В белорусском городе Жлобине 12 ноября нашел упокоение военный летчик Владимир Дикун. Он погиб летом 1942 года в Смоленской области. Семья ждала возвращения летчика с войны долгие 73 года. И только в этом году факты люди и случай выстроились в один ряд. Эта история затронула и меня, корреспондента «ВМ». Потому что война — это огромное горе, страдание и общая скорбь. И неважно, сколько времени прошло.
На центральном кладбище белорусского Жлобина прощаются с 28-летним летчиком — Владимиром Дикуном.
Ни страха высоты, ни чувства опасности. Взмывать над землей все выше и выше, а потом вниз сломя голову, на одном выдохе, ко взлетно-посадочной полосе. Благодарить небо за то, что живой. И землю за то, что приземлился. И, конечно, самолет, как всегда, не подвел, старик.
Владимир Дикун с детства знал, что летчик — его призвание. Может быть, всматривался в глубокую синеву и знал: «Неба бояться нельзя». Он поступил — сначала в Витебскую аэрошколу, окончил ее в 1937 году с отличием. Затем отучился и в Одесской военно-авиационной школе пилотов. Небо все так же стучалось в сердце с каждым взлетом. С 1939 по 1941 год служил в авиаэскадрилье Приволжского военного округа. Оттуда в 1941 году ушел на фронт. Участвовал в Битве за Москву. В 1942 году был переброшен на Западный фронт. Совершил 36 боевых вылетов, в общей сложности налетал 463 часа — без страха, без оглядки, с синевой под крылом.
«2 июля 1942 года мы все вместе получили задание — бить врага. В том числе был и Володя. Проработали задание, пошли самолетами в 08:45, стали взлетать, настроились и полетели бить немцев. После атаки, по всей видимости, Володя налетел на минометную группу, и мина прямым попаданием отшибла крыло. Машина сразу ударилась в болото. Это получилось мгновенно, не больше секунды».
Так описывают последнее боевое задание Владимира сослуживцы. В моих руках — письмо, отправленное Анне Мартыновой, супруге летчика. Листочки, пожелтевшие, мягкие, на сгибах почти истерлись, а некоторые слова едва различимы. Бумага линованная, как из тетрадки. Боевые товарищи из 606-го штурмового авиационного полка на четырех страницах убористым почерком рассказывают, как погиб летчик. Это письмо буквально зачитали до дыр. И наверняка, как и я, пытались тоже перенестись в то роковое утро 2июля 1942 года.
Нежный рассвет, день обещает быть солнечным. Острый запах машинного масла. На взлетной полосе — «черная смерть», «летающие танки» — штурмовики Ил-2. Так прозвали советские самолеты солдаты вермахта. Пилоты захлопывают кабинки, застегивают ремни безопасности…
Я переворачиваю измятый лист. По словам боевых товарищей, самолет был сбит противником в 5–6 километрах юго-восточнее деревни Ключики Угранского района, что в Смоленской области.
«Аня, я очень уважал Володю, и мне его очень и очень жаль, как и товарищам, которые работали с ним. Все его здорово любили… Аня, не расстраивайся, ведь ты хорошо знаешь, что сейчас война…»
Подпись короткая — А. Колбецкий, ни должности, ни звания. Видимо, однополчанин. Я еще раз вглядываюсь в местами затертые буквы: вдруг что-то упустила. Наверное, когда-то так же внимательно вчитывалась в каждое слово Анна. Потом положила письмо на колени и опустила руки. А в маленькой деревянной колыбельке проснулась шестимесячная дочка Людмила. Она еще не понимала, почему мама плачет. Эта девочка никогда не увидит отца, не заглянет ему в глаза, не узнает, что такое быть папиной дочкой…
За месяц до похорон: лесная трясина высохла
Октябрь, 2015 год. Лесная опушка на границе Калужской и Смоленской областей. Когда-то здесь было глубокое болото. В этом году трясина высохла. Сейчас земля размечена веревками и колышками на ровные квадраты. Здесь работают поисковики столичного отряда «Зеленая верста».
Останки Владимира Дикуна впервые обнаружил еще в 1968 году охотник Михаил Романов. Ребята из поискового отряда сыплют фактами как из решета. Говорят спокойно. Им не впервой искать пропавших героев Великой Отечественной войны.
