ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Март 11, 2015

В этом заключена глубочайшая даже не ошибка, а именно трагедия философского либерализма. Прошу не путать его с либерализмом экономическим или политическим ─ это надстроечные понятия, а философский либерализм фундаментален. Он делает акцент на свободе личности как абсолютной истине. Свобода каждого отдельного человека не должна вступать в противоречие с цивилизацией в целом.

А теперь о совсем приземленных вещах. Мы часто говорим об опасности превращения свободы в произвол. Это возможно, если нет сдерживающего фактора и отсутствует критерий истины. Когда же есть Божественная правда, с ней можно соотнести человеческую. Это дает право сказать: "Стоп! Так делать нельзя". Именно нравственный закон заставляет нас испытывать угрызения совести.

─ Не всех.

─ Да, совесть можно пропить или убедить себя, что другие поступают еще хуже. Есть много способов саморазрушения. Поэтому мы и говорим о религиозном образе жизни. От него зависит будущее цивилизации. Не более и не менее. Атеистическая картина мира нежизнеспособна, поскольку разрушает главное ─ абсолют, в том числе, нравственный. А вслед за этим прахом идет система права, людских взаимоотношений...

Если человек не способен отличить добро от зла, он духовно болен. Божественный закон ясен и понятен. Он был записан при Моисее, но и прежде люди старались жить по нему. Замечательно сказал апостол Павел: "Язычники естеством законное творят". Бог вложил нравственный закон в природу человека. Люди и на заре цивилизации, и в язычестве, и в прочих исторических эпохах не сомневались, что хорошо, а что плохо.

─ Это не освобождало от раскаяния.

─ Совсем другой разговор. О том, как Божий нравственный закон осуществляется на практике и как человек живет на земле.

─ Можно опоздать с покаянием?

─ Есть замечательная мысль, выраженная в VII веке преподобным отцом Исааком Сириным: ад — это и есть запоздалое раскаяние. Когда уже все, конец, нет выхода из ситуации, человек не верит, но знает, что его ждет. Вера предполагает очень сильную внутреннюю работу, чтобы принять определенный факт или явление, а знание этого не требует, оно актуализирует то, что является предметом веры, вы видите этот предмет, образно говоря, можете его пощупать. Так вот, ад и будет актуализацией внутренней катастрофы человека, который не прошел через раскаяние. Земная жизнь и дана, чтобы мы могли приносить покаяние. Вопрос времени… Если человек живет в системе самоконтроля, это его счастье. А некоторым подобное не дано. По разным причинам и обстоятельствам. У одних из-за воспитания и окружения, у других из-за неспособности сконцентрироваться на себе…

Но раскаяться никогда не поздно. Мы же помним, что разбойник, висевший по правую руку от Спасителя на Голгофе, в последний момент жизни принес покаяние, исповедуя свою веру, и был прощен, принят в Царствие Божие. Только очень важно, чтобы покаяние не превращалось в некий бездушный и формальный обряд. Иногда приходится с этим сталкиваться в церковной практике, когда священник ─ есть у некоторых такая привычка ─ называет пришедшим на исповедь грехи по перечню. Это связано еще и с тем, что многие люди не умеют каяться. Вот им и зачитывают весь список. В результате благочестивейшие люди, особенно пожилые старушки, нередко говорят: грешна… грешна… грешна… В том числе, после упоминания о таких грехах, о существовании которых прежде не подозревали и в страшном сне не могли совершить.

─ Профилактически.

─ Даже не так. Нужно покаяться, вот и каются. Ритуал. Хотя, в действительности, покаяние ─ большая и сложная внутренняя работа, самоанализ, беспристрастная самооценка наедине с собственной совестью. Когда же человек приходит на исповедь, он лишь завершает эту работу, держит ответ перед Богом. И это очень важно для сохранения связи с Господом. Грех ─ единственная преграда, способная помешать такой нашей связи. Ни рациональные сомнения, ни что-либо иное, а именно грех. Если он не раскаян, то превращается в настоящую железобетонную стену, через которую благодать не проходит. В ответ же на наше покаяние действием Божественной благодати мы исцеляемся, получаем прощение грехов.

Знаете, с чем я сравниваю раскаяние? Человек, утративший эту способность, похож на пианиста, лишившегося музыкального слуха. В принципе, можно попробовать исполнить произведение по нотам, но это будет ужасная игра. Покаяние ─ постоянная самонастройка, возможность критически оценивать поступки и не допускать ошибок. Если человек перестает раскаиваться, в нем нет и самосовершенствования, развития. Фигурально выражаясь, он теряет слух, начинает путаться в звуках, шорохах, шумах, громких словах и литаврах, которые иногда разрушительно сопровождают нашу жизнь.

В религиозной традиции покаяние связано с совершенно конкретными действиями. В христианстве ─ это таинство исповеди, которое помогает человеку развивать в себе покаянное чувство, а значит, держать руку на пульсе, контролировать свое духовное состояние.

