Коронавирус разломал отлаженную и, казалось, не подверженную никаким потрясениям систему сезонных школьных и институтских испытаний. А может, подложил мину замедленного действия и под само отечественное образование?
Минувший апрель выстрелил фонтаном международных конференций, главной темой которых стало дистанционное образование. Спор двух титанов отечественного образования обозначил полярные подходы. Ярослав Кузьминов, ректор НИУ ВШЭ, заявил, что «цифровая революция свершилась и высшее образование уже никогда не вернется в старый формат» (ага, мир уже никогда не будет прежним!). А ректор РАНХиГС Владимир Мау — что «цифра» особо не влияет на качество образования, а профессора хотят видеть «живых студентов».
Пока ученые мужи спорили о разрушении мотивации студентов и преподавателей, цифровой среде, возможности (или невозможности?) построить новый, более открытый и гибкий, мир, Минпросвещения фактически похоронило ОГЭ в этом году. Развилка такая: собрать детей на экзамен не позволяет карантин, а обеспечить чистоту проведения экзамена дистанционно невозможно. Самая большая загадка сезона — будет ли ЕГЭ и как будут определяться итоговые оценки? Следующий пункт в этой задачке со многими неизвестными: когда и какой будет приемная кампания в вузы? С защитой вузовских дипломов более или менее понятно — тут Zoom всем в помощь. Ученики же выпускных классов ожесточенно готовятся к экзаменам. Рынок сетевого репетиторства рванул на глазах: Google показывает 9 млн запросов, Yandex — пять…
Вне закона
Карантин взломал отлаженную практику экзаменов и поступления в вузы, поставив под сомнение отечественную систему образования в том виде, как она сложилась с момента введения обязательного ЕГЭ. Это своего рода промежуточная констатация. А дальше-то что?
Начнем с того, что неожиданно возникла правовая коллизия: дистанционное образование есть, но юридического статуса у него нет.
Ирина Абанкина, директор Института развития образования НИУ ВШЭ, объясняет: «В законе об образовании, принятом в конце 2012 года, нет такой формы обучения — дистант или онлайн. Есть очное, очно-заочное (раньше это называлось вечерним) и заочное образование. А онлайн и дистант по нынешнему закону — это инструменты, или технологии обучения».
Значит ли это, что экзамены и дипломные работы, сданные онлайн, легитимны? По умолчанию вроде да, а на самом деле? Правовой статус у них не обозначен. И если цифровая революция в самом деле свершилась, то кто, как и в какие сроки эту лакуну будет закрывать?
Другая проблема в том, что, по словам Ирины Абанкиной, законные формы образования финансируются по-разному. Очное обучение одного студента принимается за единицу (в рублях — разная сумма в зависимости от направления обучения и статуса вуза, гуманитарные специальности получают денег меньше, технические больше). Заочное высшее финансируется по коэффициенту 0,1 от очного, или в 10 раз меньше; вечернее — по коэффициенту 0,25. Сейчас все вузы категорически отказались считать дистант формой вечернего или заочного обучения. Хотя фактически, если смотреть на способ передачи знаний, нынешнее дистанционное — это старое доброе заочное образование. Но вузам совсем не хочется получать за него в десять раз меньше денег.
На неприятный и финансово невыгодный парадокс, правда, можно посмотреть и по-другому.
— По нашим нормативным актам обучение студентов-очников, — продолжает Ирина Абанкина, — с помощью современных технологий должно оплачиваться даже с более высоким коэффициентом — 1,2. До сих пор этого не делалось. Вузы вполне устраивали нормы оплаты очного, вечернего и заочного образования. Онлайн-технологии в очном формате применялись очень редко. Чаще всего в рамках второго высшего или заочного обучения. Или в курсах по выбору, которые студенты могли изучать, например, на платформе Coursera, но это было уже за рамками федеральных государственных образовательных стандартов (ФГОС) и, естественно, не за госсчет. Никто не ожидал, что очная учеба в университете станет вообще полностью дистанционной.
Поясним. Как говорят эксперты, сейчас встал вопрос о дополнительных инвестиционных вложениях. Потому что выросли расходы на трафик, на оплату услуг связи (преподавателям их оплачивают), на оборудование, на видеокамеры, на «упаковку» контента в «цифру»... Конечно, в университетах был интернет, был Wi-Fi, но все это работало только внутри учебного здания. Во многих общежитиях даже Wi-Fi был редкостью. Хочешь взять книгу — иди в библиотеку. Хочешь поставить опыт — работай в лаборатории. А тут пришлось все это переводить из университетских аудиторий в онлайн. При этом, напомним, дистанционного образования у нас по закону нет! А значит, нет таких инвестиций в планах и в бюджете Минобрнауки. Не случайно в приказе Минобрнауки № 397, отменившем занятия в аудиториях, нет ни слова о дистанционном или онлайн обучении. Средства можно сыскать в нацпроектах, вроде «Цифровая экономика» или «Цифровая образовательная среда». Но эти деньги идут уже не по ведомству Минобрнауки, а по Министерству цифрового развития, связи и массовых коммуникаций.
