О консервативном политическом крыле в Старом Свете, как и о его электорате, обычно судят по тому, против чего они выступают: против единой сильной Европы, против иммиграции, против размывания национальной идентичности… И кажется, что лозунги у евроконсерваторов — общие, выражающие некое единое поле. Но если присмотреться не к тому, против чего выступают консерваторы все скопом, а за что выступает каждый из них по отдельности, сразу становится видно: это весьма разноликое сообщество.
Применительно к консервативному лагерю европейские политологи используют довольно выразительные этикетки. Есть либеральный консерватизм (либеральное крыло традиционных консерваторов), а есть и консервативный либерализм (консервативное крыло традиционных либералов). Есть экономический консерватизм: его приоритет — экономия на государственных расходах, не залезать в долги. А есть и национальный консерватизм, когда национальное (интересы, идентичность, культура) ставят выше интернационального, например, союзов и договоренностей.
В этикетах легко запутаться. Тем более что на многие сохранилась аллергия — еще со времен Холодной войны. На самом же деле лево-право и сегодня позволяет ориентироваться в политическом лабиринте. Левая повестка — за простой народ, за социальное обеспечение, доступное образование, здравоохранение, приличные пенсии и достойный уход за престарелыми. Правая повестка — должна быть свобода возможностей, а не свобода по принуждению, богатые — локомотив экономики. Все остальное рынок сам утрясет. Ну и конечно правые, как и прежде, обвиняют левых — в неумении управлять экономикой, в извечной манере залезать в непосильные долги со своими социальными программами, в то что бедным они не помогают вылезти из бедности, а только загоняют их еще дальше в ловушку собеса и т.д. Сложность здесь в другом: консерваторы в целом ряде случаев присвоили себе кое-что из традиционной повестки либералов, а либералы — из повестки правых.
Трудности дискурса
Со времен Великой французской революции патриотами в Европе себя называли большей счастью левые. Сегодня патриотизм и национализм переехали в консервативный лексикон. И левым даже приходится отбиваться.
Трагедия Charlie Hebdo заставила французов снова задать себе вопрос — кто мы. Ответ они дали: «Мы — Шарли». Но вкладывали в это единое все-таки разное. Лидер крайне правой (или крайне консервативной) партии «Национальный фронт» Марин Ле Пен вообще отказалась от этого лозунга, заявив — «а я не Шарли». Зато за спиной левого президента Олланда во время марша 11 января шел президент бывший, ныне лидер консервативного мейнстрима Николя Саркози. Это он, будучи президентом, поднял разговор об укреплении национальной идентичности.
Конечно, в подоплеке — социально-экономические проблемы. В иммиграции, да и свободной легальной миграции внутри ЕС, консервативный фланг усматривает угрозу рабочим местам для своих, дополнительную нагрузку на социальную сферу. Почему «коренные» должны платить за собес для чужих?
Но и для иммигрантов интеграция в принимающее их общество связана с их экономическим положением. По опросам, больше половины мусульман-французов на первое место среди вопросов, которые их волнуют, ставят именно безработицу. У молодого человека с «мусульманской» фамилией во Франции, как подсчитали, в 2,5 раза меньше шансов получить даже приглашение на собеседование при поиске работы. Не говоря уже о самой работе. И все же идентичность — связь с корнями, традицией, религией — и для них играет не последнюю роль. Вот здесь и возникает поразительный, как сейчас модно говорить, когнитивный диссонанс в консервативном дискурсе.
По логике, менее обеспеченным слоям, в том числе иммигрантам-мусульманам должна бы быть привлекательна идеология левых (собственно, так и происходит — более 90 % мусульман голосовало на последних президентских выборах за социалиста Олланда). Так-то оно так, но либерализм левых включает не только гарантии социальной поддержки, но и либертарианские меры (вроде легализации однополых браков). А это вызывает отторжение у пусть и небогатых и дискриминируемых людей, но все же консервативно настроенных в простых взглядах на жизнь, на то, что «правильно», а что нет.
С другой стороны: национал-консервативная риторика правых консерваторов, в том числе и антииммигрантского «Национального фронта», покоится как раз на таких близких традиционалистам, глубоко верующим людям, христианам и мусульманам, лозунгах, как корни, семья, вера...