─ Вы, говорите о человеке вообще, а я пытаюсь услышать о том, который сидит напротив меня. О сомнениях Патриарха Кирилла…

─ Я сомневаюсь во многом, кроме одного ─ Божьего бытия. В этом у меня никогда сомнения не возникали. Может, только в юношеские годы. Я тогда много читал. У отца была прекрасная библиотека, он ни на что деньги не тратил, лишь на книги. К пятнадцати годам я прочел и Бердяева, и Франка, и Флоренского, воспитывался на произведениях тех мыслителей, имена которых большинству наших соотечественников открылись значительно позже, в период перестройки. Эта литература заставила меня переосмысливать и то, что было сформировано религиозным воспитанием в семье. В пятнадцать лет я ушел из родительского дома и поступил на работу в ленинградскую геологическую экспедицию. Параллельно учился в вечерней школе. Я хотел познать реальную жизнь, проверить себя. И ранее прочитанные книги, и люди, с которыми тогда встречался, помогли преодолеть тот сложный и рискованный период, случающийся, наверное, у всех подростков в переходном возрасте…

А так я, конечно, сомневаюсь. Если потерять чувство критического восприятия действительности ─ а оно всегда связано с сомнением, можно наделать много ошибок.

Но без этого сложно двигаться вперед.

─ Вам не мешает?

─ Не мне судить.

─ Вы сегодня говорили о совести, о том, что надо жить по ней. Когда для многих главными ориентирами стали деньги и карьера, это звучит как утопия. Красивый бантик на платье, который желателен, но не обязателен…

─ Если вспомним Ветхий Завет, то Господь истреблял целые народы, не желавшие следовать заповедям… Однажды Бог даже покарал человечество всемирным потопом, поскольку процесс развития зла стал необратимым. Развиваясь, зло стремится к своему апогею, а это смерть, небытие. Недаром убийство считается одним из самых страшных грехов…

Словом, у цивилизации не было жизненных сил свернуть с порочного пути, и тогда Бог наказал людей, оставив, как известно, лишь одну благочестивую семью. При этом Господь пообещал больше никогда не карать человечество потопом. Да, Божье наказание ─ сверхъестественная коррекция нашего жизненного пути. Святые отцы говорят так: если Господь не посещает в скорби и болезни, значит, Он от вас отвернулся. Но если в ответ на молитву и веру, Бог соучаствует в вашей судьбе, то Он корректирует и ваши жизненные движения. Многие люди хорошо это чувствуют. Может, в данном случае не очень правильно, что буду говорить о себе, но в моей жизни случались такие сверхъестественные вмешательства, связанные со скорбью, переживанием и страданием.

─ Поделитесь, Ваше Святейшество.

─ Позвольте всего не рассказывать, но это относится к советскому периоду. В какой-то момент у меня возникли сложности с тогдашними властями Ленинграда, пришлось очень и очень не просто. В светских категориях это можно было бы охарактеризовать как безнадежный срыв карьеры. В декабре 1984 года меня освободили от должности ректора ленинградских духовных академии и семинарии, перевели на провинциальную кафедру в Смоленск. Ладно бы, только перевели! В весьма влиятельном по тем временам учреждении под названием Совет по делам религий мне сказали: "Вам следует хорошенько запомнить, что вы ─ самый последний, самый плохой архиерей Русской православной церкви. Таким и останетесь. Ваша задача заключается в том, чтобы тихо сидеть в Смоленске и брать пример с остальных, учиться строить отношения с властью в обществе, которое не связывает будущее с религиозной верой". Примерно такое вот наставление я получил.

─ Вняли?

─ Задумался: за что же подобное испытание? Вроде бы старался делать, что мог… Почему же Господь так меня наказал? В Смоленске я столкнулся с очень тяжелыми условиями жизни, быта. Если называть вещи своими именами, поначалу жить было негде. Рассказываю иногда коллегам, особенно молодым архиереям, они этого понять не могут, верят с трудом. Один эпизод, зарисовка с натуры. Первую ночь я спал в комнате, в которую меня определил местный приходской сторож. Утром он спрашивает: "Как отдыхалось?" Отвечаю: "Нормально. Правда, кошка до самого утра по одеялу бегала, будила". Он говорит: "Владыка, у нас нет кошек. Это крысы"…

Такой вот новый опыт для человека, который считал, что приносит церкви определенную пользу, возглавлял духовную академию, ездил по заграницам… Словом, по-человечески момент оказался весьма непростым. И я спрашивал Господа: за что? для чего? Иногда бывает так, что Бог отвечает твоими же мыслями. Я подумал: сейчас ты не узнаешь, почему и зачем это, истина откроется после. И вот спустя какое-то время мне понадобилось приехать в Москву на встречу с тогдашним управляющим Московской патриархии по делам епархии, каковым был митрополит Алексий, будущий Патриарх всея Руси. И вдруг он произносит ровно те же слова: "Мы не знаем, владыка, почему так произошло с вами. Нам всем это станет известно позже".

Если бы меня не отправили в Смоленск, вряд ли бы я познал глубинную Россию, прочувствовал реалии приходской и епархиальной жизни Русской православной церкви. Надо было пройти по этому бездорожью и грязи ─ в прямом смысле слова, прикоснуться к жизни бедных приходов, которые открылись во время Великой Отечественной войны, да так и прозябали в полуразрушенных зданиях, увидеть быт нашей деревни со всеми ее многочисленными проблемами, чтобы понять, казалось бы, очевидное: Россия ─ это не Москва и не Ленинград. Точнее, не только эти два столичных города. Бог открыл мне эту реальность и обогатил опытом, который я никогда не получил бы, если бы остался на прежней жизненной траектории.