Вернется ли после отмены карантина все на круги своя? Или и правда, мир никогда не будет прежним? Но если дистанционное образование — это уже константа в образовательном пейзаже, то его надо узаконить. Пока же даже проекта такого закона нет. А если узаконить онлайн-образование, то и финансирование необходимо увеличить. А как же увеличить, когда у государства сейчас совсем другие задачи — тут бы экономику от схлопывания спасти.
Наше высшее образование оказалось в цугцванге: вернуться к старым образовательным реалиям нельзя, надо вперед идти… а как?
Обмена не будет?
Между тем дистанционное образование — вовсе не дитя коронавируса. Еще 2008 году в США появились «массовые открытые онлайн-курсы» (Massive Open Online Course, MOOC). Их идея была — распространять по миру академические курсы, которые преподают в американских университетах. К 2011 году были созданы основные платформы МООК — Сoursera, EdX, Khan Academy. Они сотрудничали с Госдепартаментом США, который помогал им создавать обучающие хабы по всему миру, в том числе и в России. Несколько российских вузов тоже начали сотрудничать с этими платформами, рекомендуя отдельные курсы своим студентам или предоставляя этим платформам лекции и курсы уже своих профессоров.
По существу, это была монетизация учебных курсов лучших преподавателей всего мира, собранных в американских университетах. Генеральный директор Сoursera Джефф Маджионкальда рассказывал о бизнес-модели, которая выводит платформу на уровень самоокупаемости. «Мир движется к онлайн-дипломам»,— заявлял он.
У нас это движение пока что на уровне статистической погрешности.
Российская статистика обучения на американских платформах показывает, что едва ли треть учащихся, записавшихся на курс, доходит до сертификата. Случаев, чтобы в России кто-то получил таким образом диплом MIT или Гарварда, пока что не наблюдалось.
Однако это очевидный мировой тренд: в результате американские университеты обошли британские в экспорте образования. Сейчас на платформе Сoursera обучаются около 4 млн человек. А в Британском открытом университете, созданном в 1969 году, где обучение проходит именно в дистанционном формате,— чуть больше 250 тысяч студентов.
Обмен знаниями — дело хорошее. И никто вроде не против. Но есть и наша, сугубо российская проблема, которая сейчас возникает в связи с введением дистанционных технологий. Это закрытость и наших вузов, и содержания образования. Студент для получения диплома должен выполнить учебный план в соответствии с госстандартом, и это должно происходить в одном вузе: куда поступил, там отучился, оттуда и вышел, тот диплом и получил. Какие могут быть дополнительные лекции и курсы из других вузов? Кто за это заплатит? Как это вписать в учебный план? Ведь бюджетные деньги выделяются вузу, а не студенту.
Помнится, еще сравнительно недавно можно было пойти в любой вуз на лекцию знаменитого преподавателя. На лекции Юрия Лотмана в Тарту, например, ехали со всего СССР. Сейчас это невозможно — везде охрана, вход только по пропуску. Правда, в Европе такая практика жива. И свободный обмен знаниями выражается в том, в частности, что создаются онлайн-курсы, иногда платные, иногда бесплатные, но в принципе доступные.
Первую попытку выйти из нашей университетской замкнутости в середине нулевых предпринял тогдашний директор НИИ экономики авиационной промышленности Александр Исаев. В стране остро стояла проблема подготовки кадров для авиапрома. Исаев говорил, что выручить могла бы гибкая система образования. Например, всем специалистам — конструкторам и инженерам авиапрома — нужна математика. Но в разных вузах страны ее преподают по-разному. Исаев предлагал: независимо от того, в какой вуз поступает, например, будущий авиаконструктор, дать ему возможность изучать математику в МГУ или в МФТИ. Производственникам — в Бауманке. И так далее. А в дипломе писать, что студент учился в нескольких университетах, а не в одном. Минобрнауки, однако, тогда идею не поддержало.
Как будет теперь? Перспективы пессимистичные: хотя очевидно вроде бы, что переход на дистанционное обучение как минимум может решить проблему с качеством преподавания в наших университетах (особенно региональных) все опять упирается в ту же самую стену — дистанционное образование существует вне закона, а обмен учебными курсами между университетами невозможен по определению. Потому что у нас нет принятой в Европе единой системы учебных кредитов, которая позволяет засчитывать курсы, пройденные студентами в других вузах (к слову, это было одной из важнейших рекомендаций Болонского процесса — Россия документ подписала в 2003 году, но за 17 лет в этом направлении ничего не было сделано).
Несколько лет назад Минобрнауки создало «Национальную платформу открытого образования (НПОО)», сейчас там выложены 560 курсов преподавателей из 16 университетов страны. Но занимаются по ним всего около 700 студентов.