В такой ситуации трудно найти ответ на вопрос: «Кто мы?» Этот разрыв хорошо заметен при анализе голосования на тех же президентских выборах во Франции. Мажоритарная система заставляет делать жесткий выбор. И во втором туре крайне консервативный электорат Марин Ле Пен не перетек весь в пользу умеренно консервативного Саркози, а на треть ушел в пользу социалиста.
Новый пейзаж?
Сдвиг европейских настроений в сторону консервативного и крайне правого спектра ощущался все последние годы и подтвердился на выборах в Европейский парламент в 2014 году: правые партии почти повсеместно добились крупного успеха, выступая с антиевропейских (против всесилия ЕС), антииммигрантских, националистических или изоляционистских позиций.
Во Франции «Национальный фронт» вышел на первое место с 26 % голосов. В Англии UKIP — ЮКИП, партия независимости Соединенного королевства — также собрала наибольший процент голосов — 27 %. В Германии консерваторы, но проевропейские — христианские демократы Ангелы Меркель — победили с 35 % голосов. При этом неожиданно сильно выступила и антиевропейская партия Альтернатива для Германии
(Alternative für Deutschland) — 7 % голосов. Одним словом, в Европе явно складывается новый политический пейзаж. И все же говорить о «решающем рывке», как позволяют себе некоторые аналитики в России, крайних консерваторов в Европе преждевременно.
Во-первых, на выборах в Европарламент консерваторы не получили блокирующего числа мандатов — рабочее большинство осталось за умеренно консервативными правоцентристскими партиями.
Во-вторых, успех крайне правых не был повсеместен. В Голландии, например, антиевропейская Партия свободы Герта Вилдерса потеряла голоса. В Греции успеха добилась коалиция левых радикалов, которая также выступает против единой Европы, но по своим, левым причинам. (Здесь уместно отметить, что за все постсоветское время европейские левые так пока и не нашли новой «большой идеи» — альтернативы консервативному либерализму, каковой в XX веке служил социализм в той или иной его интерпретации. Но ведь и консерваторы потеряли «коммунизм» как главное пугало).
Третье, может быть, самое важное: партии евроскептиков серьезно отличаются друг от друга в идеологии и программных лозунгах. Это особенно заметно, если сравнить французский «Национальный фронт» и британскую UKIP — в их подходах к экономике.
UKIP выступает с консервативно-либеральной повесткой — за снижение корпоративных налогов и полную отмену налога на наследство. Обе эти меры были в пользу бизнеса. Партия считает возможным сократить расходы в государственном секторе на £77 млрд, но не в ущерб жизненно важным службам, а за счет сокращения правительственного аппарата. Например, одна из идей — резко сократить размеры министерства здравоохранения, а высвободившиеся средства передать на региональный уровень — управлениям здравоохранения графств. Во внешнеэкономической области UKIP носится с идеей создания зоны свободной торговли на основе Содружества — стран бывшей Британской империи. Юкиповский консерватизм ближе американской «чайной партии» — меньше государства, больше экономики.
«Национальный фронт» — консерваторы совсем другого толка, этатисты-государственники. Марин Ле Пен — за усиление роли государства во всех сферах, в том числе в экономике, вплоть до национализации, за протекционизм, против глобализма и за усиление государственного контроля не только в сфере здравоохранения и образования, но также в банковской сфере, в энергетике и на транспорте. Это консерватизм авторитарного толка, что, возможно, и объясняет известные симпатии Ле Пен к российскому консервативному опыту.
Немецкий путь
В Германии тоже поле сдвинулось вправо. С тревогой говорят о тысячах, которые собираются на антииммигрантские, антиисламские манифестации группы «Пегида» (Патриотичные европейцы против исламизации Запада). Однако мейнстрим остается прочно за умеренным консерватизмом.
Германский консерватизм отличается от британского и французского прежде всего тем, что опирается не на разделение, противопоставление в обществе, а на стремление строить коалиции, добиваться согласия. Это выражается и в том, что левые социал-демократы входят в правящую «большую коалицию» вместе с консервативным ХДС. Влияние этого консервативного центра уходит еще в послевоенный период, когда ведущие немецкие политики и идеологи осознали, какую опасность представляют крайности, пусть левого, пусть правого толка. Собственно и послевоенное строительство «социального рыночного хозяйства» в Германии осуществляли консерваторы Аденауэр с его министром экономики Эрхардом. Получился консервативно-либеральный гибрид: рыночная экономика с развитой системой социальной поддержки.
113.0
70.00
