Какие именно битвы Скотт посчитал знаковыми, пока непонятно. Ясно только, что среди них есть взятие Тулона — поворотное событие в карьере Наполеона. Впрочем, в трейлере мелькает кадр, где можно увидеть силуэт императора французов на фоне горящего города, а в отдалении различаются купола православного храма. Стало быть, эпизод «Наполеон в захваченной Москве» в картине всё-таки есть. Правда, по-прежнему остаётся загадкой, много ли экранного времени занимает этот сюжет.
Зато можно смело утверждать, чего в этом эпизоде точно не будет. Просто по той причине, что ничего подобного в западных фильмах о «величайшем завоевателе» никогда не появлялось и не может появиться по определению. Марширующие полки — да, обязательно. Яростные кавалерийские атаки — всенепременно. Гибнущие на поле боя воины — само собой разумеется. Причём, зная манеру Скотта, можно предположить, что ранения, агония и смерть будут показаны со смаком и в подробностях.
А вот зверства «Великой Армии» в захваченной Москве нам не покажут никогда. Хотя тот же Скотт мог бы снять это великолепно. Представьте себе — в алтаре православного храма испражняются лошади, рядом в наспех сооружённом кузнечном горне переплавляют содранные с икон оклады, на самих шедеврах древнерусской живописи рубят мясо и тут же зажаривают на углях, в которые превратились другие иконы, на окровавленном полу валяется православный священник с размозженной ударом приклада головой, а над его обезображенным трупом пьяная солдатня насилует монахинь... Это же очень кинематографично — с точки зрения западного кинематографа, привечающего натурализм! А главное — правда. Отчего бы не снять?
Тщетно. Любой европейский режиссёр, рискнувший показать правду о том, как «Великая Армия» вела себя в Москве, может смело ставить на своей карьере крест. Общественное мнение сотрёт его в порошок. Возможно, Скотт позволит себе показать что-нибудь подобное о поведении войск Наполеона в Египте. Там воевали только французы, и англичанин, в принципе, может вставить такую шпильку — на это закроют глаза. Но с Москвой, куда, по сути, явилась армия объединённой Европы, этот номер не пройдёт — будут негодовать не только французы. Возмущение охватит поляков, немцев, испанцев, итальянцев... Словом, всех, чьи предки в составе «Великой Армии» летом 1812 г. вторглись в Россию. Поверить в то, что европеец мог вести себя как пьяное от вина и крови животное? Нет, это немыслимо! Всем же известно, что войска Наполеона, конечно, грабили мирное население, как это принято на войне, но в меру. И не бесчинствовали, например, в Мадриде, Берлине или Амстердаме. А сам Бонапарт, как тоже всем известно, бережно относился к культуре. Скажем, обещал, что при штурме Вены ни одно пушечное ядро не будет выпущено по дому композитора Йозефа Гайдна, и слово своё сдержал — растроганный Гайдн даже пролил слёзы благодарности, обнимая императора Франции...
«Дали полную волю нечестивым желаниям»
Да, всё верно. Но такое отношение приберегалось для «своих». «Русским варварам» предназначалось другое. Наполеон внушал своим генералам и офицерам: «Для победы необходимо, чтобы простой солдат не только ненавидел своих противников, но и презирал их». Вся «Великая Армия» была убеждена, что русские — второсортная нация, скопище рабов и дикарей, недочеловеков, враждебных Европе. И с ними можно обращаться соответствующим образом.
Это было, что называется, для внутреннего пользования. Наполеон, понимая силу прессы и общественного мнения, старался соблюдать внешние приличия. Так, перед входом в Москву действительно был издан приказ, запрещающий разграбление города — на «охрану имущества граждан» даже выделялось две бригады лёгкой кавалерии, о чём Европу известило периодическое издание «Бюллетень Великой Армии». И там этому поверили, потому что как же иначе могут себя вести представители «просвещённых народов»?
Впрочем, были европейцы, которые поняли, что все эти приказы — наглая ложь, недобросовестная попытка отвести глаза. Причём поняли сразу, поскольку это напрямую касалось их самих. Одним из таких был Франсуа Жозеф д'Изарн де Вильфор, некогда бежавший от ужасов французской революции и осевший в Москве. Вот что он писал в своих воспоминаниях: «На улицах московских можно было встретить только военных, которые слонялись по тротуарам, разбивая окна, двери, погреба и магазины; все жители прятались по самым сокровенным местам... Но что в этом грабеже было ужасно, это систематический порядок, который наблюдали при дозволении грабить, давая его последовательно всем полкам армии. Первый день принадлежал старой императорской гвардии; следующий день — молодой гвардии; за нею следовал корпус генерала Даву...»
