— Сергей, сегодня мы с вами встречаемся во вполне себе пафосном итальянском ресторане на Покровке, а ровно 15 лет назад делали интервью в каком-то привокзальном кафе на Ленинградском вокзале, где растворимый кофе считался лучшим предложением. Декорации другие, а вы прежний. И радует, что не изменилось самое главное — повод для встречи. А это творчество. Сейчас, например, повод — выход нового альбома «Ленинграда» (который называется «Синяя Богиня»). Расскажите, пожалуйста, о нем.
— Что меня сподобило на этот шаг, даже не знаю. Наверное, накопилось. Я записал аж целых 20 композиций. Но такие альбомы сейчас никто не выпускает, поэтому для «Синей Богини» я ограничился тринадцатью, и один бонус-трек будет в версии делюкс.
— Мне особенно нравится «Аддикция».
— Там хороший приемчик использован — при минорной гармонии трубы играют мажорную гамму, и поэтому получается такое странное звучание. Есть за что уху зацепиться, есть к чему прислушаться. Но «Аддикция», на самом деле, была придумана не просто так, она сочинена под влиянием того, что современная культура психологизирует все, что бы ни происходило. Допустим, вилка упала на ногу — это травма, которую ты потом должен будешь прорабатывать. У тебя в жизни нет событий: тебя или травмируют, или ты в зоне комфорта, или выходишь из него. И этот психологический язык начинает давить. Человек с человеком не может просто встретиться и разойтись, тут обязательно найдется какая-то аддикция (зависимость. — Прим. ред.). Раньше таких слов не было, возьмите того же Шекспира — его Ромео и Джульетта просто нормально полюбили, пострадали, а потом умерли в один день… А сейчас, если ты хорошенько подумаешь, то обнаружишь, что все отношения — зависимые, созависимые, кто-то абьюзер, кто-то жертва…
— Меня не бесит ничего, я наблюдатель, мне все интересно. Ну как человека, который занимается муравьями, может бесить муравьиная лапка? Никак. Это лапка. Я изучаю социальные конструкты и как человек поэтически настроенный и тонко чувствующий описываю современное состояние языка и общества. То, что я наблюдаю, меня восхищает! Например, культурный капитализм, который пронизывает теперь все, вот эта символическая составляющая жизни, которая стала выше предметных вещей. Ведь что такое бренды? Что стоит шмотка Balenciaga в производстве? Ничего, три копейки. Но за ней очереди! Символический капитал сейчас преобладает, и мне интересно, почему так происходит, почему эта новая религия вдруг возникла. Люди гоняются за какими-то символическими вещами. Но это — ничто! Уметь продавать ничто — вот что интересно!
— Ни в коей мере. Я ничто продавал всегда. Что такое стихи? Это ровным счетом ничего. Я создаю некий символический капитал, который в нашем современном культурном капитализме занимает приоритетное место. Но, если абстрагироваться и посмотреть с точки зрения инопланетянина, человек, сочиняющий стихи и поющий, — довольно нелепое явление. Вам дан языковой аппарат для того, чтобы вы делились информацией друг с другом, зачем петь? Непонятно. А выстраивать слова в рифму? Идиотизм. Ничего смешнее нет.
— А вы способны абстрагироваться настолько, чтобы объективно оценить свою работу?
— Я как потребитель очень придирчив, особенно к себе, прямо суров. Моя личная цензура посерьезнее, чем в Советском Союзе. Но иногда удается самого себя удивить, найти какие-то новые приемы: и музыкальные, и поэтические… Не знаю, поймете вы меня или нет, но я Пушкина очень хорошо понимаю, когда он сказал: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»
— О какой композиции из нового альбома вы могли бы сказать что-то подобное?
— У меня лично вызывает восторг песня «Булимия». Она ритмически сложна, поэтически неоднозначна. И она не надоедает, хотя сделана на одном аккорде.
— Еще в альбоме есть фит с Люсей Чеботиной…
— Это абсолютно случайно получилось. Хотя случайностей не бывает. Люся неожиданно зашла на студию, я ее увидел и говорю: «О, ты-то мне и нужна, ты-то мне и споешь». Все сложилось буквально за 15 минут, Люся спела с первого дубля, потом уже начались разные доработки. Но это не «сукин сын».
