Страна постепенно выходит из режима самоизоляции. Что произошло с нашей экономикой за эти месяцы? Какова общая картина? Какие отрасли умирают, какие выживают? Эффективны ли меры государственной поддержки? Об этом «Огонек» поговорил с Валерием Мироновым, заместителем директора института «Центр развития» НИУ ВШЭ.
— Если кратко: рецессия, то есть относительно умеренный, некритический спад, производства продолжается. И будет продолжаться еще несколько месяцев. Сейчас мы получили данные по экономике за май. В целом спад усилился с 11 процентов в апреле (по сравнению с таким же периодом прошлого года) до 12 в мае. Но общая картина очень пестрая. Основной движущий сегмент всей экономики — промышленное производство сократилось в мае на 9,6 процента, а в апреле падение составило 6,6 процента. Но и тут все непросто. В мае резко снизилась добыча нефти и газа — эти две отрасли несчастны каждая по-своему. С 1 мая по соглашению с ОПЕК+ мы начали сокращать добычу нефти (все помнят скандал, случившийся в марте на сессии нефтедобывающих стран). Потом были переговоры с США и саудитами, и в конце концов Россия оказалась вынужденной сократить добычу нефти на 17 процентов. Снижение производства в нефтяной отрасли — фактор совершенно «рукотворный». То же самое случилось и с газом — его производство в мае упало. Была теплая зима, и Европа увеличила запасы. Потом появилась угроза газовой войны с Украиной, и европейские потребители тоже на всякий случай заполнили свои хранилища.
Словом, в мае наше национальное достояние нас очень подвело и добавило те самые 3 процента к общему падению промышленности. Если этот фактор не считать, то производство в мае осталось примерно на таком же уровне, как в апреле,— минус 6,6 процента год к году. Так что мы переживаем идеальный шторм, в котором сложились несколько неблагоприятных факторов, взаимно усиливающих друг друга. И коронавирус — лишь один из них.
— А какая картина получается по отраслям?
— В обрабатывающей промышленности наибольший спад наблюдался в автопроме — эта отрасль упала на 42,2 процента в мае по сравнению с прошлым годом, в кожевенном производстве (минус 35,1) и в производстве транспортных средств (минус 28,2). В явных лидерах роста — фармакология (с приростом более 22 процента год к году), а также производство химических веществ (за счет выпуска моющих средств и антисептиков), производство пищевых продуктов. И, что неожиданно, производство мебели показало прирост в 2,2 процента. Мебельщики оказались единственными среди всех крупных секторов, кто начал отыгрывать апрельский двузначный провал. Это может быть связано как с производством мебели для новых больниц, так и с первыми «зелеными ростками» новых структурных трендов, таких как жилищное строительство (особенно загородное), технологии умного дома, удаленного офиса и все, что связано с концепцией «второго жилья». Эта отрасль может показать ускоренное развитие в постпандемический период. Хотя в целом строительство пока в минусе.
— Но отрасли промышленного производства не вошли в составленный правительством список 12 «наиболее пострадавших». Почему?
— Смотрите, в этот список правительства включены в основном отрасли транспорта (авто и авиа), туризм, досуг и развлечения, культура и образование, непродовольственная торговля, стоматология, фитнес и т.д. Все они сократили свою деятельность по указу о карантине и самоизоляции. Транспортную отрасль надо поддерживать, это безусловно. И авиаперевозки, упавшие на 90 процентов, тоже. Но сейчас они восстанавливаются. Нужно поддерживать образование и культуру. Что касается туризма и развлечений, то государство не особенно на эти отрасли и тратится — по минимуму, в основном давая субсидии на выплату зарплат, чтобы компании не увольняли людей. Уровень потребления в стране снижается, доходы сокращаются, люди начинают экономить. И в первую очередь на развлечениях. Скорее всего, из карантина не выйдет половина ресторанов, фитнес-центров, развлекательных комплексов.
— А что происходит с доходами населения?
