ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Май 27, 2016

Собственно, это не первая книга финансиста, с юности тяготевшего к публицистике. Сборник интервью о Егоре Гайдаре, которые он брал вместе с Альфредом Кохом, трижды переиздавался в России, вышел в Англии, а сейчас еще и в Польше — к немалому удивлению соавторов, которые кокетливо называют «Революцию Гайдара» местами бессистемной и плохо структурированной. Однако же вся историческая западная литература о девяностых полна ссылками на фолиант, а разве есть в науке критерий более показательный? Спрашиваю, взбудоражила ли Авена перспектива разлететься на цитаты?

— Несомненно, как у любого человека, у меня есть тяга к бессмертию, — отвечает он. — Мне захотелось продолжать. Я стал размышлять, о чем писать дальше. И в этот момент Борис умер. Среди моих уже ушедших друзей было двое, о ком всегда хотелось думать — из-за их необычности: Егор Гайдар и Борис Березовский. Так что я решил сделать книжку о Борисе. А потом Фридман меня надоумил: нужно делать не книжку, а мультимединый проект, книжки уже никто не читает.

За видеосоставляющую нового формата отвечает журналист Андрей Лошак. Когда-то он снял ко дню рождения председателя совета директоров банковской группы Альфа-Банк трогательный фильм, потом — документальное кино про знаменитую «вторую» мехматовскую школу на улице Фотиевой, которую тот успешно окончил в 1972 году. И это кино, в прошлом августе, в глубокую полночь показанное по «Культуре», тоже неожиданно взорвало все рейтинги. Возник тесный творческий союз: Авен интервьюирует, Лошак снимает. Но это будет скорее не «Подстрочник» Ли­лианны Лунгиной, а два параллельных продукта.

Уже опрошены с пристрастием Валентин Юмашев, Юрий Шефлер, Анатолий Чубайс, Александр Волошин. Охотно заговорила вторая жена Березовского Галина — официально они развелись в 2011-м, но последние годы в Лондоне опальный бизнесмен жил в доме, записанном на ее имя. Бесценные свидетельства предоставил друг детства, один из партнеров Березовского по ЛогоВАЗу Леонид Богуславский. Михаил Фридман вспомнил, как на Березовского впервые совершили покушение: тот лежал в бинтах, а две его женщины у больничной койки шумно выясняли, кому принадлежит этот обескровленный пациент. Модель Дарья К., последняя любовь Березовского, поведала чудесную историю про то, как Боря со злости выкинул в океан огромный, им же подаренный бриллиант Graff и как потом все, ставшие ­свидетелями этой сцены, ныряли за «графом» с аквалангом.

С кем-то Авен не очень стремится говорить сам — например, с гражданской женой Березовского Леной, живущей в Лондоне, или с осевшим в Израиле Владимиром Гусинским.

— Владимир Александрович давно живет другой жизнью, ­большая аберрация зрения произошла. Впрочем, может быть, мы однажды побеседуем.

Кто-то пока не дал согласия: осторожничают Константин Эрнст и многолетний соратник Березовского Самат Жабоев. Роман Аркадьевич вроде бы обещал, но никак не может скоординировать свой напряженный график с не менее напряженным графиком Петра Олеговича. Хотя без человека, вместе с Березовским объяс­нявшего Лондонскому суду особенности национальной приватизации, книга была бы трагически неполной.

Интересуюсь, написана ли первая строчка — ведь одни авторы пишут с середины, другим необходимо оттолкнуться от яркой, отточенной фразы. Да, написана. Авен начнет с искушения. С девяностых, когда «искушение зажить по-новому разливалось в воздухе, сочилось из всех щелей, перекрашивало и переозвучивало окружающий мир». Когда все недосягаемое ранее вдруг оказалось возможным — только протяни руку. С непреодолимого соблазна быстро стать богатым и сильным. Любой ценой. Символом этого неодолимого влечения стал Березовский.

— Мне иногда казалось, что он специально заставляет поверить, что «все позволено», правил нет и следовать обычным представлениям о правильном и возможном глупо и неэффективно. И нет такого слова — «нельзя».

