Ремесла роскоши
Рейтинг:
Голосуй за статью.
0
Автор: Елена Стафьева. Коммерсантъ Weekend
Это не привычная выставка, где зрители ходят между витринами,— это пространство, где можно будет увидеть, какими средствами, какими руками и инструментами создается мир Hermès. Об идее выставки и концепции этого мира рассказывают его артистический директор Пьер-Алексис Дюма и Елена Стафьева
Мастера, которые делают разные вещи Hermès на мануфактурах марки, будут 10 дней делать их у всех на глазах в Музее Москвы. Это прежде всего шанс увидеть в действии все знаменитые ремесла Hermès и понять, как устроено первоклассное люксовое производство. Но еще это возможность разглядеть и почувствовать то неуловимое, что воплощают вещи Hermès,— и что больше слов «ремесло», «люкс», «мода».
Самая часто употребляемая цитата, где упомянут Hermès,— это, конечно, сцена парижского шопинга двух главных героинь романа «Ночь нежна», Николь и Розмари, где Николь покупает кучу вещей себе, семье и всем на свете друзьям и знакомым, в том числе две замшевые крутки Hermès: «Одну цвета морской волны, другую цвета клубники со сливками». Этот цвет морской волны — можно представить себе, какой это был неповторимый эрмесовский оттенок зелено-голубого,— и особенно клубника со сливками создают ясный образ жизни, полной праздности и роскоши, а Hermès выступает символом и этой роскоши, и этой праздности, и этой жизни. Но главное Фицджеральд говорит буквально в следующем абзаце: «Чтобы Николь существовала на свете, затрачивалось немало искусства и труда. Ради нее мчались поезда по круглому брюху континента, начиная свой бег в Чикаго и заканчивая в Калифорнии; дымили фабрики жевательной резинки, и все быстрей двигались трансмиссии у станков: рабочие замешивали в чанах зубную пасту и цедили из медных котлов благовонный эликсир; в августе работницы спешили консервировать помидоры, а перед Рождеством сбивались с ног продавщицы в магазинах стандартных цен; индейцы-полукровки гнули спину на бразильских кофейных плантациях, а витавшие в облаках изобретатели вдруг узнавали, что патент на их детище присвоен другими,— все они и еще многие платили Николь свою десятину. То была целая сложная система, работавшая бесперебойно в грохоте и тряске, и оттого, что Николь являлась частью этой системы, даже такие ее действия, как эти оптовые магазинные закупки, озарялись особым светом, подобным ярким отблескам пламени на лице кочегара, стоящего перед открытой топкой».
Всего этого мира, где 40 тысяч работниц не покладая рук трудятся для того, чтобы Николь Дайвер так непринужденно и изящно делала свой парижский шопинг,— его больше нет. То есть 40 тысяч работниц никуда не делись, их даже стало гораздо больше, Париж не изменился, и улица Фобур-Сент-Оноре осталась почти такой же — но Николь Дайвер перестала быть центром этой вселенной, которая с тех пор радикально поменяла конфигурацию и приняла в себя ценности, модели и образы, прежде не имевшие к ней никакого отношения. А вот куртки Hermès занимают прежнее место, куртки Hermès — это по-прежнему круто.
В мире, где сама идея потребления роскоши сегодня выглядит как никогда сомнительной, эрмесовские сущности остаются востребованными. В чем тут дело, почему это работает? Для начала надо сформулировать более или менее очевидное.
Во-первых, это раз и навсегда выбранная эстетика минимализма, агрессивно курируемый набор выразительных средств, сведенная к минимуму декоративность, когда все красивое — это производное от функционального, будь то яркие шелковые куртки жокеев, конская упряжь или амуниция путешественников Второй империи.
(Но простота — не изобретение Hermès, простые и роскошные вещи делали и до Hermès и после, другие люксовые компании тоже владеют этим мастерством. Другое дело, что Hermès целенаправленно концентрировал и присваивал себе простоту, он сделал ее тотальной, распространил на все свои товары и ремесла. Мир же развивался так, что именно простота стала до некоторой степени условием роскоши — тем, что примиряет с роскошью в ситуации проблемности самого ее существования.)
