Бразильская ультра действительно настолько трудна?
На самом деле Jungle – это нечто. Если сравнивать его с Сахарой, то MDS – это как бег по асфальту или даже по стадиону. По сравнению с Jungle вообще легко. Некомфортно только то, что все однообразно и везде песок. Jungle – бег по грязи, по холмам. Ничего не видишь из-за зарослей, уже на расстоянии пять метров – просто катастрофа. Ну как вам: старт начинается с того, что нужно переплыть реку с крокодилами? А потом, весь мокрый, бежишь 40 км. Или болото пересекаешь, которое тебе по грудь, – и ты весь как свинья. Жара на Jungle, как на MDS, но добавляется влажность, а самый длинный этап составляет 108 км.
Организовала Jungle француженка – вот какой у человека масштаб мышления. Она бегать начала в 42 года, в 43 пробежала MDS и после этого решила сделать самый сложный марафон в мире. Поехала в Бразилию, со всеми договорилась. Здесь в соседнем-то регионе найти общий язык с людьми проблема – а она на другом континенте ультрамарафон сделала.
Плюс на Jungle есть лимит – 70 человек: чтобы никто не потерялся. Максим и Мария, кстати, как раз потерялись, и их искали на лодках. Jungle проходит недалеко от воды, и все чек-пойнты (пункты, на которых нужно отмечаться. – Прим. БС) расположены возле Амазонки – так безопаснее. Вообще-то в лесу развешивают веревочки в качестве разметки. Ты бежишь и видишь направление. Но поскольку ребята находились в хвосте, то веревки слетели, и они ушли не туда.
Как вам удалось занять на Jungle третье место?
Я бежал исключительно по пульсу, до 150 ударов в минуту. Как и во второй в моей жизни Marathon des Sables, где преследовал цель забежать в первую сотню.
В первый день на Jungle все ломанулись вперед, силы потратили, а потом потихоньку сбавляли. И вот наступил этап, когда я стал четвертым, причем дело было ночью. К тому моменту уже бежал на протяжении 20 часов 25 минут, причем ощущал прилив энергии. Первые два человека ушли далеко, а вот третий находился ко мне близко. Он меня увидел, фонарик выключил, чтобы я его не нашел – это такая народная хитрость, – и давай убегать. Я приближаюсь, он ускоряется, я приближаюсь, он ускоряется – рваный темп был. В какой-то момент мне захотелось его догнать, ударить по плечу и сказать: «Слушай, давай пешком пойдем». Догоняю, кладу руку – он оборачивается. Смотрю: человек вообще никакой. И произносит: «Не могу больше». Тут я понял – надо валить. В бизнесе, кстати, всегда так: когда становится мегатяжело и думаешь – «все, надо бросать», – это момент истины, тот самый, когда ты наконец перелезешь через стену.
А парень морально сломался – когда я его обогнал, до финиша оставалось километров пять. Прошло два часа: прибежал человек, который шел пятым, а его нет. Мы начали переживать: волонтеры пошли искать и нашли в двух километрах – он просто сидел на земле, и все. Нельзя сдаваться.
Неприятностей во время этой гонки у вас не возникло?
Было дело. На Jungle Marathon чек-пойнты стоят через каждые 6 км, на Marathon des Sables – через каждые 10. Почему так часто? Потому что никто не знает, что с тобой может случиться. И людям дается инструкция: если вас укусили, надо добраться до следующего чек-пойнта.
Со мной такая история вышла: на пути был обрыв, и рядом лежали наваленные деревья. Чтобы притормозить, я уперся в них ногой и сломал – они гнилые были: а там улей, и меня начали кусать пчелы. Хорошо, что был обрыв, – я с него полетел кубарем, с высоты метров 30 или даже 50. Правда, пока катился, они все равно кусали. Падаю и вижу – кепка австралийца валяется. Ну все, думаю, его съели.
Упал на землю, лежу и думаю: наверное, сейчас умру здесь. Заставил себя встать, добраться до чек-пойнта и говорю волонтерам: «Меня пчелы искусали». Они: «Да, Энди тоже искусали». Спрашиваю: «А где Энди?» И мне отвечают: «Энди уже убежал». Сразу отлегло, и я побежал дальше. Но было очень неприятно.
Обычно, когда в России пчела кусает, это значит, что будет опухоль. В Бразилии у меня десятки укусов были, потом из них образовались волдыри.