Их познакомил в 1975 году Леонид Богуславский, аспирант отца Авена, профессора и члена-корреспондента АН СССР, специалиста в области вычислительной техники. Мамой Богуславского была писательница Зоя Богуславская, отчимом — Андрей ­Вознесенский, первый поэт, которым Авен всерьез увлекся — в шестнадцать. Золотые мальчики, гламурная московская интеллигенция. У Вознесенского–Богуславской дома, в сталинской высотке на Котельнической набережной, пел Высоцкий, Новый год там отмечали Майя Плисецкая с Родионом Щедриным... ­Яркий и харизматичный Березовский, предприимчивый выпускник Лестеха, был на пять лет старше Леонида и имел на него большое влияние. Был ментором в смысле карьеры и жизни вообще, у них даже была одна машина на двоих.

— Со мной Борис сначала хотел познакомиться потому, что я был сыном своего отца, — признает Авен. Борис намеревался продвинуться по научной линии и жадно искал расположения Авена-старшего. Мама Петра Олеговича вспоминала, как однажды, когда Березовскому не дали премию Ленинского комсомола, он пришел к своему другу (Авен был на девять лет младше) и немедленно уединился на кухне с его отцом, обсуждая, как бы сделать так, чтобы премию получить.

Потом дружили уже вдвоем, без папы. С байками из разряда тех, которые потом под оглушительный хохот пересказывают на днях рождения. Вместе ездили в Тольятти за автомобилями. У Березовского уже тогда были связи на АвтоВАЗе, и друзьям пообещали по шикарной 93-й модели цвета «брызги шампанского». Они набрались мужества лично гнать машины домой — по дороге от Тольятти до Москвы свирепствовали бандиты, время было такое. Но когда приехали на завод, оказалось, что вместо брызг шампанского им уготован цвет детского горшка. Ругались, перекрашивали. Потом Авен на этой машине уехал в Австрию, в Лаксенбург — работать в Международном институте прикладного системного анализа. Следующую машину — Fiat Tipo — он тоже купил у Березовского на ЛогоВАЗе.

Петр Олегович вспоминает, как женился и переехал с Леной в отдельную квартиру. И эти квадратные мет­ры оказались на пути между домом, где Борис жил со своей первой женой Ниной Коротковой, и квартирой его мамы, где он тайно встречался с будущей женой Галей. Березовский, тогда еще не такой отчаянный сердцеед, каким стал спустя годы, потерял голову. Он разрывался на части. Каждый день ехал от жены якобы к маме — на самом же деле его ждала Галя. А на полпути останавливался у друга Авена. Галя и Лена были ровес­ницами, быстро подружились, стали плотно общаться уже вчетвером, и Авен чувствовал себя ужасно неловко — потому как ему постоянно приходилось бывать и дома у Бориса с Ниной.

— Знаете, Довлатов говорил, что женщины любят богатых ­мужчин не за их деньги, а за те качества, которые сделали их богатыми. Так вот то, что Березовский станет богатым, было ­понятно не сразу. И только разбогатев, он и стал привлекать к себе женщин, — говорит Авен.

Хотя Галина Бешарова в интервью вспоминает, что, впервые увидев Березовского, сразу почувствовала «бум»: «Я еще не слышала его голоса, ничего о нем не знала, но сказала про себя: «Какие умные глаза у этого человека. Он далеко пойдет». Позже, когда у Березовского появились деньги, он все еще жил в крошечной трехкомнатной квартире Галины, в двенадцатиметровой комнате — с сыном Темой и родителями жены за стенкой. «Ему нравилось жить в семье, и что ребенок, и что есть бабушка и дедушка. Его это не смущало. Для него было совершенно не важно, какие стены, какие полы», — вспоминала Галина...

Именно Березовский поспособствовал тому, чтобы в 1989-м Авен уехал в Австрию, — Пет­ра не ­хотели выпускать. Хотя сам считал отъезд друга ошибкой. В России пахло деньгами. Все вокруг зарабатывали на околонаучных вещах. Авен за деньги писал диссертации. Борис писал тоже, но руками своих учеников.

— Потом начались какие-то хозрасчетные темы, вполне легальные, без всякой фарцовки, — вспоминает Авен. — То с одним договоришься, то с другим. У Бориса первого появилась идея собраться всем вместе, сделать нормальную фирму, поделить доли и работать.

