Коллапс южного фронта и вполне вероятное обрушение всей обороны Нагорного Карабаха после потери Лачинского коридора позволяют задуматься о новой конструкции взаимоотношений на Южном Кавказе и в целом в Евразии с учетом фактора Турции. Похоже, российские дипломаты и эксперты неверно трактовали характер этого конфликта, недооценивали военный потенциал азербайджанской группировки и амбиции турецкого лидера Реджепа Тайипа Эрдогана.
Изначально казалось, что взломать армянскую оборону в гористой местности не получится, даже невзирая на численное и техническое преимущество наступающей группировки. Ожидали, что война быстро перейдет в позиционную мясорубку, как неизменно случалось в последние годы, и наступит время для дипломатов. Однако всесторонняя турецкая помощь азербайджанской армии, пренебрежение гигантскими потерями в людях и технике и, главное, техническая немощь армянских войск привели к прорыву обороны и постепенному успеху наступления. Карабах может полностью вернуться под контроль Азербайджана.
Если раньше предполагалось, что Турция претендует на роль главного посредника в процессе умиротворения конфликта при сохранении территориального статус-кво (и, возможно, в этом и была главная цель всей карабахской операции), то сегодня следует признать: Анкара может выйти победителем в этой локальной войне, доказав актуальным и потенциальным союзникам на Кавказе и в Средней Азии свой экспансионистский потенциал. В перспективе это движение по тюркскому и суннитскому миру и территориям, которые ранее находились в составе Османской империи и были в той или иной степени зависимы от Стамбула. Территориям в российской зоне влияния. Карты, которые рисуют приближенные к правительству националистические и исламистские организации, говорят сами за себя (одна из них на нашем развороте). И модель восстановления империи существует не только в фантазиях Эрдогана — ее поддерживает большинство жителей современной Турции, в том числе политические недруги Султана (об этом читайте в статье «Амбиции Блистательной Порты» на стр. 18).
Возможно, это колосс на глиняных ногах: турецкая экономика испытывает большие проблемы, война на несколько фронтов истощает страну, провоцирует социальное недовольство и общественную неустроенность, а градус ненависти соседей к Анкаре растет с каждым годом. Однако в основе турецкой внешней политики лежит гибкая, или, как говорят в последнее время, гибридная, модель экспансии, которая зиждется на мягкой силе (поддержка единства тюркских народов), религиозной общности (продвижение суннитского ислама) и силовом компоненте (поддержка местных группировок современной техникой и экспорт недорогих прокси-подразделений, например сирийских боевиков).
Турция провоцирует, точнее поддерживает хаос в соседних регионах, вовсю используя мировую нестабильность последнего десятилетия, пользуется разладом в отношениях мировых держав и выигрывает не за счет прямого доминирования, а благодаря одному лишь присутствию, наглой, силовой позиции, обрушающей все ранее устоявшиеся правила игры. Это игра вдолгую, и победа здесь может оказаться вовсе не на стороне ресурсных игроков.
Тупик Тегерана
Именно долгосрочный турецкий фактор должна учитывать Россия в определении вектора своей дипломатии, и не только в карабахском конфликте, но и во всей евразийской политике. На территории нашей страны живут порядка одиннадцати миллионов представителей тюркоязычных народов. Значительная часть — на Северном Кавказе. Есть еще Крым и Поволжье. К тюркоязычным странам относятся Азербайджан, Узбекистан, Казахстан, Киргизия и Туркменистан. Созданный в 2009 году Тюркский совет — активная организация с гигантским финансированием, прежде всего из Анкары, которая проводит культурные и политические мероприятия на всем пространстве тюркского мира, включая Россию. Раздает стипендии для молодежи, формирует элементы «мягкой силы», поддерживает экспансию турецкого капитала. О братстве с турками говорит глава Татарстана Рустам Минниханов. Идею объединения двухсот миллионов тюрков отстаивает казахский Елбасы Нурсултан Назарбаев.