─ Утверждают, причиной вашей опалы стала публичная критика решения о вводе советских войск в Афганистан в 1979 году. Якобы это сильно не понравилось на Лубянке и Старой площади.

─ Знаете, я действовал тогда с точки зрения здравого смысла. Мне была более-менее известна история государства Афганистан и то, как на протяжении веков складывались отношения между Великобританией и Россией, связанные с устремлениями обеих империй на юг и желанием Лондона любой ценой остановить наше продвижение в сторону Кабула. Я не мог избавиться от стойкого убеждения, что ввод ограниченного контингента советских войск ─ огромная историческая ошибка, которая может дорого нам обойтись. Четко сознавал: этого нельзя было делать. Не из каких-то оппозиционных намерений или диссидентских взглядов, нет. Я руководствовался собственной совестью и знаниями. Когда собрался Всемирный совет церквей, чтобы выразить отношение к действиям Советского Союза на территории соседнего государства, я был одним из авторов проекта итоговой резолюции. Сам вызвался участвовать в ее написании, поскольку понимал, что в противном случае излишней политизации не избежать.

Из трех слов "агрессия", "вторжение" и "вмешательство", которые предлагались для описания случившегося, я настоял на последнем, по-английски ─ intervention, интервенция. Мне казалось, это лучше, чем инвазия или агрессия, как предлагали другие делегаты. Но я не учел, что в восприятии наших людей слово "интервенция" звучит слишком уж резко и определенно. В Москве именно так к этому и отнеслись… После чего последовал разбор полетов. Его итог стал одной из причин к отправке меня в Смоленск.

─ Кто вам объяснял, как надо родину любить?

─ Светские власти. В то время церковь не имела свободы принимать самостоятельные кадровые решения.

─ Вроде бы руку приложил Олег Калугин, в прошлом ─ генерал КГБ, а ныне ─ гражданин США?

─ Было такое, приложил.

─ Вы с ним общались?

─ Никогда в жизни. Видел его в Женеве, где я служил в начале 70-х годов. Пару раз мы сталкивались на территории советского постпредства при ООН. Появление Калугина сопровождалось низкопоклонничеством со стороны окружающих, из чего я понял: прибыл большой начальник. В то время и представить себе не мог, какую роль этот человек сыграет в моей судьбе.

─ В Женеву вы приехали в возрасте двадцати четырех лет…

─ До этого пришлось окончить духовную семинарию, а затем и академию за четыре года вместо восьми. Настоящая гонка с препятствиями! Такое условие поставил мой духовный наставник митрополит Ленинградский Никодим. Именно по его благословению в середине 60-х я поступил в семинарию. И позже владыка, которого отношу к числу наиболее выдающихся архиереев, вел меня по жизни, помогал участием. Он сказал: "Быстрее заканчивай академию. Выучишься на отлично, посодействую твоей поездке в Оксфорд. Докторскую диссертацию будешь там писать". Я вдохновился, поскольку очень хотел учиться. Получил степень кандидата богословия, исполнял послушание личного секретаря митрополита Никодима, а через год он сказал: "В Оксфорд поедет следующее поколение, а ты давай-ка в Женеву ─ будешь представлять Московский Патриархат при Всемирном совете церквей".

─ Тоже неплохой вариант! В советское-то время…

─ Не оценивал его с позиций, что лучше для меня или хуже. Владыка Никодим был настолько авторитетным и уважаемым человеком, что я никогда не посмел бы вступать с ним в пререкания, как-то возражать. Подумал: значит, так и надо. Должен заметить, что работа в международных организациях стала моими университетами и очень помогла в будущем. Это был уникальный опыт. Те, кто знает географию французской Швейцарии, в курсе, что расстояние между Женевой и соседним городом Лозанной составляет шестьдесят километров, полчаса езды на машине по автодороге или авторуду, как говорят в тех краях. Так вот: впервые в Лозанну я выехал лишь на втором году пребывания в Женеве. Не до прогулок по окрестностям было, много задач приходилось решать на месте. Во-первых, старался овладеть английским языком, во-вторых, разобраться в специфике работы, привыкнуть к англо-саксонскому стилю ведения заседаний. Позже, когда в СССР началась перестройка, смотрел по телевизору дебаты на съездах народных депутатов и ловил себя на мысли, что тогдашние руководители советского государства не умеют модерировать ход дискуссии. Я все это наблюдал в Женеве. Даже такая техническая, казалось бы, вещь очень нужна и помогает в архиерейском служении. Поэтому не жалею, что вместо Оксфорда оказался в Женеве.

— Через четыре года вы вернулись в Питер и в неполные 28 лет стали ректором духовной семинарии и академии. Коллеги постарше и поматерее не смотрели на вас как на выскочку?

— Нет, такого не было, хотя, согласен, ситуация сложилась по-своему уникальная. Кажется, лишь митрополит Петр Могила в далеком прошлом возглавлял Киевскую академию в столь молодом возрасте. Но дело даже не в этом. Я ведь возвратился в альма-матер, которую сам оканчивал. Мне предстояло руководить своими же вчерашними учителями, среди которых были и профессора, учившиеся в Санкт-Петербургской духовной академии еще до 1917 года. Люди с колоссальным жизненным опытом и знаниями. И вдруг мальчик, недавний студент становится их начальником! Непростая задача!