Летом 1989 года в кафе «Атриум» на Ленинском проспекте — оно, кстати, живо до сих пор — Березовский собрал друзей и ­призвал скинуться, кто сколько может. Его тогда спросили: «Какая цель? Чего мы хотим?» Он, не моргнув глазом, сообщил, что цель очень простая — заработать каждому по миллиарду ­долларов.

— Вы не понимаете, как это тогда выглядело. У меня до «брызг шампанского» была разбитая «копейка». На следующую ­машину я мог только копить. Миллиард долларов — это было даже не смешно. Но он был совершенно серьезен.

Авен все-таки уехал в Австрию. Но Березовский искушал. ­Однажды прилетел к другу на частном самолете. В Австрии было хорошо, но в тот момент Авен сказал жене: «Что-то там такое ­происходит. Надо будет, видимо, возвращаться». Лена возвращаться не хотела. Борис снимал vip-зал для переговоров, красиво и много тратил.

— Было ощущение, что у него там совсем другая жизнь. Он искушал всех и разным. Но главное — тем, что можно все. Что морали нет. Только «вперед, и ничего не бояться». Кто-то мне на днях говорил, что он был трусливый еврейский человек — так вот, он был абсолютно отчаянным. Возможно, ночью он и плакал в подушку, об этом позже. Но в повседневном своем поведении он был отмороженно бесстрашный.

В 1991-м Авен все-таки вернулся. Возглавил Комитет внешнеэкономических связей РФ, был первым заместителем министра иностранных дел, министром внешних экономических связей в правительстве Гайдара. В 1993-м ушел в бизнес: сначала ФинПА, затем — Альфа-Банк.

С Березовским они по-прежнему дружили. Считается, что большинством своих знакомств в высших эшелонах власти Борис Абрамович обязан младшему товарищу. Это Авен представил его Валентину Юмашеву — проводнику в мир всесильной президентской семьи. Не без помощи Авена возник тандем Березовский–Абрамович. И даже со скромным вице-мэром Санкт-Петербурга Владимиром Владимировичем Путиным БАБа познакомил его друг юности.

Что случилось потом? Где та точка невозврата, после которой они перестали общаться?

— Было несколько эпизодов, которые поменяли мое к нему отношение, — рассказывает Авен. — Боря был должен мне деньги. У нас возник совместный бизнес-проект. Единственный раз в жизни. Я придумал некую финансовую схему, на которую у меня денег не было. Реализовав ее на средства, привлеченные Березовским, мы должны были поделить прибыль. Мне причиталось пять миллионов долларов — огромная сумма по тем временам. Я за ним бегал, он не отдавал. Это для меня было очень ­большим шоком, потому что в моей системе ценностей не отдать деньги невозможно. Потом была похожая история с кредитованием ЛогоВАЗа Альфа-Банком. Вообще я стал взрослее, и очарование ­Борей, его харизмой стало рассеиваться.

И все же они дружили, ходили в рестораны. Продолжали встречаться, когда Борис Абрамович уехал в Лондон. Последней каплей стала история с продажей «Коммерсанта». У группы бизнесменов, включая Авена, возникла идея купить газету на десять–пятна­дцать человек , чтобы «Ъ» остался независимым. А Березовский во что бы то ни стало хотел купить газету в одиночку. Его долго убеждали. В итоге он позвонил Фридману и в своей обычной манере попросил не мешать, иначе он «Альфу» уничтожит.

— Юрий Шефлер в разговоре с вами вспоминает, что Березовский хотел убить тогдашнего главного редактора «Известий» Игоря Голембиовского, потому что не было ни дня, чтобы газета вышла без обличающей его статьи.

— В жизни Бориса было несколько человек, которых он теоретически хотел убить. Но никого не убил — насколько я знаю. Он был таким опереточным убийцей, потому что не мог ничего толком организовать. Станислав Белковский в беседе со мной сказал, что бог Березовского отвел, поэтому не такой уж он плохой ­человек. Потом у Альфа-Банка возник конфликт с «Коммерсантом». В суде «Альфа» отсудила у издания астрономические для такого рода тяжб одиннадцать миллионов долларов. Андрей Васильев, тогдашний главред «Ъ», набрался смелости и пригласил Михаила Фридмана к Владимиру Соловьеву на «Поединок», чтобы показать миру, какой Альфа-Банк плохой. Фридман в прямом ­эфире сказал, что Березовский ему угрожал. Борис Абрамович ­подал в Англии в суд.