Ультрадистанции меняют сознание, на ваш взгляд?
Да. Marathon des Sables и вообще многодневки чем хороши? Ты начинаешь ценить жизнь. После Сахары, где ты неделю не моешься, я зашел в гостиницу, помылся, лег в постель и думаю: рай-то какой, оказывается, на земле. А мы каждый день приходим домой: ну постель и постель, и что?
У меня был Bentley, и я все сетовал, что цвет кожи в салоне не такой. После Marathon des Sables я три года эту машину не продавал, потому что понял: дело не в цвете, а в голове – ты сам накручиваешь. Длинные дистанции – когда ты долгое время находишься наедине с собой – помогают разобраться в жизни, в бытии. Условно говоря, официант принес слишком горячую воду – можно раздражаться; но вспоминаешь, что на Marathon des Sables воды не было совсем, и думаешь: ничего страшного, и такую попью.
Каков вообще ваш беговой и триатлонный стаж?
В 2013 году я сделал первый Ironman, а за год до этого осенью пробежал Московский марафон. Получается – уже пятый год.
Вы когда-нибудь считали, сколько километров проехали, прокрутили и пробежали?
Нет, я не любитель статистики. Первый Ironman сделал очень быстро – меньше чем за 11 часов. И думаю: «Нормально – мало готовился, а быстро сделал; что будет, если я хорошо подготовлюсь?»
Что означает «можно сказать, не готовился» применительно к «железному» триатлону? Сколько это в часах?
Хороший вопрос, потому что когда ты попадаешь на поляну триатлона и занимаешься по 10–15 часов в неделю – это значит, ты ничего не делаешь. То есть если в неделю я проплываю 10 км и пробегаю 30–40 км – значит, филоню.
Для быстрого Ironman я занимался по 20–25 часов. Обратился в «Циклон», где тренировался до этого, и меня начал готовить лично Игорь Сысоев (триатлонист, занявший 9‑е место на Олимпийских играх в Пекине. – Прим. БС). Тогда я цифрами озаботился. Тренер вообще чем хорош? Он за тобой следит, анализирует. Если хочешь результат, нужен специалист, и тем более тренер по плаванию. Но потом мне все подсчитывать надоело, потому что я поехал на Ironman и меня там дисквалифицировали. Был сам виноват – пристроился за одним немцем на велоэтапе. Судьи мне показали карточку, попросили остановиться и проследовать в зону для штрафов. Я каким-то образом ее проехал и остановился только на следующей – так что посчитали, что я обманываю. В общем, расстроился и перестал работать с тренером. Правда, тренер по плаванию у меня есть, уже четыре года с ним занимаюсь.
Каковы ваши рекорды в «железном» триатлоне и марафоне?
10 часов 43 минуты, но поскольку меня дисквалифицировали во Франкфурте, этот старт можно не считать, поэтому 10 часов 59 минут. На остальных соревнованиях мне не везло с погодой – длинная дистанция сильно зависит и от погодных условий, и от рельефа. Например, в Голландии, к старту в которой я хорошо подготовился, был сильный ветер. Мы 35 км ехали вдоль Северного моря, а поскольку я легкий, меня два раза просто подкидывало – выбрасывало с трассы.
Берлинский марафон я пробежал за 3:04. А перед Ironman в Виши был готов настолько, что бежал 10 км в темпе 3:45 с пульсом 150. Не сложилось.
Есть спорт для преодоления и спорт для здоровья. По-вашему, где проходит эта грань?
Должен быть пульсометр. Если ты делаешь все в низких пульсовых зонах – второй и третьей, – то это для здоровья. Как только переваливаешь выше – ничего хорошего. Раньше у меня было так: надо сделать Ironman, на Гавайи отобраться (на чемпионат мира по «железному» триатлону. – Прим. БС). И ты света белого не видишь: не замечаешь птиц, которые поют, травку, которая зеленеет, – впереди морковка, и ты за ней несешься. А потом перестал об этом беспокоиться, и все поменялось. Когда я делал последний Ironman, то спокойно проплыл, спокойно приехал. Все финишировали велоэтап уставшие, а мне было хорошо.
Я бы сказал, что спортом нужно заниматься для удовольствия. Всегда будет кто-то, кто побьет твой рекорд или обгонит тебя. А жизнь проходит, надо ею наслаждаться.