По другой, религиозной линии на тех же территориях Анкара продвигает влияние суннитского ислама через своих проповедников, медресе, строительство мечетей. Экспорт радикального суннизма, в том числе турецкого разлива, в 1990-е привел к расцвету ваххабизма на российском Северном Кавказе и, как следствие, к разжиганию террористической войны. В некоторых случаях турецкая экспансия позволяет перекодировать культурную платформу целых государств. Например, именно такой процесс переживает Азербайджан, страна тюрков-шиитов. За советский период азербайджанцы стали менее религиозны, и это облегчило задачу турецким миссионерам-суннитам. Активно здесь работал небезызвестный проповедник Фетхуллах Гюлен. В результате на территории страны сформировалось активное суннитское лобби в довесок к доминирующим идеям пантюркизма.
Именно этот фактор стоит учитывать при оценке иранской позиции по отношению к карабахскому конфликту. Как и Москва, Тегеран оказался в сложной ситуации. Азербайджанцы населяют северо-западную часть Ирана и являются второй по численности этнической группой страны после персов — их примерно 20–30 млн человек (30–40% населения Ирана). Они не столь близки со своими северными собратьями в политическом отношении, но родоплеменные связи приходится учитывать.
В карабахской дилемме Тегеран был на стороне Баку, но в контексте дипломатического урегулирования конфликта. В целом же Ирану не нравится ни экспорт пантюркистских настроений с перспективой сепаратизма на своей земле, ни суннитское миссионерство на исконно шиитских землях. А появление боевиков-исламистов у северных границ уже грозит военно-стратегической стабильности Исламской республики. Но вмешательство в операцию в Карабахе приведет к испорченным отношениям с проиранскими азербайджанцами и в Иране, и в самом Азербайджане. Поэтому Тегеран занимает выжидательную позицию. Очень наглядный результат гибридной турецкой экспансии, которая связывает соперников набором социально-культурных факторов с ограниченным использованием непосредственно силовых инструментов продвижения своих интересов.
Держи врага еще ближе
Россия же не может по примеру Ирана держать паузу, выжидая удобный момент для следующего хода. С каждым новым поселком, который переходит к азербайджанцам, все больше страдает наш авторитет главного регионального миротворца. И дело вовсе не в претензиях армян, которые требуют «защитить Арцах от азербайджано-турецкой агрессии».
В конце концов, сам Ереван до сих пор не признал независимость Нагорно-Карабахской республики (НКР), хотя громко требует этого от всех мировых держав, и не объявил войну Азербайджану, хотя факты удара по армянской территории зафиксированы и доказаны. Владимир Путин неизменно подчеркивает, что отношения с Баку ему не менее важны, чем с Ереваном, и поэтому российская позиция заключается в достижении компромисса, а не в защите одной из сторон конфликта. Но почему за минувшие три десятилетия так и не удалось решить карабахский вопрос миром, если позицию Москвы так уважают в регионе?
Теперь компромисс в базовом статус-кво уже невозможен. Оба перемирия, заключенных при посредничестве российской стороны, азербайджанцы просто проигнорировали, развивая наступление в Южном Карабахе, в предгорьях, на удобной местности для тяжелой техники. Южная трасса Горис — Джебраил взята под контроль. Северная трасса Варденис — Мардакерт находится под огневым контролем азербайджанских войск. Осталась последняя транзитная артерия, по которой идет снабжение Карабаха из Армении: трасса Лачин — Шуша. Именно здесь развернется финальное сражение: если Лачинский коридор будет взят, Азербайджан добьется победы. Для этой операции остается немного времени. Зима не лучшее время для боев в горах. Плохая погода затруднит использование беспилотников, главного фактора азербайджанского успеха. Усилится роль пехоты, главного армянского актива.