Петру Олеговичу пришлось давать показания.

— Это был чистый идиотизм, потому что он нам действительно угрожал. Но суд мы проиграли. По той причине, что не понимали, как действует английское правосудие, не понимали их аргументов. Например, адвокат говорит: «Вот вы утверждаете, что Березовский угрожал Фридману и вам». — «Да, конечно». — «А спустя полгода вы с ним ужинали там-то и там-то». — «Да, это тоже правда». Адвокат: «Гос­подин судья, вы можете представить, чтобы человек, которому угрожали, шел с потенциальным убийцей на ужин в ресторан?» Примерно так же давал показания Борис Немцов, и ему тоже не поверили, потому что «потом они с Борей где-то вместе купались в море».

После суда Березовский впервые не подал Авену руки. Потом написал книжку, как выиграл суд. Спустя несколько месяцев они случайно встретились в Лондоне, в закрытом клубе Aspinall’s. Авен вошел. В это время Березовский давал интервью, сидя на диване. Авен протянул руку, Борис Абрамович на эту руку долго смотрел, но своей не подал. Следом зашла жена Авена Лена. С ней у Березовского всегда складывались идеальные отношения, она даже числилась в его лаборатории перед командировкой Петра в Австрию: по закону нужно было где-то работать. Лена кинулась целоваться: «Боренька!» Он исполнил ровно тот же номер. Спустя еще год там же, в Лондоне, на дне рождения Юрия Шефлера именинник позвал Березовского за стол, где был и Авен, но тот сообщил, что за один стол со старым другом не сядет.

— Для меня это был абсолютный нонсенс. Я, честно говоря, не видел для подобного поведения повода. Но Боря всем рассказывал, что мы конформисты, сотрудничаем с властью: он уже тогда вовсю воевал против Путина. Многие друзья потом говорили, что он очень жалел, что со мной поссорился. Хотя если бы действительно жалел, взял бы да и позвонил. Авен не позвонил тоже. Так часто бывает.

Зато теперь, возможно втайне от самого себя желая загладить чувство недосказанности, пишет книгу. И узнает о бывшем соратнике неожиданные вещи. Например, что с ним давно случались панические атаки и мысли о суициде.

— Первым мне про это сказал Станислав Бел­ковский, который дружил с Борей последние годы. ­Суи­цидальные намерения у него были еще в начале двухтысячных, до всех этих катастроф. И то же самое мне недавно впервые сказала Галя. Ни я, ни Леня Богуславский, его лучший друг, этого не знали. Не подозревали, что временами он был раздавлен и ­неуверен в себе.

— Это было все-таки самоубийство?

— Я в этом не сомневаюсь. Он точно покончил с собой. Это клинически ясно. Знаете, когда думаешь о человеке, всегда говоришь не с ним, с собой. Я всегда считал, что что-то понимал про жизнь. А про Березовского, мне казалось, я знал все. Но когда слушаешь разных людей, видишь совсем разные оценки одной и той же ситуации. Вы профессионально берете интервью, умеете ­отстраняться — это навык. У меня же всегда была своя оценка всего. Очень определенная. И беседы про Березовского научили меня избегать резких суждений. Вот Юрий Шефлер рассказывает, как Березовский звонит ему: «Ты должен мне помочь. Должен убить Голембиовского», и как много усилий он положил на то, чтобы их помирить. А спустя два часа Юлий Дубов, соратник Березовского по ­ЛогоВазу, плачет мне в диктофон, рассказывая о Бориных феноме­нальных качествах.

— Какова позиция автора к герою в вашей книге? Сочувствие, любовь, научный интерес?

— Наверное, мой основной вывод: если и судить, то осторожнее. И не мне судить Бориса. Я не сравниваю себя с Чеховым или Шекспиром, но мне кажется, главное качество большого драматурга: каждую пьесу можно интерпретировать по-разному, по-разному поставить. Мне бы хотелось, чтобы и выводы, которые сделают читатели, были разными. Белковский однажды разумно сказал, что есть люди хорошие, а есть люди добрые. Хорошие и доб­рые, плохие и злые — это совершенно разные вещи. Так вот, по его мнению, «Боря был плохой, но добрый». И в любом случае, это был человек колоссальной харизмы, обаяния, которое безотказно действовало и на мужчин, и на женщин, если ему это было нужно.