Во-вторых, интенсивная сосредоточенность на том, что называется «наследием», сосредоточенность, означающая, что архив никогда не переставал давать идеи, образы и даже конкретные вещи. Постоянное проговаривание заново того, что есть Hermès, а что — не Hermès.
(И опять же, в какой-то степени все это можно сказать и о других производителях люкса, такое отношение к наследию — основа самого концепта роскоши, разве что Hermès проявляет это свое свойство невероятно концентрированно.)
В-третьих, легендарный эрмесовский культ ремесел и связанный с ним культ совершенства, когда кажется, что между платоновской идеей вещи и той вещью, которая сделана Hermès, совсем небольшой зазор. Идеальный красный домашний халат из шерсти, вечный в своей лаконичности серебряный брелок, остроумная деревянная досочка для колки орехов, сумка, в конце концов, на которую годится только одна из дюжины кож, а остальные никак, и очень многое другое.
Ну и то, что вокруг своих ремесленников Hermès последовательно и целенаправленно выстраивает свой публичный образ — как сейчас этой выставкой или несколько лет назад документальным фильмом «Les Mains d’Hermès» («Руки Hermès»).
Перечисленное выше многое объясняет, но главное при этом так и останется невысказанным. Есть что-то еще за всем этим, что-то выше этого, то, что соединяет всю конструкцию и укореняет ее в культуре. Hermès и его вещи апеллируют к той же сфере, что и предметы искусства,— к сфере высшего, а не товарного,— при этом совершенно не пытаясь прикидываться искусством, настаивая на ремесленной сути своего дела, но всем своим подходом — строгим отбором, с одной стороны, и максимальной всеохватностью предметного мира, с другой,— присваивая вещам дополнительные смыслы. И это то, что мы чувствуем в Hermès и пытаемся обозначить словами «вневременность», «минимализм», «элегантность», «рафинированность», «простота» и пр., смысл которых довольно выхолощен от чрезмерного использования.
Но, в отличие от искусства, вещи Hermès никогда не могут нас растревожить и лишить покоя — ровно наоборот. Продуманный, эстетически осмысленный и упорядоченный мир Hermès, где нет хаоса и энтропии, где все сдержанно и благородно, создает обволакивающий комфорт для людей, живущих в мире, где вещи друг за другом, как в цепной реакции, покидают свои привычные места и перепутываются. И этот факт тоже в копилке феномена Hermès.
О вопросах, которые современный мир ставит перед создателями и хранителями этого феномена, мы поговорили с артистическим директором Пьером-Алексисом Дюма, сыном Жана-Луи Дюма, сделавшего из локального семейного бизнеса мегабренд, внуком Робера Дюма, придумавшего шелковые каре и сумку Kelly и прапрарпарправнуком Тьерри Эрмеса, основавшего компанию в 1837 году.
Зачем создавать целый мир из собственных объектов?
Hermès достиг настоящей тотальности — начав с конской упряжи и продолжив разными вещами из кожи, они довольно быстро, фактически первыми, создали целый мир из своих вещей, в котором есть все, от шелковых платков до настольного футбола. Делать самые совершенные предметы в каждой категории — эту простую и, в сущности, неоригинальную идею Hermès реализовывал все 180 лет своего существования с такой маниакальной педантичностью, что в результате выстроил полную и законченную вселенную объектов Hermès (еще и покупая по ходу компании, достигшие совершенства в производстве определенных вещей — хрусталь Saint-Louis, серебро Puiforcat). И выстроенная таким образом, эта супервселенная имеет суперсилу: все вместе объекты Hermès обладают способностью генерировать ощущение, что каждый из них в отдельности безупречен, имеет какую-то дополнительную — к своей функциональности и своей дороговизне — ценность и, более того, способен распространять ее вокруг себя.
Пьер-Алексис Дюма:
Мы живем в постиндустриальном мире, мы буквально окружены вещами, и их ценность для нас потеряна, в частности потому в большинстве они сегодня сделаны машинами. При этом у нас по-прежнему есть зрение, осязание и прочие чувства, и мы нуждаемся в чувственном контакте с объектами. Здесь есть парадокс: мы больше не обращаем внимания на них, но если это по-настоящему красивый объект, нам хочется рассмотреть его, до него дотронуться. Я думаю, что люди получают удовольствие от прикосновения к кашемиру, к коже, к шелку, это доставляет радость. Люди любопытны, людей зачаровывают вещи, сделанные другими людьми,— я уверен в этом. Это как с природой: оказавшись перед красивым деревом, красивым пейзажем, красивым светом, человек будет улыбаться. Вот почему мы устраиваем такие проекты как «Hermès За кулисами» — чтобы доставить радость всем, кто захочет прийти.