— Может быть, какая-то композиция из упомянутых тринадцати у вас родилась каким-нибудь необычным образом? Например, летели куда-то, самолет стал падать — так родилась «Синяя Богиня». Или на корабле был шторм 9 баллов, и вы придумали «Эксклюзив»…
— Когда люди думают, что знания получаются инсайтом — раз, и осенило, — они не понимают, что любые знания — это работа. Вообще-то знания в библиотеке Академии наук находятся, а не вот так — стукнуло по голове, осенило: «О, я знаю, как мир устроен!» Вот и над любым текстом нужно работать.
— А как же вдохновение? Каждый первый творческий человек говорит про вдохновение, которое на него снизошло.
— Да, поэтому и такие плохие у всех стихи. Они думают, что вдохновение снизошло и они подхватили. Возьмите любого современного автора-исполнителя… У рэперов, кстати, гораздо лучше, потому что они работают над текстом, над рифмой, над ритмом. А вот наши эстрадники — вообще кошмар. Глагольные рифмы — это отвратительно. Но это все, понимаете, плоды вдохновения.
Вы видели в школьном учебнике черновики Пушкина? Сколько там перечеркнуто, сколько помарок, правок — он десять лет писал одну главу! Это вообще о чем-то говорит? О том, что вряд ли его осенило, а, видимо, человек работал. Меня тоже не может осенить, я тружусь. К каждой песне делаю много вариантов аранжировок, уже все надо мной смеются, когда я прихожу и говорю: «Переделываем. Все, что было раньше, отметается, этого ничего не будет». А всем уже успело понравиться, и я тем самым разрушаю их маленький комфортный мир, когда говорю, что этой песни не будет вообще никогда, она станет другой.
— А где вы записываете тексты?
— Раньше писал от руки, на чем угодно. Например, в блокнотиках с названиями гостиниц, в каждом номере такой есть. Вот у меня их скапливалось дома огромное количество, можно было отследить мои путешествия, начиная от Таиланда и заканчивая Лондоном или Токио. Но сейчас, слава богу, все в телефоне.
— Значит, врут, что у вас кнопочный.
— У меня был кнопочный, год я ходил с ним. Это очень удобно. Ты не залезаешь в новостной поток, не знаешь, что происходит, живешь нормальной человеческой жизнью, а не медийной истерикой, не этими аффектами, которые тебя постоянно вводят в состояние невроза, там что-то взорвалось, здесь кого-то убили. У тебя в жизни ничего трагического не происходит. Совершенно нормальная жизнь, как у кошки, которая без новостей живет, и ничего.
— У вас был когда-нибудь период, когда вы долго вообще ничего не писали?
— Я всегда найду себе занятие. Если мне не пишется ничего вот такого, не побоюсь этого слова, социологического, пишу про новости. Но, бывало, я заставлял себя не писать. Полгода не писал. Интересно было, могу я так или нет.
— Я понимаю — заставлять себя не есть сахар, но не писать…
— Но это же тоже аддикция, нужно же как-то бороться с этой зависимостью. У меня была зависимость от написания стихов.
— Какие зависимости вы еще побороли? Или к каким полезным привычкам себя приучили? Помню, вы ненавидели спорт…
— Я до сих пор ненавижу спорт.
— А как же тренажер по гребле, который стоит у вас дома? Как же зарядка, которую вы делаете по утрам?
— Это не спорт, а физкультура. Я вынужден заниматься, чтобы продлить свое активное участие в социальной жизни.
— Вы говорили: «Я ковбой Мальборо, и я умру молодым».
— Я все делал для этого и честно к этому шел, вы же видели, но оказался здоровее, чем тот ковбой. Просто если раньше, в 25 лет, у меня был выбор: либо умереть молодым, на подъеме (что у меня не получилось), либо продолжать как-то жить, то сейчас выбор другой: либо ты гадишь под себя, либо не гадишь. Я выбираю не гадить. Поэтому тренажер и легкая физкультура.
— Когда один известный артист перестал пить, он сказал, что мир стал черно-белым. А у вас?