Но я уже обладал некоторым авторитетом. Меня серьезно испытывали на этапе, когда я за четыре года прошел курс, рассчитанный на восемь лет. Преподаватели все спрашивали: "Куда ты летишь? Зачем тебе это надо?"

— А в самом деле?

— Как я уже сказал, исполнял послушание митрополита Никодима. Он обозначил мне срок, вот и я старался уложиться. А некоторые из моих учителей думали, что буду валять дурака на экзаменах, прикрываясь именем высокого покровителя.

— И спрашивали по полной?

— Не просто по полной! Однажды даже такой случай был. Педагог – не буду называть его имени, он еще жив, это очень достойный преподаватель… Так вот, он как-то доверительно сказал мне: "Знаешь, не изучай весь курс, это сложно и долго, а я знаю, как ты много работаешь. Подготовь основательно одну тему, по ней тебя и расспрошу". Я поблагодарил, пришел домой и думаю: "Мил-человек! Спасибо, конечно, за заботу, но мне ведь знания нужны, а не только отметка в зачетной книжке". И стал штудировать все вопросы, включенные в билеты. А на экзамене преподаватель полтора часа допрашивал меня с пристрастием, без пощады гонял по курсу взад и вперед. Задавал вопросы без тени улыбки, словно так и должно быть. В результате поставил высший балл. Но самое главное — информацию о степени моей готовности он, похоже, разделил с коллегами на ученом совете, поскольку на других испытаниях педагоги были уже не столь придирчивы. Поверили, что я учусь по-настоящему, а не скачу с курса на курс.

— Вернувшись в академию ректором, попомнили нарушителю конвенции эпизод на экзамене?

— Нет, конечно. Наоборот, содействовал, чтобы кафедра этого преподавателя получала максимальное количество переводов зарубежной литературы. Тогда в Советском Союзе богословских книг не писали и не издавали, с первоисточниками было совсем плохо, поэтому я организовал, по сути, подпольное переводческое бюро, и самые важные тексты, напечатанные за рубежом, мы включали в учебные программы. Кстати, потом это тоже аукнулось, когда решался вопрос о моем удалении из Ленинграда…

— Ваша семья ведь изрядно пострадала от советской власти. Начиная с деда, который сидел дважды.

— Фактически трижды. В первый раз его посадили в 1922 году в ходе процесса по изъятию ценностей и борьбы с обновленчеством. Не могу точно установить, сколько его тогда продержали. Видимо, недолго, поскольку нигде не нашел документов об этой посадке. Лишь на допросах по второму делу деду вспоминали первый срок. Тогда ему дали пять лет, которые он провел на Соловках и в других лагерях. В третий раз деда арестовали в 1945 году, и он сидел до 53-го. Мы с мамой ходили его встречать на Московский вокзал в тогдашнем Ленинграде.

— Отец хлебнул меньше?

— Ограничился одной ходкой — с 34-го по канун 37-го. Если бы его не выпустили, думаю, мы бы сейчас не разговаривали здесь об этом, история семьи пошла бы совсем по иному пути…

— Дед и отец рассказывали про ГУЛАГ?

— Очень много. Но, как оказалось, далеко не все. После посещения Соловков уже в Патриаршем сане мне неожиданно открылось то, о чем дед никогда не говорил. Оказывается, он три недели провел на Секирной горе в штрафном изоляторе, откуда люди крайне редко возвращались живыми. Заключенные работали на лесоповале и связывали плоты, стоя по пояс в ледяной воде. Потом бедняги сохли в храме... Деда отправили на эту каторгу в ноябре. Можете вообразить, что там творилось! Обычно ресурс человеческого организма иссякал через неделю, максимум — через две, а дед продержался три, выжил. Затем его перевели в лагерь уже на материке. К пережитому дед относился философски, не выпячивал страдания, не выделял свою судьбу на общем фоне. Он критически оценивал события в стране, защищал веру, боролся с обновленчеством, фактически посвятил этому всю жизнь, хотя и был мирянином. Лишь вернувшись домой после третьего срока, дед принял сан. Служил священником в Башкирии, получил благословение патриарха Алексия I. Скончался дед в возрасте девяноста одного года…

И отец рассказывал о том, что довелось перенести, но несколько в иной тональности. Его посадили накануне свадьбы. Буквально за несколько дней. Но случившееся отца не сломало, он оставался полон сил и энергии. Об этом я прочел в дневнике жителя Смоленска, который был с отцом на этапе, ехал с ним в одном столыпинском вагоне на Колыму. Записки передал мне сын этого человека, актер местного театра. Тому мой отец запомнился удивительно светлым и радостным, словно направлялся не в лагерь, из которого мог не вернуться, а на увеселительную прогулку. Вспоминаю, что отец, действительно, говорил о своем спокойном состоянии, ибо законов он не нарушал и никакой вины за собой не чувствовал, а трудности и скорби воспринимал как страдания за веру. Это сознание добавляло сил.

— Отца ведь арестовали за то, что в конспектах слово "Бог" он писал с большой буквы?