Как оставаться эксклюзивным в мире, который выбрал инклюзивность?
Главная забота современного люкса — развернуться ко всем, принять и объять всех, дать возможность полюбить себя тем, кто раньше был за границами люксового мира: интеллектуальным режиссерам, левым активистам или андерграундной молодежи (особенно молодежи!). И поэтому слово «инклюзивность», которое мы привыкли воспринимать в контексте социальных практик адаптации различных меньшинств, стало одним из важнейших в люксовом дискурсе. Движение, начавшееся в моде последних лет, когда оказалось, что можно быть сколько угодно неловким, кривобоким, немолодым и при этом модным, сейчас захватывает и люкс. Уязвимость, человечность, несовершенство никогда не были предметом люкса — но они стали предметом культуры и предметом моды, и люкс оказался вынужден обратить на них внимание и придумать, как иметь с ними дело. И в этом есть, конечно, определенное противоречие, потому что люкс, производящий очень дорогие вещи, эксклюзивен по самой своей природе, которую он сейчас всячески маскирует, избегая даже самого этого слова.
Пьер-Алексис Дюма:
Реальность Hermès — это прежде всего люди, которые работают в Hermès. У нас работает 3 тысячи мастеров по всей Франции, они в большинстве живут в маленьких городах — там, где расположены наши фабрики, и они не могут себе позволить те вещи, которые сами создают. Но эти люди счастливы и горды своей работой. Мы в Hermès боремся за то, чтобы придать ценность ремесленному труду во Франции, и эту битву мы ведем в том числе и с системой образования. К сожалению, в течение последних 50 лет ремесленная идея обесценивалась: считается, что человек идет работать руками, если у него не получается работать головой. Меж тем умение что-то хорошо делать руками — уникальный талант. Мы стараемся находить наделенных им людей — бывает так, что они не догадываются о своем даре и, только начав работать, становятся счастливы. Некоторых из них вы увидите на нашей выставке и сможете наблюдать за их работой. Поиск таких людей, создание условий для того, чтобы они могли делать по-настоящему эксклюзивные вещи,— все это для меня и есть инклюзивность.
Как инкорпорировать современное искусство в свой мир?
Современные визуальные искусства, которые принято в совокупности называть словом «art», за последние 20 лет стали важнейшим двигателем торговли. Нет ни одного заметного производителя люксовых товаров, хотя бы раз не выпустившего сумку с каким-нибудь известным современным художником. Нет практически ни одного люксового конгломерата, у которого бы не было собственного арт-фонда. Это отлаженный маркетинговый процесс, который, кроме прибылей, приносит вполне ценные гуманитарные результаты в виде тех же арт-фондов. Hermès не кооперируются с современным искусством, но инкорпорируют его в свою собственную эстетику, в свой собственный мир. Эта эстетика, молниеносно узнаваемая, ассимилирует любое чужое слово. Совместные проекты Hermès с современными художниками очень редки и точечны, как, например, ограниченная серия гигантских шелковых каре, сделанных вместе с японским художником и фотографом Хироси Сугимото, которые Hermes показывал именно как объекты искусства и представлял на ярмарке Art Basel Miami.
Пьер-Алексис Дюма:
В современном мире есть два новых типа суперзвезд — художники и фэшн-дизайнеры. Это довольно искусственный конструкт, который должен быть демонтирован. Важно не делать коллаборации с художниками, а работать с креативными людьми. Креативность — не монополия художников. Это очень важно. Креативность — часть природы человека, это просто дано нам. Как артистическому директору мне не нужны те, кто продвигает себя, используя Hermes, также я не хочу использовать чье-то имя для рекламы Hermès. Мне интересны люди с творческими идеями, которые могут служить Hermès правильным образом, то есть использовать наши инструменты, чтобы создать продукт, который будет Hermès по своей природе и даст вам некий прекрасный опыт.