— Охотник показал место катастрофы самолета своему сыну Владимиру, — рассказывает командир поискового отряда «Зеленая верста» Дмитрий Мысник. — Опознать летчика они не смогли, а потому похоронили части тела просто под березкой. Тогда так делали. Ведь останки в лесах находили часто, буквально повсюду. Вот с тех пор это болото стало для семьи Романовых чем-то вроде легенды.
Да, Романовы обращались в местные исполкомы, но там никто не жаждал искать родных погибшего воина, рыться в пыльных архивах, отправлять похоронки. История подвисла в воздухе. До тех пор, пока не подрос внук Михаила Романова Андрей. О неизвестном летчике он узнал еще восьмилетним от отца. Он же и показал ему место крушения.
— Сначала я расстроился, ведь надеялся увидеть огромный самолет в болоте, а папа показывал какие-то фрагменты штурмовика, — вспоминает Андрей Романов. — Если честно, я сам не знаю, почему эта история меня так зацепила. Приходил к болоту часто, меня мучило что-то, как будто я не выполнил долг. Будто бросил важное дело на полпути. Обязан был найти семью этого летчика. Я бы не простил себе, если бы он остался безымянным. Мне было бы стыдно смотреть своему сыну в глаза, потому что, если бы я не завершил это дело, его пришлось бы доводить моему сыну. И представьте, в этом году болото вдруг высохло!
Андрей сразу же разместил на специальных интернет-ресурсах информацию о неизвестном самолете. За эту новость зацепился поисковый отряд «Зеленая верста». Волонтеры решили искать по документам в этих краях предположительно потерянных летчиков — Филиппова и Раппопорта. А нашли Владимира Дикуна.
— При первых же раскопках мы обнаружили множество обломков, и они рассказали нам историю самолета, — поясняет Дмитрий Мысник. — Можно было различить номера на броне, на крыле и на двигателе. Как только мы вернулись в Москву, сразу же опубликовали данные о находке в интернете. Буквально на следующий день удалось установить имя пилота. Владимир Пантелеевич Дикун, 1913 года рождения, воевал и совершил последний вылет на самолете с найденным нами номером двигателя. На том же интернет-ресурсе мы нашли данные внучки Дикуна, которая в это же время разыскивала информацию о своем дедушке.
— А иногда бывает, звоним родственникам, говорим: «Мы деда вашего нашли». А они и отвечают: «Ну и что? Нам все равно, не беспокойте нас с этим»,— добавляет волонтер отряда Сергей Сергеев.
Но москвичка Анна Бурухина не из таких. Она тут же присоединилась к раскопкам. И решила: хоронить дедушку будет в его родном Жлобине.
— Я как чувствовала: мы его точно найдем, это подсознание, интуиция, называйте как хотите, — вспоминает Анна. Кусочек звезды от самолета, части парашютной системы, пожарный кран, кнопка «бензин» и монеты, которые я теперь перебираю в руках, — сложно поверить, что до всего этого когда-то дотрагивался погибший летчик.
— А эти монетки я решила похоронить с дедушкой, мне на днях прабабушка приснилась, эти копеечки в руках перебирала, пересчитывала, — делится сокровенным внучка.
За 30 часов до похорон: красные гвоздики из Москвы
Встречаемся в 6 утра на севере Москвы. Венок, цветы и пара сумок — это все отправляется в багажник машины. На заднем сиденье — гроб, укутанный в черный полиэтилен. Поверх него кладем красные гвоздики. Живые. Цветы завернуты в газету. Я сразу же занимаю свое место у окна. Чувствую себя неуютно. На кладбищах мне обычно становится не по себе. А сейчас в одной машине, прямо за моей спиной, лежат останки летчика, который 73 года провел в болоте, и только сейчас, обретя имя, он наконец-то возвращается с фронта домой.
— Прошел, получается, ровно месяц после того, как мы нашли дедушку,— первая начинает диалог внучка летчика Анна.
— Как вы себя чувствуете? — интересуюсь.
— Очень плохо сплю, на этой неделе даже вздремнуть не получалось. Скорее бы мы уже все сделали. Хочется успокоиться,— признается женщина. Машина подпрыгивает на железнодорожных рельсах. Я впервые за всю дорогу решаюсь обернуться. Гроб лежит на месте, красные гвоздики немного съехали. Осторожно поправляю цветы. Анна, похоже, задремала.