Все зависит от того, успеют ли защитники НКР оборудовать оборонительные позиции на подступах к Лачину после серии поражений на юге. Лачинская операция будет самым сложным этапом этой войны. С запада фронт прикрыт границей с Арменией, где уже дежурят российские пограничники, согласуя линию размежевания с обеими странами. С востока подходы прикрыты горными массивами. Остается узкий коридор под прикрытием высотных позиций, что благоприятствует обороне. Развития ситуации будут ждать и военные, и дипломаты. В активной игре в региональном пасьянсе остается лишь Турция.
Не случайно многие эксперты проводят параллели между карабахской операцией и военными действиями Турции в курдском Африне. Турки вторглись на северо-запад Сирии в январе 2018 года, похоже, в результате сделки с Россией. Тогда многие сомневались в успехе этого мероприятия. Афринский анклав со сложной гористой местностью защищала мотивированная боеспособная курдская пехота. На Турцию давила международная общественность. Казалось, быстрый аншлюс невозможен. Но турки и не торопились.
Невзирая на дипломатические трения, в том числе с США, операция растянулась на два с половиной месяца и закончилась тотальной оккупацией Африна. Протурецкие боевики при поддержке кадровых турецких военных, артиллерии, танков и доминирования в воздухе с помощью беспилотников атаковали территорию с нескольких равнинных направлений, а затем методично подавляли оборону курдов в горах, отсекая все новые и новые территории. Тактическая калька для карабахского фронта.
Турция обеспечила партнерам в Баку перспективу прорыва армянской обороны и захвата территорий, что компенсировало тяжелые потери и нивелировало политические риски для президента Ильхама Алиева. Это позволило резко снизить зависимость Азербайджана от дипломатического давления из России, США и Европы. Победителей не судят, территории обратно не вернут. Даже частичный контроль над землями Карабаха уже обеспечивает Баку уверенные внутри- и внешнеполитические позиции. Впрочем, как и самой Турции.
Стоит ли возмущаться действиями Анкары в российском подбрюшье, в зоне наших стратегических интересов? Испытывали ли мы какие-то иллюзии в отношении нашего партнерства? Горячий спор разгорелся вокруг заявления главы российского МИДа Сергея Лаврова, который заметил, что «мы никогда не квалифицировали Турцию как нашего стратегического союзника, это партнер, очень тесный». Так друг, союзник или партнер?
Похоже, в современном хаотичном мире дипломатические тонкости этих определений окончательно стерлись, и этот спор не имеет никакого смысла. Какие тут иллюзии, если вспомнить ситуацию, когда мы начали вести с Эрдоганом стратегический диалог. Речь даже не о сбитом российском самолете или спасении самого Султана от военного переворота. Турция середины 2010-х годов — это страна, которая разожгла в Сирии гражданскую войну, спонсировала местных боевиков, плотно взаимодействовала с ИГИЛ (запрещенная в России организация), торговала с террористами нефтью, оружием, перекупала культурные ценности, хранила на своих счетах черную кассу халифатчиков, лечила их раненых, была транзитной территорией для боевиков со всего света. Владимир Путин прекрасно понимал, с каким хитрым и двуличным партнером он садится за стол переговоров, направляя российские войска, между прочим, уже в турецкое подбрюшье, зону турецких интересов.
По все видимости, это было самое правильное, отчасти прозорливое решение в той ситуации, что и показали дальнейшие события. Интересы России и Турции не раз пересекались в Сирии, Ливии, Ливане, Ираке, Средиземноморье, теперь на Кавказе. Иногда наши позиции были перпендикулярны, но никогда не переходили в конфронтационный сценарий, что позволяло контролировать и компенсировать экспансионистские амбиции Эрдогана.
Конечно, можно указать на то, что Россия неизменно старалась придерживаться устоявшегося дипломатического кодекса, отстаивая идеи равноправия и суверенности участников миропорядка. А Турция, напротив, демонстративно нарушала все правила, ограничения, союзнические и партнерские обязательства. Но не лучше ли держать такого игрока поближе, ориентируясь на непростую историю российско-турецких отношений в целом?