— Его посадили, поскольку таков был замысел тогдашних ленинградских властей: воспользовавшись убийством Кирова, искоренить под сурдинку молодежный и интеллектуальный актив православия в городе. Тогда прошлись широким неводом и взяли очень многих, инкриминируя невинным жертвам совершенно идиотские обвинения. Якобы они были частью англо-турецкого замысла, направленного на разрушение советского строя с опорой на белую эмиграцию в лице митрополита Парижского Евлогия и архиепископа Кентерберийского и патриарха Константинопольского.

— Богатая фантазия!

— Самое поразительное даже не это! Я читал материалы дела и не уставал удивляться тому, до чего же слаженно работала репрессивная машина! Если бы не знал, как все обстояло в действительности, наверняка поверил бы, что это правда, и раскрыт чудовищный заговор. Выдающиеся люди Ленинграда, в том числе, бывшие профессора духовной академии писали о себе жуткие вещи, признавались в дичайших преступлениях, которые они по определению не могли совершить. Не знаю, возможно, показания выбивались под пытками или путем угроз и шантажа, но чтение этих документов произвело на меня тяжелейшее впечатление. Ведь никакому следователю не пришло бы в голову связать воедино митрополита Евлогия, архиепископа Кентерберийского и Вселенского Патриарха!

Отцу моему инкриминировали попытку убить Сталина. Ни больше и ни меньше. Его вместе с другими прихожанами взяли в подворье Киево-Печерской Лавры в Ленинграде. Отец учился в институте, в свободное время ходил в храм, по воскресеньям пел в любительском церковном хоре, где, собственно, и познакомился с моей мамой. Следствие потом четко расписало, чем занималась и за что отвечала каждая группа заговорщиков. Общине киевского подворья поручалось подготовить убийство вождя трудового народа. Дома у отца устроили обыск, никакого компромата, разумеется, не нашли, но на глаза попалась тетрадь с лекциями, где, в самом деле, слово "Бог" было написано с заглавной литеры. Этого оказалось достаточно для обвинительного приговора. И все. Три года на Колыме.

— Невеста дождалась?

— Да, следователь убеждал не заниматься глупостями и выходить замуж за нормального человека, а не за врага народа. Мама ждала, не зная, жив ли ее суженый, что с ним. Переписываться им ведь не разрешали. Только в самом конце пришла весточка от отца, мол, скоро буду. Вернулся, женился, а потом едва не поехал вольнонаемным на Колыму, поскольку успел создать там образовательную школу для рабочих и его уговаривали не бросать начатое, продолжить занятия. Сулили хорошие деньги. Отец был бедным, приглашение показалось заманчивым. К счастью, в конторе "Дальстроя", занимавшейся оформлением добровольцев, попалась умная женщина. Выслушав отца, она посоветовала держаться подальше от Колымы. Шел декабрь 1936 года…

Вот вам еще один пример Божьего вмешательства в жизнь нашей семьи.

— Вы понимали, что можете пойти по стопам деда и отца? По этапу.

— К роли жертвы я себя специально не готовил, но и не зарекался. Жаль было бы терять годы свободы, однако прекрасно понимал, что вероятность подобного исхода велика — пятьдесят на пятьдесят. Особенно на волне хрущевского гонения на церковь, когда я, собственно, и принял решение пойти в семинарию. В ту пору массово закрывали храмы и монастыри, находили любые, как правило, шитые белыми нитками предлоги, чтобы завести уголовные дела против священнослужителей, после чего в центральных газетах появлялись разгромные статьи о "попах и их пособниках"… Борьба шла жесткая. Разумеется, я это видел и сознавал, тем не менее, шел на осознанный риск, не собираясь менять жизненный выбор в угоду обстоятельствам.

— Вы ведь и в школе отказывались ходить строем?

─ Образно выражаясь… В детстве особенно тяжело одному выступать против всех. Безусловно, это требовало определенного мужества. Да, на моей стороне была семья, воспитание в христианских традициях. Вместе с тем, испытания закалили и в конечном итоге повлияли на формирование убеждений. Их приходилось отстаивать. И не только перед сверстниками, но и перед взрослыми. Меня неоднократно вызывали на педсоветы и доказывали, что Бога нет, а я пытался убедить учителей в обратном. Вот так мы и жили.

— При этом учились на пятерки, но в пионеры не вступали.

— Сразу сказал, что готов повязать на шею красный галстук при единственном условии: если мне разрешат каждое воскресенье ходить в нем в храм. В школе сначала думали, что я бравирую и слово не сдержу, а они поправят статистику, по которой все ученики младших классов должны были состоять в рядах юных ленинцев. Но потом поняли, что службу в церкви я пропускать не буду и галстук тоже демонстративно не сниму. После этого мне заявили: нет, пионером ты быть не можешь. На том мы и порешили.

…Словом, умение противостоять внешнему воздействию я приобрел не вчера. Конечно, сегодня приходится сталкивать с вызовами иного масштаба. И это тоже объяснимо. Всякое действие вызывает противодействие. В последние годы наша церковь заметно активизировалась, и это вызывает сильное раздражение у людей, предпочитающих жить в мире без Бога. Среди них ведь есть и такие, кто считает, будто именно их представление о мироустройстве является единственно правильным, а все остальное — ошибка, заблуждение, мешающее человеческому развитию.