А еще он был человеком даже не то чтобы иных моральных ценностей, чем Авен. Он был вовсе вне морали.

— Но он тратил миллионы долларов не только на яхты, самолеты и девочек, а на какие-то свои ценности. Это уникально: почти миллиард долларов на то, чтобы организовать революцию. Где-нибудь. Можно, конечно, говорить, что это тоже про деньги, но это не так. Материальное, кстати, всегда волновало его гораздо меньше, чем женщины — женщины были у него на первом месте, он был в этом смысле ненасытным. Но все эти революции — реализация себя. Плюс он все время давал деньги на разные культурные проекты, да и просто раздавал каким‑то бомжам.

Однажды в «Снобе» Авен цитировал замечательное рассуждение Станислава Рассадина о Константине Симонове. Когда Симонов умер, масса людей начала говорить, что он был аморальным, сталинистом, конъюнктурщиком. Рассадин объяс­нил: Сталин предложил Симонову приз, который никому не предлагал, — стать первым поэтом эпохи. И это в стране, где были Пушкин, Блок. Фантастический вызов, на который трудно не откликнуться.

— Кого так не искушали, не имеет права судить. То же самое я в свое время написал Сергею Пархоменко, когда он жестко нападал на Чубайса. И Березовский... Призом, за который он боролся, была ­абсолютная власть.

Власть... Наверное, Авен знает ей цену, понимает, что можно и что нельзя. И ­поэтому избегает громких политических заявлений. Вероятно, считает, что не имеет права рисковать деньгами вкладчиков, чтобы отстоять свои ­убеждения.

Мы говорим о разном. О потрясающем Кандинском, который висит в доме Авена в Англии. О том, что он даст несколько картин и уникальных фарфоровых предметов на выставку «Россия 2017» в Royal Academy of Arts. О том, что когда-нибудь, возможно, создаст частный музей, но вот где — пока непонятно, потому что «коллекции в Третьяковке и Русском музее много богаче моей, создавать музей в Москве и Питере смысла нет, в Западной Европе русское искусство особо никого не интересует, но что-нибудь обязательно придумаю». Говорим про остеопатов и про взбудораживший фанатов «Спартака» слух, что Авен, давний болельщик красно-белых, покупает клуб у Федуна: «У нас с Леонидом подписано NDA — cоглашение о совершенной конфиденциальности». Про дом в Анг­лии, где Авен раньше жил регулярно, но теперь приезжает редко. Потому что в августе 2015-го не стало Лены, с которой они прожили три­дцать лет, и жизнь навсегда поделилась на «до» и «после». Навсегда до такой степени, что говорить про это невозможно. Во всяком случае сейчас.

Зато есть замечательные дети — близнецы Денис и Даша. Учились в английской католической школе St George’s Weybridge, в этом году оканчивают Йель. Про сына и дочь Авена мне со всех сторон говорили только хорошее. Задаю насущный родительский вопрос: «Как воспитать достойного человека?»

— Это заслуга скорее моей жены, а не моя, я всю жизнь больше работал, чем занимался воспитанием. Но мы их жестко растили. Единственное, что можно сделать, — привить детям правильные ценности. Главное, чему жена научила их, сына в первую очередь, — удовольствие надо получать от своих достижений, а не от чего-то еще. Не от того, что на пляже сидишь с девушкой, а от того, что добился, преодолел себя. Я детям всегда объяснял, что обычная жизнь богатых московских подростков — не то, к чему надо стремиться. Кстати, когда дети родились — в Вене, к нам пер­выми поздравить приехали Борис с Галей, со своими детьми. Их подарок — серебряный сервиз — стоит на видном месте в кухне... Как будто это было вчера. А на самом деле — в другой жизни.

Десять вечера. К Авену вот-вот придет остеопат. Уже стоя на ­пороге, задаю последний вопрос:

— Березовский был тщеславным человеком? Ему бы понравилось, что о нем издали книгу?

— Безусловно. Это одна из мыслей, которая меня радовала, когда я думал о том, имею ли моральное право о нем рассуждать. Если бы я спросил его сейчас, он бы ответил: «Обязательно напиши. Главное — не забывайте!»