О том, как, собственно, выглядел этот «упорядоченный» грабёж, рассказывает другой очевидец: «Одни накутывали на себя шёлковые с золотом одежды, другие взваливали на плечи, сколько могли, без разбора, всяких мехов; там одевались в женские и детские шубки... Это безобразие не ограничивалось только покинутыми домами: солдаты врывались во все жилые квартиры и насиловали всех попадавшихся женщин».
Заметим — насилию подвергались все женщины, в том числе и монахини: «Скромное имущество монахинь Алексеевского монастыря, спрятанное в кладовую, было разграблено. Несколько человек поселились в келье игуменьи, где пировали двое суток и затаскивали к себе молодых монахинь...» Причём о том же самом, совершенно не стесняясь, говорит в своих воспоминаниях и офицер «Великой Армии», капитан корпуса инженеров-географов Эжен Лабом: «Ни дворянское, ни монашеское звание, ни чистота юности, ни слезы красавицы не встречали уважения в разгуле жесточайшей разнузданности, где соединились шестнадцать народов разного языка и обычаев, ощутивших свободу дать полную волю нечестивым желаниям в осознании того, что злодеяния их не будут приписаны только какому-то одному племени...»
Кроме животной похоти, «Великая Армия» продемонстрировала в Москве ещё и феерическую жадность, доводящую до полной потери человеческого облика. Скажем, настоятель храма Сорока мучеников Севастийских у Новоспасского монастыря Пётр Веньяминов сам принял мученическую смерть. На второй день оккупации Москвы «просвещённые европейцы» принялись пытать 66-летнего старика. Его били прикладами, кололи штыками и саблями в течение почти суток, но «упрямый русский варвар» никак не желал показать место, где припрятал драгоценную церковную утварь. Он лежал в луже крови всю ночь и был ещё жив — наутро его «из жалости» прикончили выстрелом в голову.
Эта звериная жестокость хотя бы объясняется жадностью. Но как объяснить то, что захватчики делали, например, с казначеем Богоявленского монастыря Аароном? Его избивали, таскали по грязи за волосы и вырывали бороду просто так — для куража и веселья. А потом ещё запрягали в телегу, чтобы возить на нём награбленное добро.
«Судьба жителей, оставшихся в Москве, стала ужасной
Кстати, это не единичный пример того, что особенную, какую-то извращённую радость захватчики находили в использовании русских как вьючных или тягловых лошадей. Вот что вспоминал маркиз Жорж Шамбре, капитан гвардейской конной артиллерии: «Судьба жителей, оставшихся в Москве, стала ужасной... Они подвергались насилиям солдат, которые, оскорбив и ограбив их, доходили в своем варварстве до того, что принуждали их нести в лагерь у них же отнятое добро». О деталях может поведать сержант старой наполеоновской гвардии Адриен Жан-Батист Франсуа Бургонь: «В наши два экипажа было свалено всё, что только нашлось в лавке. На первый, самый нагруженный, куда мы запрягли двоих русских, мы взвалили бочку с яйцами, а чтобы наши кони не вздумали убежать, мы предусмотрительно прикрутили их поперёк тела крепкой веревкой и двойными узлами — свою упряжь мы подгоняли ударами сабли плашмя...»
В Успенском соборе Московского Кремля устроили стойла для лошадей и весы, на которых взвешивали золото и серебро, выплавленное из награбленной утвари, — всего вышло 18 пудов золота и 325 пудов серебра. Даниловский и Высоко-Петровский монастыри были превращены в скотобойни и мясные лавки — гвозди, на которых висели мясо и требуха, были вбиты в иконостасы. Отбросы и навоз никуда не выносили — всё это гнило и разлагалось прямо под ногами...
Наполеон, покидая древнюю русскую столицу, изрёк: «Москва не стоила того, чтобы ее продолжать занимать, — разве только Кремль. Москва оказалась настоящей клоакой нечистот и заразы...» Между тем офицер интендантской службы Мари-Анри Бейль, ставший впоследствии знаменитым под псевдонимом Стендаль, входя в Москву, не мог скрыть своего восхищения: «В городе было от шестисот до восьмисот дворцов, красота которых превосходит все, что знает Париж!»
За месяц пребывания в Москве армия объединённой Европы до неузнаваемости искалечила город, «превосходящий Париж». А русские, в 1814 г. занявшие столицу Франции, почему-то даже не думали испражняться в алтаре Нотр-Дам-де-Пари, или устроить скотобойню в Церкви св. Евстафия.
Впрочем, что взять с «варваров», которые не понимают европейских ценностей...
0
20.00