Но мы-то наблюдаем совершенно иное. Это особенно заметно по большим церковным праздникам. Радуюсь, видя, как в Пасхальную ночь стоят в храме молодые супружеские пары с малыми детьми на руках. Это новое лицо Русской православной церкви. Я много езжу по стране и часто слышу от людей, как важна вера в их повседневной жизни. Но, повторяю, есть и те, кому не нравятся наши усилия, направленные на укрепление церковной жизни и религиозности. Да, церковь подвергается мощным атакам, но если их не будет, значит, мы что-то не так делаем, недорабатываем. Как учил меня владыка Никодим, мой духовный наставник: если о тебе все говорят хорошо, будь уверен, что-то ты сделал плохо…

Из этого не следует, будто надо своими руками сооружать Голгофу и героически восходить на нее. Это означает иное: став священником, вы обрекаете себя на конфронтацию с определенной частью общества. Только важно в этом противостоянии не ожесточиться. Диалог с оппонентами не должен разрушать собственной религиозной идентичности. Плохо, когда священнослужитель в споре начинает использовать слова и термины, не являющиеся, что называется, аутентичными для христианина. А если ведете разговор с уважением к людям — пусть даже перед вами закоренелые грешники или те, кто лично вас не любит, если избегаете оскорблений и перехода на личности, если пытаетесь так сформулировать жизненную позицию, чтобы никто не смог от нее отмахнуться, не выслушав аргументов в защиту, то и результат будет другим. Церковь обязана сегодня участвовать в общественной дискуссии, она призвана объединять людей.

Нас иногда ругают за то, что мы, по мнению критиков, недостаточно принципиальны, когда говорим об украинском конфликте или о нашей внутренней ситуации. Говорят: "Как можно отмалчиваться, занимать компромиссную позицию? Вы должны взять в руки знамя борьбы…" А дальше — перечень тех, с кем мы обязаны немедленно сразиться. Враги определяются в зависимости от предпочтений предлагающих нам такую роль.

Мы же отвечаем оппонентам, что главная задача Церкви в общественном пространстве заключается в том, чтобы сохранять человеческое общежитие. Государство, как замечательно сказал Владимир Соловьев, не может создать рая из земной жизни, ключевая цель ─ не допустить ее превращения в ад. А вот церковь может и должна работать над созиданием Божьего царства — в сердцах людей. Другое дело, что нельзя использовать негодные средства даже во имя благой цели. Это грех.

— Фонд «Общественное мнение» осенью прошлого года провел опрос на тему моральных авторитетов в нашем обществе и выяснил, что большинство ответивших россиян образцом морали считают Владимира Путина. Президент набрал 36% голосов. Министра иностранных дел Сергея Лаврова назвали 6% опрошенных, Сергея Шойгу — 5%. Потом идут Владимир Жириновский, Дмитрий Медведев, Никита Михалков. У вас, Ваше Святейшество, 1%. Столько же у Владимира Чурова, Евгения Примакова, Рамзана Кадырова, Владимира Познера…

— В идеале моральный авторитет должен основываться на святости. Судить об этом можно только на основании личного общения с человеком. Все остальное — от лукавого.

Возьмите старцев. Те, кто имел возможность близко познакомиться с ними, утверждают: это люди особенные, по-своему уникальные, наделенные святостью. К сожалению, известно об этом далеко не всем, ведь круг посвященных ограничен, пиаром и саморекламой старцы не занимаются. А со стороны может создаться обманчивое впечатление, будто у церкви дефицит моральных авторитетов. Это не так.

— А кто лично для вас, Ваше Святейшество, пример высокой морали?

— Может, прозвучит не слишком скромно, но в первую очередь назвал бы своих родителей. Они оказали огромное влияние на мою жизнь. Тем, чего мне удалось добиться, обязан им. Достаточно сказать, что в нашей семье не было ни одного конфликта между отцом и матерью.

— Может, вы не знали?

— Мы жили впятером в девятнадцатиметровой комнате в ленинградской коммуналке. Родители, младшая сестра с братом. Тут уж, извините, не спрячешься, не скроешься. Все видно, как на рентгене… Нет, вот сейчас припоминаю: однажды случилась размолвка по бытовому поводу. Часа три-четыре отец сердился на маму, а потом все прекратилось, в доме опять воцарился мир.

Мама всегда была абсолютным моральным авторитетом. В том смысле, что она отличалась просто-таки невероятной честностью. И порой корректировала папино поведение. Говорила: "Мишенька, оставь свою дипломатию". Отцу приходилось учитывать обстоятельства жизни и строить отношения с окружающими, исходя из этого. А мама хоть и не устраивала публичных демаршей, но оставляла за собой право решать, пожимать ей человеку руку либо нет, принять его в доме или не пускать на порог. Вот это было очень важно. Мама олицетворяла нашу семейную совесть.

— А вы в кого из родителей пошли?

— Трудно сказать… Не могу даже сравнивать. Думаю, они были настолько лучше меня, что любая параллель будет выглядеть комплиментом в мой адрес.

— Но для вас нерукопожатные персоны существуют?

— Безусловно. Однако в силу положения не могу и не буду это демонстрировать. Помимо личных симпатий или антипатий есть еще пастырское отношение к людям. И нерукопожатность того или иного человека может серьезно повредить ему. Я не должен мешать, моя задача помогать.

— Поэтому сначала пожмете чужую руку, а потом пойдете и тщательно вымоете свою?