Страны-еретики
Русско-турецкие отношения — это не просто постоянный поиск баланса между прагматичным партнерством и исторически, даже религиозно обусловленной враждой. Скорее это череда стратегических контактов двух имперских моделей. Контактов конструктивных, а иногда агрессивных, но всегда вынужденных региональным пересечением интересов.
На это наслаивается и то, что каждая из стран по нынешним временам ведет себя как-то не по этикету, торпедируя «сказочную глобализацию» реалистическим местничеством. И потому ситуативный союз, от которого, к слову, воротит консерваторов и империалистов по обе стороны Черного моря, столь легко сменяется эскалацией «исторического противостояния».
Иными словами, Россия и Турция — это своеобразные еретики современности. Еретики потому, что не захотели делегировать государство «наверх» — на уровень международного разума, а вместо этого стали усиливать свои государственные институты, наращивая и военную мощь. И потому, что обе страны смотрят на миропорядок примерно одинаково: они, исходя из этой оптики и самого принципа, которым руководствуются, — усиление суверенитета, и друг на друга вынуждены смотреть с подозрением.
Так что неудивительно, что на одной стороне взаимных отношений мы видим Россию, возвращающую себе Крым вместе с крымскими татарами. Российский Су-24, сбитый турецким F-16. Краткий период российских санкций. Убитого в Анкаре чрезвычайного и полномочного посла России Андрея Карлова.
А на другой стороне — крупные энергетические проекты: АЭС «Аккую» и газопровод «Турецкий поток». Астанинский формат сирийского урегулирования. Соглашение по поставкам С-400. Товарооборот, превышающий 25 млрд долларов, и интенсивные культурные контакты.
Потому что ясно: как Москва, так и Анкара нуждаются друг в друге — такова уж их геополитическая судьба в XXI веке. В конце концов, можно и перетерпеть, дообсудить взаимные претензии в том же Идлибе — лишь бы не допустить руки Запада в сирийское урегулирование. Но при этом сама эта взаимная «нужность» ограничена и скорректирована рядом факторов — непреодолимых по своей природе.
В первую очередь это фактор прошлого, конечно стереотипизированного, с очевидным набором ярких ассоциаций. Порох многочисленных войн минувшего по-своему отчеканил исторические нарративы в обеих странах, где христианская империя постоянно спасает своих славянских братьев от карающей руки исламской империи, а та, в свою очередь, силится вернуть себе земли, когда-то принадлежавшие ей по праву осуществленной военной экспансии. Но если для России, прошедшей через череду безжалостных исторических ревизий, события царских времен давно уже покрыты толстым слоем книжной пыли, то для Турции, напротив, все это памятно и актуально.
«У турок, как и у многих других восточных народов, очень длинная историческая память, — замечает Александр Васильев, директор Российско-турецкого учебно-научного центра при РГГУ. — И конечно, та историческая травма от территориальных потерь и войн с Россией, которые были в XVIII, XIX, а также в начале XX века, сохраняется в Турции по сей день. И эта память довольно серьезно влияет как на восприятие самой России, так и ее политики в современном мире».
При этом было бы неправильно рассматривать русско-турецкие отношения только через призму известных всем по школьной истории войн: взаимные претензии сменялись периодами затишья, а иногда даже сближения. Хотя и в шекспировском стиле, когда за каждой улыбкой скрывается кинжал. Потому что на геополитическом уровне интересы России и Турции пересекались почти всегда, срезая даже возможность для хоть сколько-нибудь хрупкого союза. И это второй фактор, задающий жесткую рамку российско-турецких отношений.
Три направления турецкого удара
Исторически логика всех российских военно-дипломатических усилий на турецком треке включала в себя удержание полного контроля над Крымом, Черным морем и Закавказьем. И этот набор жизненно важных интересов Москвы особенно заметен, если, собственно, очертить главные точки уязвимости сегодняшней Россия перед Эрдоганом.