— Нет. Дело в том, что я человек увлеченный… Один наш великий русский писатель сказал мне: «Мы с тобой, Сергей, никогда не сопьемся, потому что у нас есть наркотики посильнее, мы умеем сочинять». Тот артист, наверное, не сочиняет, поэтому у него мир черно-белый становится, а у меня мир цветной, поэтому такой привязанности к алкоголю нет.
— Кризис среднего возраста у вас был?
— Наверное. Но, мне кажется, это очередной современный миф, он удобен мужчинам для того, чтобы легче было думать о собственном пьянстве, легче уходить из дома на рыбалку или в баню. Ты говоришь: «У меня кризис среднего возраста!» И сразу все хором: «О, понимаем».
— Как-то вы сказали, что в школе были мальчиком легкого поведения — в смысле очень веселым и общительным. А сейчас вы мужчина какого поведения?
— Не скажу, что тяжелого, но и сильно социальную жизнь не веду. Я научился серьезно ограничивать свое общение. И не имею никаких контактов с теми, кто мне не нужен в эмоциональном плане.
У артистов жизнь такая, что им приходится ходить на все мероприятия. Я же себя исключил из этого потока. А если бы я этим занимался, у меня, наверное, дергался бы глаз.
— Еще вы говорили, что человек — социальное животное, которое всеми способами старается отсрочить смерть. Творчество — это тоже отсрочивание смерти. Даже в каком-то смысле, если повезет, бессмертие...
— Нет, я бы сказал, что творчество — это отсрочивание жизни. Когда у меня идет творческий процесс, я не вижу ничего вокруг. Если я, допустим, зацепился за какую-нибудь песню, рифму, меня выдернуть в реальную жизнь очень сложно. Пока не решу эту задачу, ничего не получится. И к жизни это имеет мало отношения.
— Но есть же люди, которые могут вас выдернуть даже из творчества? Я знаю, у вас был друг, с которым вы с девятого класса.
— Его зовут Дима, он в Чесменской церкви работает сторожем. Общаемся мы гораздо реже, чем раньше, в связи с тем, что я в Москве, а он в Петербурге. У меня сейчас круг общения — дети, жена. Связь с миром — через кошек и через детей. Их совершенно не интересует твое творческое состояние. И тут ты должен, конечно, вырваться из своих облаков и пучин, вернуться на бренную землю и идти убирать дерьмо.
— Я знаю, что вы любите ручной труд. Могли бы вы вместо песен заниматься каким-то ремеслом?
— В современном мире? Где производством занимаются китайцы? Ручной труд не приносит денег. Нет, ну ты можешь в мире символического капитализма сделать какую-нибудь кривую табуретку руками и рассказать, что она лечит от геморроя, но обязательно у вещи должна быть аура. Сейчас самая главная задача человека — создать ауру у любой фигни, и тогда ты можешь это продавать. Если бы я не был певцом, я был бы человеком, создающим ауру для ерунды.
Но вообще, да, я люблю что-то делать руками. У меня дома коллекция картин, я иногда рисую какую-то графику, рамы делаю. И еще много чего. Например, детям мебель собираю. Это, кстати, серьезный труд. Вообще, выкидывайте все, если на коробке написано: «Мать-одиночка это соберет легко», — значит, это не собрать никогда. Не собираемо!
— От чего еще вы получаете удовольствие, кроме работы руками?
— От рыбалки. Я еще не дошел до того, чтобы собирать гербарий.
— Но вряд ли вы каждый день ходите на рыбалку. Так чем вы занимаетесь, когда можно никуда не идти?
— Когда у тебя дома семь кошек, дел до фига. Проснулся, и у тебя уже дела.
— У вас семь кошек?!
— Шесть кошек и один кот. Я недавно его завел и сейчас занимаюсь его воспитанием… Кошки — это еще и куча денег. Они абы что не едят, питание для них стоит дорого, а их туалет еще дороже. Вот и приходится выпускать альбомы…
— Раньше вы утверждали, что можете уйти в никуда даже без зубной щетки. А теперь у вас, похоже, оседлый образ жизни…
— Вообще, с возрастом ты много чего ценишь — порядок, опрятность, чистоту. Раньше мне это вообще было без разницы, наплевать. А сейчас ценю комфорт, хорошие подушки и постельное белье — вот прямо надо мне хорошее, дорогое постельное белье.