— Постараюсь все сделать, чтобы в следующий раз пожать эту же руку чистосердечно. Лишь бы появился шанс. Поза неприятия — чрезмерный жест со стороны Патриарха. Даже, повторяю, если речь идет о людях, которые заслуживают, чтобы их обходили стороной.

— А гневаться вам приходится?

— Эти эмоции мне знакомы, скрывать не стану.

— Страшны в порыве?

— У апостола Павла есть слова: "Да не зайдет солнце во гневе вашем". Иначе говоря, нельзя сердиться дольше одного дня. Видимо, апостол тоже был горячим человеком… Вот и я не могу затаивать. Если ситуация допекла, должен высказать то, что накипело, после чего успокаиваюсь. Это не воспитание или волевые усилия, нет. Природа у меня такая.

— Что сейчас вас более всего гложет?

— Уже который месяц скорбь вызывает ситуация на Украине, гибель людей. Это не дает спокойно спать — в прямом и переносном смысле.

— Да и зона влияния РПЦ в соседней державе уменьшается на глазах.

— Не могу согласиться. Безусловно, на Украине происходит насильственный захват храмов Русской православной церкви, против нас ведется борьба негодными методами, но даже это убеждает людей, что их позиция правильна. Так было и в советское время, когда храмы закрывали, а вера укреплялась. Подобными способами ничего нельзя сделать. Это колоссальная ошибка тех, кто объявил войну Церкви на Украине. Сейчас к делам религиозным активно примешивается политика. Раскольники спешат воспользоваться моментом и совершить передел. Но чем больше насилие, тем сильнее сопротивление. Исходя из перспектив примирения, мы призываем стороны противостояния на Украине к благоразумию. Семена неприятия прорастут в будущем отравленными плодами. Церковь делает все возможное, чтобы конфликт не приводил к новым жертвам. Мы не преувеличиваем свои силы, но и не преуменьшаем их.

— Каким вам видится развитие ситуации?

— Церковь наша на Украине сохранится, в этом нет ни малейших сомнений. Иного способа преодолеть возникший раскол не существует, кроме как встать на путь канонического объединения. Без этого нельзя говорить и о единстве нации. Да, положение сегодня трудное, оно наверняка продлится еще какое-то время, но в итоге все разрешится миром. Подобные прецеденты не раз возникали в истории. Важно неустанно работать, что мы все и делаем. Церковь — инструмент мира. И справедливости.

─ В книге “Жизнь и миросозерцание” вы вспоминаете, что в молодости задавались вопросом, не будет ли 70-летний старик, в которого однажды превратится решивший принять монашество юноша, плевать в собственное изображение в зеркале. Вам недавно исполнилось шестьдесят восемь…

— Смысл вопроса заключался в том, что выбор, который я делаю молодым человеком, — это выбор за себя и 50-летнего, и 70-летнего… Тогда, в юности, мне предстояло принять решение, которое однозначно определило бы всю мою дальнейшую жизнь… Думаю, ни один честный и здравомыслящий человек на склоне лет не станет утверждать, даже в разговоре с самим собой, что прожил безошибочную и безгрешную жизнь. И я не стану. Но о своем юношеском выборе служения Богу и Церкви я не жалел никогда.

─ Власть над другими ─ испытание для вас, наказание либо что-то иное?

– Власть можно понимать и как испытание, и как наказание, и как подарок… Только все эти трактовки далеки от Церкви. Не владение, а служение: вот чем прежде всего отличается любая власть в Церкви. Именно это заповедал Христос своим ученикам. Помните, когда Он умыл им ноги и объяснил, зачем делает это? Кто хочет быть первым, да будет всем слугой!

Я воспринимаю служение Патриарха как ту жертву, которую можно и должно ежедневно приносить Богу и людям. Часто говорю молодым монахам, что принимать священство ради перспективы карьерного роста – безумие и духовное самоубийство. Рост в церковной иерархии, если можно так выразиться, повышение жертвенности, самоотдачи, а вовсе не обладания привилегиями начальствующих. Но, надо понимать, эта жертва – не вынужденная, а произвольная, свободная, я даже скажу – радостная и благодарная. Почему в православной Церкви высшее управление поручается только епископам, имеющим монашеский постриг, а не семейным людям? Невозможно разрываться между двумя семьями – малой и большой, то есть Церковью. Это такое служение, которое требует тебя целиком, без отвлечения на личные интересы, развлечения, хобби и прочее, что вполне допустимо в обычной жизни.

И, кстати, не стоит противопоставлять ответственность перед Богом и перед людьми. Ответственный перед Богом человек не может вести себя безответственно по отношению к людям. Конечно, нет ничего выше и ответственней предстояния перед Творцом, но когда есть вера, когда есть живое ощущение близости Бога, ответственность переносится совершенно иначе, нежели в системе координат секуляризованного мира. Жизнь Церкви пропитана действием Божественной благодати, без нее Церковь существовать не может. Во время каждого рукоположения в священный сан архиерей произносит очень глубокие слова молитвы: "Божественная благодать, всегда немощная врачующая и оскудевающая восполняющая…". Без этого постоянного попечения о нас свыше, без постоянной коррекции наших неизбежных ошибок и недочетов, Церковь не выстояла бы в никогда не прекращавшейся борьбе с ней со стороны и людей, и злых сил.