За 12 часов до похорон: сковородка летчика и бабушкины колдуны
В уютной квартирке рядом с центром Жлобина Людмила Владимировна— родная дочь летчика Дикуна, показывает мне старые фотографии отца, немного выцветшие, черно-белые, на плотной бумаге. Он среднего роста, волосы разделены на ровный пробор, высокий, почти сократовский лоб и ровный, прямой нос. Взгляд открытый, мягкий, внимательный.
— Я помню, как у соседских ребятишек отцы возвращались с войны, помню, как они бежали, встречали их, на плечи кидались. А мой так и не вернулся, — вспоминает Людмила Владимировна и делает огонь на газовой конфорке потише. В сковородке шипит масло. Для гостей из Москвы хозяйка решила приготовить белорусское блюдо — колдуны — крупные картофельные клецки с мясной начинкой.
— Людмила Владимировна, а от отца остались какие-нибудь вещи? — спрашиваю.
— Да какой там… Одна сковородка только, — отвечает женщина и достает из кухонного шкафа чугунную сковородку угольного цвета.
Ее прислали вместе с коротким письмом, которое больше напоминало отчет: «Владимир Пантелеевич Дикун погиб на боевом задании». И это все, что осталось от отца у Людмилы Владимировны: письмо от сослуживцев, записка и солдатская сковородка.
— А какой он был? Наверняка же мама или родители его рассказывали,— уточняю.
Людмила Владимировна меняется в лице. Женщина опускает глаза и вертит головой — нет-нет, не знаю. Такого ответа я точно не ждала. Видно, что Людмила Владимировна не хочет слышать лишних вопросов.
— Почему? — спрашиваю шепотом.
— Отец его тогда плотником работал, всей деревне дома строил, в колхоз не пошел, — тоже шепотом отвечает Людмила Владимировна. — Семья была большая, нужно всех прокормить. А это же тогда приравнивалось к преступлению. Его и объявили единоличником. И когда папа закончил летное училище, ему сказали: откажись от родителей, иначе карьеры никакой не будет…
— И что же он… — не решаюсь я закончить вопрос.
— Он отказную и написал. Раньше такие законы были: или откажись, или дальше хода нет. А он служить хотел, летать, на войну хотел, — скороговоркой произносит женщина, будто оправдываясь.
Наконец она поднимает глаза и неожиданно обнимает меня, крепко-крепко, затем уже спокойнее продолжает:
— Поэтому никто про него много рассказать и не может.
— А как жили после войны? — осторожно спрашиваю.
— Мать Владимира решила, что неправильно мне без мужского воспитания расти, — вспоминает Людмила Владимировна. — После войны два брата моего уже покойного отца — Николай и Иван — вернулись домой. Она и сказала им: ну что, хлопцы, решайте, кто на Аннушке женится, то бишь на маме моей. Говорит, неправильно, чтоб Люда без отца росла.
Тогда младший брат Владимира Николай достал из кармана парочку конфет, протянул Людмиле. Девочка взяла угощение и улыбнулась.
— Получается, что я сама его выбрала,— признается она. Тогда Николай и стал новым защитником этой семьи.
— Так просто? — удивляюсь.
— А время такое было, Наташенька, простое,— пожимает плечами Людмила Владимировна.
Правда, счастья у новой семьи не прибавилось. Брат погибшего летчика слишком любил алкоголь. Людмила до сих пор уверена: из-за скандалов с пьяным супругом мама ушла в 42 года, слишком молодой. Вообще, мужскую часть этой семьи как выкосило. Среднего брата — Дмитрия — утопили сокурсники на выпускном мореходного училища: позавидовали красавцу отличнику. Самый младший брат — Михаил — умер от туберкулеза в 1953 году. А Николая сгубила водка.
— Я себя винила в смерти мамы, ведь это я Николая выбрала, когда маленькая была, — признается Людмила. — Но кто ж знал… — обрывает себя на полуслове женщина и приглашает за стол: колдуны готовы.
За 15 минут до похорон: войну помню, хотя надо бы забыть
Рядом дедушка в серой шапочке сметает листья с надгробия на могиле дочери.
— Это дело доброе, правильное, душа успокоиться должна, — говорит 78-летний Борис Ляпцев. — А я же, получается, земляк вашего героя. Я здесь войну встречал, в деревне Большие Роги. Помню, вышел из дома и вижу, как с неба падают два самолета: немцы их сбили. Один в Днепр упал, только брызги разлетелись, а другой о землю разбился — черный дым по всей деревне разнесло.