— Тут нет новостей: они пять лет снижаются, и лишь в прошлом году этот процесс остановился. По нашим оценкам, в этом году надо ожидать их падение на 7–8 процентов. Это много. В прошлые годы доходы снижались на 0,5–1 процент в год. Соответственно снижается и потребительский спрос. А он дает половину прироста (или сокращения) ВВП. Снижение спроса на 1 процент дает минус полпроцента валового продукта. Спрос падает на 8 процентов — минус 4 процента ВВП. Тут есть еще один важный момент. Сейчас люди стараются деньги, которые они получают, не тратить, а сберегать. Но и со сбережениями дело обстоит плохо. Они у половины населения почти нулевые, их хватит лишь на то, чтобы прожить месяц-другой, не больше. Люди очень зависят от зарплат, которые они получают на предприятиях. Но там большие проблемы. Несмотря на обещанные правительством налоговые послабления, субсидии и т.д., людей все равно переводят либо на неполную рабочую неделю, либо отправляют в неоплачиваемый отпуск. И число официально зарегистрированных безработных у нас выросло в 2 раза. Правда, люди пошли в службу занятости, потому что повысили пособие по безработице до 12 300 рублей. Это, конечно, уровень выживания. Многих выручают пособия на детей. Если семья из трех человек, родители получают по 12 тысяч, за ребенка — 10 тысяч, итого более 34 тысяч рублей, ну, как-то протянуть на эти деньги можно. Но не более. Но важно не только, сколько люди получают, а как они своими средствами распоряжаются. А они, повторюсь, экономят каждую копейку. И эти деньги в экономику не идут.
Все понимают: впереди — неопределенность. Это вынуждает экономить не только население, но и предприятия. Компании боятся инвестировать, они сейчас не вкладывают в развитие производства. Снижение потребительской и инвестиционной активности — это сегодня две главные беды нашей экономики. И проблема не в отсутствии денег. Они есть! Предприятия в годы неплохой нефтяной конъюнктуры не направили заработанные средства на инвестиции, хранят их в банках. По той же, замечу, причине — нет уверенности в завтрашнем дне. И у банковской системы тоже есть накопления. Но никто не инвестирует. Те же банки не слишком горят желанием давать предприятиям долгосрочные кредиты, даже при условии снижения ключевой ставки, ведь совершенно непонятно, как будет развиваться ситуация дальше. Хотя само по себе наличие резервов показывает, что пока ситуация не дошла до крайности.
— И как может развиваться ситуация дальше?
— Наш прогноз очень краткий. По нашим расчетам, в третьем квартале экономика упадет примерно на 9 процентов к прошлому году. Промышленность сократит выпуск продукции на 7 процентов.
— Цифры падения от месяца к месяцу суммируются?
— Нет, мы сравниваем динамику ВВП и промышленного производства с аналогичным периодом прошлого года, с базой. А она может колебаться, один месяц года может быть сильным, другой слабым из-за самых разных факторов. Но сравнения цифр в чистом виде всегда не точны, поэтому в статистике применяются методы «снятия сезонности», позволяющие более объективно сравнивать динамику текущего года с прошлым.
— И чего надо ожидать после третьего квартала?
Более вероятны другие сценарии. Никто сейчас не скажет с уверенностью, будет ли вторая волна коронавируса, это под вопросом. А вот продолжение экономического кризиса более вероятно. Так что, ждите второго акта…
— Это неизбежно?
— Скорее даже так. Это подсказывает мировой опыт. В прошлом году вышел доклад Всемирного банка «Глобальные экономические перспективы», посвященный десятилетию кризиса 2008–2009 годов. В докладе представлен опыт нескольких кризисов — 1972, 1982, 2001 и 2008 годов. Вывод: все глобальные рецессии перетекали в финансовый кризис. Думаю, и нынешняя ситуация не является исключением ни для нас, ни для всего мира. Я уже говорил вначале о рецессии в нашей экономике. Вполне вероятно, что впереди нас ждет финансовый кризис.