— А что вас вдохновляет, чем вы питаетесь, кроме пиццы «4 сыра», которою едите прямо сейчас?
— Я пиццу, кстати, ем первый раз за три года.
— Я не про питание, а про книги, фильмы, путешествия.
— Книги — да. Путешествия — да.
— Есть книги, которые вас перевернули, стали открытием?
— Книги — это гомеопатия, такой яд небольшими дозами. Если тебя какая-то книга перевернула, это говорит о том, что ты мало читал. Если ты постоянно читаешь, тебя ни одна книжка перевернуть не может, потому что ты уже находишься в общемировом контексте и культурном процессе.
— Что интересного прочли недавно?
— Боюсь шокировать, но ладно… «Идеологию национал-большевизма» — парижское издание 68-го года. Я ее нашел в бумажном виде. Редкая книга. А из художественной литературы я по-прежнему считаю, что главный писатель современности — это Мишель Уэльбек, его и читаю. Все, что переводится, покупаю.
— А на спектакли или выставки ходите?
— Не хожу. Там продают эмоциональное состояние, мне не надо, я не потребитель этого контента… Что еще… На марокканском рынке я постоянный покупатель. Я там завел пять лет назад знакомство и стал собирать африканское искусство. Тащу сюда, собираю коллекцию большую. В основном маски. Центральная Африка, Конго. Может, когда-нибудь выставлю.
— Что самое ценное в вашей коллекции?
— Самое ценное (не знаю, какое это имеет отношение к африканскому искусству, хотя очень похоже) — подлинный рисунок фломастером Виктора Цоя, купленный на аукционе. Нет, правда, он абсолютно африканский! Там какие-то орнаменты, рубленые фигуры, бегущие друг на друга женщина и мужчина в каких-то непонятных цветах...
— А что еще вы привозите из путешествий, кроме африканского искусства?
— Я много езжу и привожу еду, которой тут нет. Классного тунца, например.
— Говорят, лучшая рыба в Японии. Тунец оттуда?
— Нет. В Японии я часто бываю, но везу в основном какие-то соусы и много чего сушеного, всяких маленьких рыбок. Там куча странных продуктов!
Еще мне нравится Магадан. Странное место, странная природа, удивительные люди… Там ничтожность человеческой жизни как-то особенно ярко проступает сквозь все эти ландшафты. Я бы очень многих туда отправил. В одной соцсети у меня было порядка семи миллионов подписчиков. Вот тем, у кого больше пяти миллионов подписчиков, просто необходимо слетать в Магадан на недельку, сходить в туалет в один и тот же куст с медведями, чтобы понять, что эти пять миллионов ничего не значат. Важно только то, как ты себя поведешь с медведем.
— Да, наверное, в этой ситуации быстро забудешь, что ты — звезда. Кстати, когда вы почувствовали себя звездой?
— В детском саду. Я же на скрипке учился играть, концерты были у меня с молодых ногтей, я в шесть лет уже вышел на сцену. Когда тебе все преподаватели говорят, что ты лучший ученик, ты себя таким ощущаешь.
— Я имею в виду момент, когда вам уже невозможно стало спокойно ходить по улицам из-за узнавания…
— Если вам какой-то петух рассказывает, что он не может пройти по улице, он не врет, потому что, если ты ходишь в перьях, тебе не пройти. А если кепку надел, очочки, есть шанс пройти спокойно.
Еще важна стратегия. Я понял, что весной у людей просыпается и обостряется все, в том числе и желание сфотографироваться со мной. Но просто нужно быстрее ходить. Если разовьешь необходимую скорость, будешь разве что шепот за спиной слышать.
— И что, вы не расстроились бы, если бы вас вдруг перестали узнавать и просить сфотографироваться?
— Я вам честно не отвечу, потому что уже давным-давно, с начала 2000-х, не знаю такого состояния, чтобы меня не узнавали. У меня деформированная психология, профессиональная. Представляете, 24 года ты уже живешь с тем, что тебя постоянно примечают, скажем так. Я не могу рассказать, как без этого.
— А были у вас альбомы, которые не прибавляли вам популярности?