Зачем современному миру роскошь?
В современном мире нет необходимости в дорогих вещах — ни практической, ни идеологической. При иерархической системе потребления они были необходимым атрибутом статуса богатого человека, но это время прошло. В результате произошедших экономических, социальных и культурных перемен люкс оказался перед идеологическим кризисом и вынужден сейчас как-то отвечать на простой вопрос: зачем нужна роскошь в мире, где все, и бедные и богатые, совершенно свободно могут без нее обойтись? С одной стороны, мы все чаще сталкиваемся с этим вопросом, а с другой — люди по-прежнему продолжают покупать дорогие вещи, и в некоторых местах даже с удвоенным энтузиазмом.
Пьер-Алексис Дюма:
О! Вы знаете ответ на этот вопрос, и он очень русский, восточный, потому что я также мог бы сказать «очень греческий»: празднование абсолютной тайны и чуда жизни. Мой золотой квадрат (картина на стене, действительно золотой квадрат.— Е.С.) как окно куда-то еще. Его сделал монах, это могла быть икона. Такой объект, который открывает твой мозг чуду жизни. Жизнь происходит сейчас, и чудо жизни тоже происходит сейчас. Я думаю, это очень по-русски. В сущности, Hermès делает нечто схожее — обращается к этой части человеческого существа, напоминает, что мы созданы для того, чтобы радоваться красоте и создавать красоту.
Зачем заимствовать способ коммуникации у культуры?
Люксовая индустрия призывает нас: open your mind, wake up your feelings. Но именно это — открывать и расширять сознание, цеплять и будоражить, тормошить и встряхивать, заставлять наш ум подниматься над обыденностью — всегда было функцией искусства. Когда старые люксовые механизмы — престиж, уникальность, иерархии и пр.— потеряли безотказность, люкс начал разговаривать с нами новым языком, имитирующим язык искусства. Впрочем, чтобы это механизм работал, нужен определенный уровень художественности. Безусловно обладая им, Hermès со своей безмятежностью и маниакальным стремлением к совершенству обращается к клиентам как к людям со вкусом, умом, тонкостью и пониманием — вне зависимости от того, насколько разными они могут быть в реальности,— и отблеск всех этих свойств падает на каждого обладателя оранжевой коробочки. Сложная и тонкая иллюзия, мастерски устроенная.
Пьер-Алексис Дюма:
Я думаю, люкс помещается на границе между искусством и прикладным искусством. Иногда вы видите предмет — и это абсолютное произведение искусства, иногда — просто дорогая вещь. Вот, например, кувшин Saint-Louis с надетым на него сверху стаканом: это прототип, он остался у меня. Saint-Louis прежде были знамениты объектами такой формы, они назывались verre de nuit, раньше их ставили рядом с постелью, там, где сейчас стоит пластиковая бутылка. Несколько лет назад мы взяли эту форму и дали разным дизайнерам, сказав «делайте, что хотите». И вот один из них, очень одаренный, задался вопросом: какое животное связано с ночной жизнью? Летучая мышь. Тут все сделано руками — и посмотрите, как тонко сделано, это невероятно. Для меня это произведение искусства, потому что это философский объект, он заставляет меня думать про ночь, про страхи. Я гордый обладатель этого объекта. И мне важно, чтобы меня в жизни не обступали ненужные предметы, я хочу сохранять только значимые — а значит, уметь распознавать их. И выставка «Hermès За кулисами» — еще и опыт такого распознавания: когда вы видите людей, печатающих на шелке платок, а потом видите этот платок, вы никогда не будете смотреть на него, как прежде, вы будете помнить, как он был сделан. Это придаст предмету особенный смысл.
Как сохранять элегантность в эпоху ugly fashion?
В культуре и моде сегодня странность, всяческая сдвинутость и неправильность, уродливость и нелепость становятся специальной, тщательно лелеемой позицией. И вот тут возникает довольно парадоксальная ситуация: Hermès, для которого совершенство и безупречность — такие же фундаментальные вещи, как простота и элегантность, который всегда был так сильно сфокусирован на достижении совершенства, именно благодаря этому фокусу понимал, что в недоговоренности и незавершенности, умалчивании и невыпячивании и есть ключ к настоящему совершенству. Это помогло им установить важнейший баланс между красотой и совершенством, с одной стороны, и подвижностью собственных границ и всегдашней возможностью изменений — с другой. Для Hermès быть элегантным — это почти что нравственный выбор, предполагающий не столько сохранение безупречности, сколько широту приятия сложного мира и соразмерение собственного масштаба в нем.