Еще около 450 курсов выложены в открытом доступе на сайтах университетов. Тут даже сводных данных по «посещаемости» нет. Всего получается чуть более тысячи открытых курсов, и есть с чем сравнить: в Китае студенты могут выбирать из 24 тысяч открытых курсов.
Почему у нас такое скудное предложение? Эксперты объясняют это тем, что права на выложенные курсы принадлежат университетам, а не тем, кто их создает, потому что все оборудование, на котором записан, упакован и выложен курс,— университетское. Преподаватель получает только скромное авторское вознаграждение вне зависимости от того, каким спросом пользуется онлайн-курс. Зародившаяся было надежда, что хорошие преподаватели смогут заработать на собственном интеллектуальном продукте, равно как и мечтания о биржах для профессоров, давно развеялись, оставив неприятное послевкусие. А профессура оказалась настолько интеллигентной, что об авторских правах на свои лекции и методические разработки не заикается.
Нурлан Киясов директор EdCrunch University НИТУ «МИСиС», член правления НПОО, считает, что сейчас в России только создаются условия для академической мобильности студентов, в том числе с помощью дистанционных онлайн-курсов:
— Студент любого вуза вместо традиционных занятий может выбрать онлайн-курс на НПОО. А вуз должен будет перезачесть студенту результаты его изучения. Политика перезачета учебных дисциплин сейчас разрабатывается каждым вузом, и, таким образом, создается новая современная образовательная среда, которая выходит за рамки одного учебного заведения. И между вузами устанавливается новое, сетевое взаимодействие, которое позволяет обновить содержание программ и решить проблему с кадрами преподавателей.
Но на вопрос, каким же образом вуз должен перезачесть обучение студента в другом вузе онлайн, никто из экспертов ответить не смог. Очевидно, что речь идет о благих пожеланиях. И госдиплом с отметкой об обменных курсах пока невозможен.
В то же время коммерческие компании эту нишу уже осваивают. Yandex, например, уже несколько лет ведет онлайн-курс подготовки аналитиков big data. Недавно к проекту присоединился НИУ ВШЭ, создавший курс уже для своих студентов и предлагающий этот продукт другим вузам.
Как рассказал заместитель проректора НИУ ВШЭ Павел Травкин, «студенты любого российского вуза могут изучать онлайн эти курсы и получить по окончании сертификат (microdegree) от "Вышки" и от Yandex. Microdegree — это новый в России документ об образовании, в основном признаваемый работодателями на международном рынке труда».
Горшочек, не вари
Дистанционное образование, скорее всего, сломает одну из важных опор нынешней университетской системы — это набор и отбор абитуриентов.
Ведь в чем главный секрет «поступательной кухни»? До сих пор вузы выставляли пороговые баллы ЕГЭ, которые позволяют регулировать поток кандидатов на бюджетные места. Не добравшие при поступлении один-два балла идут на платное обучение. По многим специальностям в вузах сегодня платников больше, чем бюджетников. На этом строится вся финансовая пирамида в образовании — в школах репетиторы натаскивают детей на сдачу экзамена, вузы получают свою долю на абитуриентах, формируя «платный массив».
Уже сейчас трудно понять, почему одни студенты платят за учебу, а другие нет, хотя сидят все вместе на занятиях, пользуются одними и теми же лабораториями, книгами и т.д. И вот теперь, если значительная часть учебы уходит в онлайн, в чем будет разница между платным и бюджетным обучением? Если образовательные курсы можно будет купить и на этом основании получить диплом, то зачем платить за поступление в вуз? И тогда зачем эта безумная гонка с ЕГЭ? Репетиторы за бешеные деньги? Олимпиады, на которых кормятся тысячи преподавателей? Ведь за те же или даже меньшие деньги можно спокойно отучиться дистанционно где хочешь.
Но ведь деньги вуз получает и от государства. На показателях приемной кампании строятся и система оценки эффективности вузов, и коэффициенты качества образования, и пороговые баллы ЕГЭ, и стоимость платного обучения, и вообще вся бухгалтерия университетов.
— Ясно,— говорит Ирина Абанкина,— что эти индикаторы, по которым мы до сих пор измеряли качество образования в вузах, мотивацию студентов, их способность освоить образовательную программу, сегодня будут недостоверными. А они влияют на нормативы финансирования. У нас все привязано к ЕГЭ и результатам олимпиад. Но это совершенно не отражает того, что будет требоваться от студентов в условиях перехода на дистанционное образование: в первую очередь способность самостоятельной работы и критическое мышление. Думаю, настало время искать другие показатели.
Понятно, что будут приложены колоссальные усилия для того, чтобы не допустить демонтажа сложившейся системы, но реально ли ее сохранить, если «мир уже никогда не будет прежним»? Вопрос скорее риторический, но и тут не без отечественной специфики: пока что под разговоры о перспективах у нас на глазах рождается новый и уродливый мутант — онлайн-образование за большие деньги в очной форме.
0
75.00