— Сколько же вам лет было? — уточняю.
— Мне пять, мальчишка еще. Но все понимал, головой и сердцем, — поясняет Борис Ляпцев. — Говорят, что скорбят первые 40 дней, а потом уже помнят. Я вот всех погибших, всех родных своих помню, уже не плачу. И войну помню, хотя надо бы забыть.
— Да таких историй сотни, тысячи, миллионы, — вступает в диалог женщина в бежевом пальто, Алла Дугорь. Она как раз собралась уходить с кладбища.
— У меня дядя числился пропавшим без вести, потом оказалось, что он похоронен где-то под Выборгом в братской могиле. А мы не знали, маялись, искать пытались. Думали, чтоб покой обрел на родине. Это же очень важно: прийти к нему на могилку, поговорить, повспоминать, и на душе легче, — женщина поправляет цветы рядом с высокой надгробной плиткой.
Справа незаметно подходит женщина лет 70 в длинной дымчато-синей куртке и в больших очках с толстыми стеклянными линзами. Незнакомка представляется Татьяной Петровной. Без фамилии.
— Хоронят, стало быть? — осторожно спрашивает она.
— Хоронят, — отвечаю уверенно.
Женщина с явным недоверием косится на фотокамеру, почему-то извиняется и отходит. Я вижу, как она перешептывается с кем-то. Чуть погодя возвращается ко мне.
— Это вы что же, из Москвы прямо приехали? — не верит Татьяна.
— Прямо из Москвы, — все так же спокойно отвечаю.
— Специально?
— Да.
— Ну дела… — растягивает гласные женщина.
Вдруг она оборачивается по сторонам и, убедившись в том, что рядом никого нет, продолжает:
— Так он был генерал какой али кто повыше?
— Нет, летчик, лейтенант.
— Ну дела… Заради летчика в такую даль… — повторяет Татьяна, но больше вопросов не задает. Отходит на пару шагов, встает около будущей могилы Владимира Дикуна. Долго смотрит на приготовленные красные гвоздики, а потом три раза крестится.
За 5 минут до похорон: я скучала
Золотые листья на сером граните надгробных памятников, бронза мемориальных эпитафий, стойкие, вечно живые искусственные цветы, густые тучи. Вот-вот пойдет дождь. На похороны потихоньку собираются люди: родственники летчика, близкие друзья семьи, волонтеры поискового отряда, местные кадеты и солдаты.
Деревянный крест в человеческий рост держит солдат Егор Канавод. На его лице застыла не то скорбь, не то тоска. Всматриваюсь: Егор еле сдерживает слезы.
— С вами все хорошо? — переспрашиваю. — Так точно, все хорошо, — будто опомнившись, отчеканивает молодой человек, внимательно на меня смотрит и уже гражданским голосом отвечает:
— Просто, понимаете, это как будто не с кем-то посторонним происходит, а с родным, с моим. — Солдат замечает у меня в руке включенный диктофон и замолкает.
Клирик Жлобинского благочиния протоиерей Леонид Михайловский уже совершил заупокойный молебен. Воздух пропитался стойким запахом ладана. Наступила минута прощания. Внучка Дикуна Анна Бурухина держит в руках красные гвоздики. Их она привезла специально из Москвы, для дедушки.
— Дорогой дедушка, я счастлива, что ты вернулся на родную землю, теперь твоя душа упокоится, — женщина опускается перед гробом на одно колено.
— Как же долго мы тебя ждали, папа, — говорит Людмила. — Хоть и поздно, но наша встреча произошла. Будешь ты теперь рядышком со своей женой. Вечная память, — полушепотом, будто на ухо, добавляет дочь погибшего летчика и кладет руку на красную крышку гроба.— Я скучала.
ПРЯМАЯ РЕЧЬ
Сергей Мачинский, руководитель Департамента поисковой и реконструкторской работы РВИ:
— В 2013 году все поисковые движения нашей страны объединились в Общероссийское общественное движение.
На данный момент в составе поисковых объединений и отрядов находятся около 40 тысяч человек. Общероссийское общественное движение сегодня является наиболее крупным объединением в мире. Конечно, есть небольшие поисковые группы в Германии Польше, но как организованное движение они не представлены нигде.
0
10.00