Как рассказывает Сергей Дружиловский, профессор кафедры востоковедения МГИМО, в случае любых чрезмерных действий Кремля турецкий лидер «легко может болезненно надавить на нас в черноморских проливах, через которые кроме прохода военных кораблей мы осуществляем до 70 процентов наших внешнеторговых перевозок. В Крыму — используя свои возможности воздействия на крымских татар и объединив усилия с Украиной по отторжению от России этой территории. На российском Кавказе — используя возможности многомиллионной кавказской диаспоры, проживающей в Турции».
Дело в том, что еще со времен Московского царства Россия активно двигалась в южном направлении — к Южнорусской степи, а затем и к Северному Кавказу, расширяя свои границы и геополитическое могущество. И такое направление колонизации уже тогда не могло не вступить в противоречие с притязаниями Османской империи. Последняя стремилась создать транспортные коридоры, связывающие ее территории с Центральной Азией, то есть с другими тюркскими государственными образованиями, чтобы обеспечить общий фронт борьбы против шиитов сефевидского Ирана.
Первый успешный для России перелом в этом направлении был достигнут усилиями Петра I, чьи восточные походы в конце концов принудили Османскую империю подписать в 1724 году Константинопольский договор, несмотря на активное препятствование со стороны Англии и Франции. Тем не менее само восточное направление — и геополитически, и идеологически — оставалось для Российской империи значимым.
С одной стороны, хотелось держать под своим патронажем все славянские народы на Балканах. С другой — было стремление обеспечить полное доминирование в водах черноморского пространства: и для того, чтобы обеспечить пресловутую безопасность имперских территорий на юге, и для того, чтобы усилить свое региональное экономическое влияние.
А уже к середине XIX века среди российской элиты складывается консенсус и относительно установления контроля над проливами Босфор и Дарданеллы — вместе с имперской мечтой вернуть Стамбулу его историческое название. Для этого планировалось использовать армянский фактор, создав буферное союзное государство, и национальный фактор внутри самой Османской империи — пресловутый «славянский вопрос».
В перспективе, в случае успеха, контроль над проливами должен был обеспечить стабильный экспорт российского сырья и открыть путь в Средиземное море. Однако Турция была тогда спасена Британской империей. А затем уже Первая мировая война навсегда изменила как Россию, так и Турцию.
В итоге после Октябрьского переворота страны сумели-таки прийти к определенному статус-кво в 1921 году, когда в результате Карсского договора была зафиксирована общая граница между Турцией и советизированными республиками Закавказья. И если оглянуться на прошедшие после этого почти сто лет, станет ясно, что при всех турецких пертурбациях, особенно 1950-х годов, когда Турция одной из первых стала членом НАТО, эти линии размежевания сохранялись и поддерживались и Москвой, и Анкарой.
Однако сегодня, по-видимому, принципы того соглашения Турцию больше не устраивают. И дело не только в том, что Анкара в последние годы активно демонстрирует всему миру свою новую тактику: вместо «ноль проблем с соседями» жесткая манера почти военного диалога, за счет которой она уже продавливает свои интересы в Восточном Средиземноморье, в Ливии и на сирийской границе.
«Я напомню, что в 2015 году турецкие власти сделали очень важный стратегический шаг, — замечает Александр Васильев. — Эрдоган и его окружение решили, что энергетическая зависимость от России слишком велика и необходимо диверсифицировать поставки энергоносителей, что изменило картину российско-турецких отношений. Так что начиная с 2015-го мы видим, как Турция радикально нарастила закупки сжиженного природного газа, а значит, по всей видимости, грядут пересмотры договоров с “Газпромом” и турецкими компаниями. Поэтому очевидно, что на первый план будет выходить политический диалог России и Турции о судьбе того множества конфликтов, которыми так богато наше общее постимперское пространство».
Иллюзии в сторону. Гумилевский «высокий и седеющий эффенди» вновь у наших ворот, на южных рубежах российского влияния.
0
120.00