— Я делал такие альбомы неоднократно. Причем специально. Брал и писал какую-нибудь рок-оперу — допустим, «Бабаробот». Когда «Ленинград» не вылезал из MTV, я делал пластинку не для всех.
— Для чего вам это было нужно?
— Для того, чтобы сбить собственную спесь. Есть такое заболевание, когда ты начинаешь идти на поводу у публики. Когда артист знает три приема, на которых можно всем угодить, он их отрабатывает и становится заложником этих приемов. И самому неинтересно, и вклада в развитие искусства никакого. Это беда многих.
— Выпуская прошлый альбом, вы подключили Инстасамку. Это для того, чтобы другую аудиторию поймать, чтобы шокировать? И будет ли она вашей солисткой, как об этом писали в прессе?
— Нет, не будет. Мы просто сделали разовую коллаборацию на равных. Хотелось посмотреть, как новое поколение занимается творческим процессом. Я много для себя вынес из этого сотрудничества. Работа со звуком у них по-другому строится, у молодых. Потом, они работают с треками совершенно в другом алгоритме, нежели мы. Если мы пляшем от двери, они — от окна. Это важные технические детали. Я понял разницу и то, что так не смогу. Другие принципы.
— А есть какой-то ваш коллега, с которым вы могли бы устроить условный батл на равных, с которым вам интересно?
— Батл — это вообще не мой жанр. Батл — это что такое? Это когда два самца встречаются, причем они не могут выяснить отношения с помощью кулаков, как нормальные обезьяны. И начинают друг другу доказывать, что один круче другого, с помощью какого-то поэтического таланта. Это ерунда. Она нормальна, когда тебе 20 лет. Но когда 50, ни в какие ворота не лезет.
— Вы раньше очень интересовались кино, писали сценарии, продюсировали фильмы и снимались в них. У вас была «2-Асса-2» Сергея Соловьева, «Европа-Азия» Ивана Дыховичного, «Слон» и так далее…
— Кино меня интересовало как процесс. Я очень много писал музыки для кино.
— Может, и сейчас у вас есть планы, связанные с кинематографом?
— Понимаете, если бы это был какой-нибудь Соррентино… Я, кстати, предлагал ему снять клип, но его директор сказал, что клипами он не занимается, хотя мы были готовы заплатить ему любые деньги. Или, например, Рубен Эстлунд, шведский режиссер, который снял «Треугольник печали». Вот у этого режиссера я бы снялся в кино. Но не думаю, что он бы меня позвал, потому что у него актеры гораздо крупнее. Поэтому я не снимаюсь, а пою.
— А дома вы поете? Допустим, в душе?
— У меня дома, помимо котов, есть еще щегол, его зовут Виктор, он поет настолько классно, лучше всех! Так что дома поет только он.
— Хорошо, значит, вы — только перед публикой. У вас же будут концерты после выхода альбома?
— Я жду выхода альбома, дальше уже буду смотреть, захочу выступать, не захочу... У меня нет такой зависимости от сценического контакта, как от написания стихов.
— Артисты говорят об обмене энергией.
— Это потому, что артисты плохо учили физику. Никакого обмена энергией нет. Я объясню, как это работает. Это своеобразный шаманизм. Выступая на сцене, ты притягиваешь внимание и впадаешь в некое состояние транса и что-то там вещаешь заученное.
— Что значит, впадаешь в состояние транса?
— Себя не помнишь. Ты — не ты. Если состояние транса испытывать постоянно, начинаешь рано или поздно от этого зависеть. Почему большинство артистов не уходят со сцены? Не потому, что алчные, а потому, что они без этого уже не могут… Хотя и алчные тоже есть.
— Вы больше алчный, я правильно понимаю?
— Я, на самом деле, более рациональный, тут алчность в хорошем смысле слова. Я не делаю что-то просто ради того, чтобы делать.
— То есть, если бы это не приносило деньги, вы бы нашли какое-то другое занятие?
— Конечно.
— И вы не могли бы быть бедным поэтом и певцом в переходе на Арбате?
— Нет, никогда и ни за что я бы этим не занимался, если бы оно не приносило деньги. Вам ни один артист так не скажет, только я единственный честный человек. Обычно все с призванием…
— Как вы думаете, чем могли бы зарабатывать?