— А вы не назвали кризис 98-го года…
— Он не был глобальным. Тот кризис затронул азиатских «тигров» и Россию. Почему-то его называли «русской водкой» — наверное, тогда нашу страну ассоциировали с национальным напитком. Но вообще, финансовые кризисы больше подрывают экономику развивающихся стран, потому что им приходилось девальвировать свои валюты. А убытки несли предприятия и компании, имевшие долги в долларах или других устойчивых валютах. Это характерно для нашей страны. Наши олигархи в 2008 году были еще не слишком опытными в управлении, влезли по уши в долги. Чтобы их возвращать, им требовалось больше денег в рублях. Но рецессия не позволяла зарабатывать. Потому пришлось нашему доброму государству выручать крупные компании — и металлургические, и нефтяные, и прочие. Всех «эффективных собственников» спасли тогда за государственный счет. Это было ошибкой. Надо было отбирать собственность, которой владельцы неразумно распоряжались. Сейчас, кажется, правительство спасает не всех, все-таки чему-то мы учимся.
— Но ведь правительства всех стран поддерживают своих во время кризиса…
— Да, но не только по принципу «слишком большой, чтобы упасть». В развитых странах действовало еще и правило «деньги в обмен на собственность». Британское правительство в 2008 году помогло шести крупнейшим банкам, выкупив пакеты их акций. Пять из них потом эти акции себе вернули. Один банк остался в собственности государства. Но позже он был приватизирован, и государство получило за него большие деньги. Сейчас так же поступило правительство Германии, выкупив акции «Люфтганзы». Правда, взяли небольшой пакет. Но в любом случае антикризисная политика имеет очень большое значение. В развитых странах в период кризиса допускают банкротство компаний. Вместо них приходят другие. Надо расчищать место для «зеленых ростков» новых бизнесов. У нас политика другая: правительство старается сохранять предприятия — как в прошлый кризис, так и в этот. В 2008 году мы не провели реструктуризацию экономики, а в этом была очень большая необходимость. В результате после того кризиса мировая экономика росла на 2–3 процента в год, а мы прибавляли только по 1 проценту.
— А почему, собственно, лучше перестраивать структуру экономики, а не сохранять то, что есть?
— А перестройка уже идет, это неизбежно. Например, я говорил уже, что резко двинулись вперед фармацевтика, в которой мы сильно отставали от мировых лидеров, а также производство химических продуктов, мебели. Потому что эта продукция оказалась востребованной. Надо иметь в виду также, что сейчас идут новые процессы в мировой экономике. Заканчивается время офшоринга, когда производства, точнее, сборку сложных изделий из комплектующих или пошив одежды и обуви, переносили из развитых стран в азиатские регионы, потому что там была более дешевая рабочая сила. Сейчас это преимущество утрачено. Кроме того, происходит роботизация промышленности. Роботы вполне способны сейчас собирать автомобили. И даже шить рубашки. Да, до сих пор в швейной отрасли нужны были человеческие руки с тонкими тактильными ощущениями. Сейчас это уже доступно роботам. Поэтому наступает время решоринга — возврата производства в регионы, где традиционно была развита обрабатывающая промышленность и пока еще сравнительно недорогая рабочая сила. По отношению к развитым странам это Восточная Европа, Украина, Белоруссия и Россия. Другими словами, производства перемещаются ближе к регионам потребления. И в этом смысле у нашей страны есть очень хорошие шансы. У нас есть производства и технологии, у нас есть образованные кадры, в целом готовые к работе в условиях цифровой экономики и роботизации. У нас недорогая рабочая сила — в валютном выражении. И у нас огромный рынок сбыта, пока еще заполненный импортными, в основном китайскими, товарами.
— Значит, наше будущее превосходит самые смелые ожидания?
— Если мы выполним два условия. Первое — хипстеры, а также работники ресторанов и других увеселительных заведений, оставшиеся без работы, должны переквалифицироваться в производственников. А второе — надо постараться так устроить отношения с миром, чтобы стать частью решоринга. Нам нужно, наконец, научиться вписываться в глобальные цепочки производства добавленной стоимости, которая обеспечивает рост благосостояния населения.
0
75.00