Пьер-Алексис Дюма:
Для меня элегантность — это культура, а в ней абсолютный референс, если мы говорим о Европе,— культура Древней Греции. Куда бы я ни приезжал в Европе, я всегда иду в археологический музей, и одна из причин в том, что в археологическом музее не делают различий между искусством, декоративным искусством, всякими орудиями труда и инструментами. Нет той классификации, которую мы обычно применяем,— ты видишь все на одном и том же уровне. Вот что меня восхищает в греках: все, что они делали, было связано с совершенством природы, природа была абсолютным мерилом. Греческая архитектура всегда соотносится с человеческим телом, греки верили, что пропорции человеческого тела суть совершенство. Пропорции в дизайне часто и дают вам ощущение элегантности. У нас есть прекрасный инструмент — наш глаз и наше собственное чутье. Мы часть природы, и мы любим формы и экспрессию природы. Мода интересна тем, как она отражает текущий момент, она дает вам образ общества даже в политическом, экономическом и социальном измерении. И это поддается расшифровке и пониманию. Я не смотрю на моду как на источник вдохновения, я смотрю на нее, чтобы понять, как видят мир молодые дизайнеры, как и где они находят свежие и интересные вещи. Но если я хочу вдохновения — я обращаюсь к природе.
Как быть глобальным и сохранять частные ценности?
Hermes был фактически первым люксовым брендом, ставшим по-настоящему глобальным и положившим еще в 80-е много сил на то, чтобы закрепиться не только в Америке, но и в Азии. Это сделал отец Пьера-Алексиса, Жан-Луи Дюма, бывший с 1978-го по 2006 год СЕО и артистическим директором Hermès, именно его визионерский талант сделал Hermès тем, чем он является сегодня — интернациональным люксовым мегабрендом. При этом компании удалось сохранить ключевые эстетические характеристики, в частности простую в своей гениальности идею: роскошь должна быть, нет, не бедной, конечно, но скорее умаляющей себя, чем выставляющей напоказ. Или даже так: казаться скромной, будучи при этом безальтернативно роскошной. Это работало в прошлом веке, в позапрошлом и продолжает работать сейчас.
Пьер-Алексис Дюма:
Думаю, это большой вызов — меняться и вместе с тем оставаться такими же. Это значит, что нужно постоянно перепридумывать себя. Если я буду продавать вам один и тот же платок каждый год, вы перестанете возвращаться, поэтому я хочу менять паттерны, но все-таки делать шелковые платки. Нам важно всегда иметь перспективное видение, помня при этом, откуда мы. У меня есть предок, который в одиночестве пришел пешком из Германии в Париж, у него была мечта стать очень хорошим ремесленником. Я думаю, он был очень скромный человек, и мы должны помнить о наших скромных корнях. Мы просто люди, которые стараются служить идее Hermes и должны передать ее дальше. Я знал моего деда (Робера Дюма), который был президентом этой компании, который создал платки Hermès, придумал сумку Kelly. Я знал своего отца, который был антрепренером, у которого было настоящее видение — и дистрибуции Hermès, и современного производства. Теперь работаем я и мой кузен (Аксель Дюма, СEO Hermes), и наша забота — сохранить, не предать и не обмануть ожиданий. Все, что мы представляем, я оцениваю на соответствие эрмесовской подлинности. Как мы говорим во Франции, «деревья не дорастают до неба»: мы должны оставаться сдержанными, всегда обращаться к людям интеллигентным, здравомыслящим и способным чувствовать. Мой любимейший из всех античных героев — Улисс. Это человеческая версия бога Гермеса, они очень похожи. Бог Гермес не такой уж могущественный, так что он должен быть очень умным, и Улисс не так силен, но у него есть интеллект. Но Гермес — бессмертный, а Улисс смертный, он хрупок, он должен выживать и вынужден для этого использовать свой быстрый ум. Мне это нравится.
Коментарии могут оставлять только зарегистрированные пользователи.
75.00