Мне нравится триатлон тем, что это индивидуальный вид: здесь ты ответственный за себя. Поплыл-выбежал и знаешь: никто, кроме тебя, ничего не сделает, как в командных видах спорта, где пытаются вину на другого спихнуть – «ты мне пас не отдал» и так далее.
Да и вообще это здорово: прогрессируешь в трех видах спорта, и есть разнообразие. Только не нужно перенапрягаться, чтобы болячки не вылезли.
Что происходит сегодня с аудиторией ваших стартов Titan?
Она растет: на первый забег пришли 250 человек, на второй – 500, на пятый – уже 2000. С триатлоном такая же история. В 2014 году у нас было два старта, в этом году – 10 или 12. Вообще старты уже превратились в бизнес – не в высокодоходный, конечно, но само по себе хорошо, что мы туда не зарываем деньги.
Как вы считаете, когда у нас в обществе биатлон с триатлоном путать перестанут?
Да уже перестали. Мы в Сергиевом Посаде делаем забег 21 мая. И я приезжаю туда недавно в администрацию. Захожу в приемную, слышу, что секретарь говорит: «Валентина Игоревна, к вам триатлонисты приехали». Известность растет, триатлон становится все популярнее и популярнее.
Вы вице-президент Федерации триатлона. Каков был ваш путь к должности?
Проблема в том, что государство напрямую с частными лицами не общается – только через федерации. Помню, когда я пришел в администрацию в первый раз и сказал: «Здравствуйте, я хочу провести старт» – у меня спросили: «А вы кто?» Я говорю: «Я Алексей Ческидов». Они мне говорят: «Очень хорошо, Алексей Ческидов. Но вы все-таки кто?» Я говорю: «В смысле, кто?» Они: «Вы какую федерацию представляете?» В общем, стало понятно, что этот вопрос решать нужно.
Оказалось, что Московская федерация триатлона бесхозная. Мы ее, так сказать, подобрали. Человек, который ее вел, устал: его дети перестали заниматься триатлоном.
А потом были выборы в Федерацию триатлона России – и мы подумали: почему бы не возглавить все движение? Были именно выборы – президента никто сверху не назначает, так что нам пришлось постараться, чтобы избрали Петра Валерьевича Иванова. И этой федерацией мы занимаемся ровно квартал.
Что уже успели сделать за это время?
В марте 2018 года мы организуем в Москве слет президентов федераций триатлона – к нам приедут со всего мира. Впервые в истории российский представитель, Галина Шаповалова, присутствует в президиуме федерации Европы.
Кроме того, мы выстраиваем отношения со спонсорами, добавили несколько стартов. У нас есть цель – сделать образцово‑показательную федерацию в России, чтобы на нее все равнялись. Думаю, через пару лет получится.
А сами вы на кого равняетесь?
Честно говоря, равняться не на кого: в биатлоне, например, есть телевидение, зрители, реклама. В триатлоне такого пока нет, но может появиться. А вообще нам сначала надо «убраться» – сделать так, чтобы были прозрачные взаимоотношения между тренером, спортсменом и спонсором.
Во всем мире, например на Ironman, в соревнованиях участвуют и профессионалы, и любители. Последние делают всю кассу для того, чтобы первые смогли выступить.
Взять денег у государства на проведение стартов – это вечная проблема. Почему стартов раньше не было: у нас же «денег нет, но вы держитесь». А мы приходим и говорим: «Нам ничего от вас не нужно, просто разрешите провести». И люди в шоке: «Как? Вам совсем ничего не нужно?» Я недавно был в одной администрации – не стану называть имен. Так вот человек сидит и говорит: «Я сейчас заплачу: вам совсем ничего не нужно! Какое счастье!»
Какие новые сумасшедшие гонки в ваших планах?
Я даже не знаю теперь, что это такое – сумасшествие. В следующем году хочу съездить в Арктику – там пробежать 100 км. Хочу пройти челлендж – пять марафонов на пяти континентах за пять дней. Задумал в России сделать интересный трейл (забег по пересеченной местности. – Прим. БС). Просто потому, что для соревнований по триатлону мы уже все сделали. Во Франции я бегал трейл-однодневку – по горам, по долам, – получил огромное удовольствие. Теперь нужно передать его другим.
0