— Давайте не переводить все в экономические модели. Ведь что такое зарабатывать? Совсем недавно наши, можно сказать, прадеды были в большинстве крепостными, они вообще не экономические люди, для них деньги — это то, что есть у мимо проезжающих.
— Я помню, что Шнур — фамилия немецкого происхождения. У вас самого, наверное, крепостных и не было в роду.
— Ну не было, и что? Кстати, Германия была феодальной аж до XIX века, по-моему. Собственно, и объединение Германии не так давно случилось, поэтому все эти наши экономические шаблоны, которые мы применяем к жизни наших предков, ошибочные. Работать и зарабатывать — это не то, чем жил человек еще совсем недавно.
— Расскажите о ваших музыкантах. Может, есть люди, которые всю вашу творческую жизнь с вами?
— Слава богу, что нет таких. Когда у тебя имеются непосредственные соавторы и ты к ним сильно привязан, ты не совсем свободный художник.
— А что вы цените больше всего в тех людях, которые с вами работают?
— Теперь — профессионализм. А раньше количество выпитого совместно. Сейчас у меня гораздо меньше уходит нервов на репетиции. Я стал очень спокойный. Прямо ощущаю, что уравновесился.
— Какой вы руководитель? Вы можете кричать, унижать? Кнутом или пряником стимулируете людей?
— По-разному. Хотя, если сравнивать с Германом-старшим покойным, то я вообще не жесткий… И еще я понимаю, что криком ничего не добьешься. Есть оружие посильнее — ирония.
— Наш журнал выходит перед Новым годом. Что бы вы хотели пожелать читателям?
— Я бы пожелал им сил физических, духовных и эмоциональных.
— А себе?
— Вы знаете, после того как я выйду на обложке журнала «7 Дней», мне желать больше нечего. (Смеется.)
— В конце нашего прошлого интервью вы цитировали какого-то арабского мудреца: «Времени нет и нет пространства, а есть только две вещи: любовь и любовь». А что такое любовь?
— Любовь — это последний оплот человечества, который нам нужно не сдать.
интересный факт
Новый альбом группы «Ленинград» называется «Синяя Богиня». Туда вошло 13 композиций и один бонус-трек в версии делюкс. Среди них «Эксклюзив», «Еж», «Прости», «Булимия», «Синяя Богиня» и так далее. «Одна из композиций — «Аддикция» — сочинена под влиянием того, что современная культура психологизирует все, что бы ни происходило, — рассказывает Шнуров. — Допустим, вилка упала на ногу — это травма, которую ты потом должен будешь прорабатывать».
Интересный факт
Фит с Люсей Чеботиной получился абсолютно случайно, хотя, как считает Сергей Шнуров, случайностей не бывает. «Люся неожиданно зашла на студию, я ее увидел и говорю: «О, ты-то мне и нужна, ты-то мне и споешь». Все сложилось буквально за 15 минут, Люся спела с первого дубля, потом уже начались разные доработки».
Интересный факт
Шнуров очень интересуется кино. Он пишет музыку и сценарии, продюсирует фильмы и снимается в них. Сергей работал в картинах «2-Асса-2» Сергея Соловьева, «Европа-Азия» Ивана Дыховичного, «Слон» и так далее. Сегодня самые любимые режиссеры Сергея Шнурова — Паоло Соррентино и Рубен Эстлунд, шведский режиссер, который снял «Треугольник печали».
Интересный факт
Круг общения Сергея Шнурова не такой большой. Ближайший друг — Дима, который работает сторожем в Чесменской церкви. Они дружат с 9-го класса. «Общаемся мы гораздо реже, чем раньше, в связи с тем, что я в Москве, а он в Петербурге. У меня сейчас круг общения — дети, жена. Связь с миром — через кошек и через детей». Кстати, у Шнурова дома семь кошек.
Интересный факт
Раньше Сергей Шнуров записывал композиции просто на листочках. «Писал от руки, на чем угодно. Например, в блокнотиках с названиями гостиниц — в каждом номере такой есть. Вот у меня их скапливалось дома огромное количество, можно было отследить мои путешествия, начиная с Таиланда и заканчивая Лондоном или Токио». Сейчас он все записывает в телефоне.
0
25.00