И еще. Церковь – живой организм, а не какой-то огромный завод, в котором стоит лишь поменять технологические процессы, и на выходе сразу появятся другие продукты. Поэтому главная задача – не навредить.

─ 80% россиян называют себя православными. Вас не смущает, что среди них не столько прихожане, сколько "захожане"?

– Для одних россиян православие есть собственно религиозная категория, а для кого-то — в большей степени культурная. Хотя это весьма условно. Но главный вопрос, как мне кажется, состоит не в том, кого сегодня больше, а в том, какова динамика. Ведь любой человек меняется. И здесь ответ — и это подтвердит любой опрос и любой честный социолог — таков: число первых (прихожан, в использованной вами терминологии) неуклонно растет. Причем растет в значительной мере за счет молодых и образованных людей.

В этом нет ничего удивительного. Хорошо, что значительная часть наших сограждан отождествляет себя с Православием. Все это — наша паства. Пусть с разной мерой воцерковления, без регулярного посещения богослужений, без строгого следования церковным канонам. Но при этом они вовсе не безнадежные. Боль моего сердца прежде всего именно об этих людях. Думаю, как помочь им стать ближе к Богу, врасти в православную традицию, укрепиться в вере, увидеть красоту богослужения, проникнуться глубиной смыслов Священного Писания…

Мы видим, насколько изменились настроения в обществе за последние десятилетия. Это объективная картина, она не может не радовать. Сегодня всем ясно, что Православие в нашей стране невозможно игнорировать, и это тоже большая победа, причем она была бы невозможна без участия каждого верного члена Церкви, без его добрых дел, каждого — на своем месте.

Кроме того, социология – не достаточно точный инструмент для оценки принадлежности человека к вере и Церкви. Некоторые исповедуют Христа на смертном одре и не успевают поделиться с этим социологами. Мы же радуемся о каждом, приходящем в храм, как заповедал Христос.

─ РПЦ упрекают в ортодоксальности, сравнивая с католицизмом, который выглядит менее консервативно…

– Это прекрасно, что Русскую Церковь "обвиняют" в том, что она по сей день остается верной своим фундаментальным положениям. Есть совершенно четкое пространство, в котором мы не изменяемся, и оно обозначено церковными канонами и вероучительными утверждениями. Это пространство Священного Предания. На этом основании стоит Церковь. Но когда мы задаемся вопросом, а как лучше применить тот или иной канон в современных условиях, каким образом правильнее донести до сознания современного молодого человека вероучительный догмат – здесь, конечно же, требуется вдумчивый и творческий подход людей живых и неравнодушных. И в этом плане Церковь меняется постоянно.

А сравнивать православных с католиками – дело неблагодарное и, в целом, бессмысленное. Разные народы, разные многовековые традиции... Здесь очень тонкий историософский вопрос, почему произошло разделение, где пролегала реальная, а не декларируемая граница между западной и восточной частями Римской Империи… Каждому надо заниматься своим делом и не бегать по чужим дворам.

─ Папа Франциск демонстративно отказался от апартаментов в Апостольском дворце, на встречу с президентом Италии приехал на машине эконом-класса, перстень рыбака ему отлили из серебра, а не из золота… Как вам подобный стиль поведения?

─ Не думаю, что мне стоит комментировать манеру поведения главы Католической Церкви. Уверен, и он в отношении меня делать этого не стал бы. С большим уважением отношусь к Папе Франциску и к тому, что он сохраняет связь со сформировавшей его монашеской традицией.

─ Спрошу иначе. Вправе ли священнослужители выделяться достатком на фоне рядовых граждан?

– Священнослужитель должен соответствовать среднему уровню своих прихожан, и это нормально. Не надо забывать, что большинство духовенства – семейные люди, как правило, многодетные. Имеем ли мы моральное право вынуждать их к нищете? Даже из самых благих намерений? Очевидно, что нет.

Нормальным для жизни является отсутствие нужды, и об этом, в том числе, мы ежедневно молимся на богослужении. Семья священника должна быть обеспечена необходимым, чтобы пастырь основное внимание мог уделять прихожанам и вопросам духовного развития, а не целиком погрузиться в заботы о хлебе насущном. Ради этого и передают верующие часть своих материальных благ пастырю, тем самым как бы перенося на самих себя вопросы его житейского благоустройства. В этом нет ничего плохого.

Другое дело, если священник увлекается и вместо духовного развития предпочитает предаваться мирским занятиям и развлечениям… Но едва ли за таким священником захочет пойти паства и помогать ему. Недаром говорят, что священники живут в стеклянных домах.

─ Среди ветхозаветных заповедей не нашлось места той, которая запрещала бы лгать. Значит, ложь ─ меньшее прегрешение, чем воровство, убийство или прелюбодеяние?

– Почему? А заповедь "не лжесвидетельствуй" разве не запрещает ложь? В библейской Книге премудрости Иисуса, сына Сирахова, есть такие точные слова: "Лучше вор, нежели постоянно говорящий ложь; но оба они наследуют погибель" (Сир. 20:25). Спаситель прямо называет диавола "отцом лжи" (Ин.8:44), а апостол Павел в послании к Ефесянам призывает всех христиан "отвергнув ложь, говорить истину" ближнему своему (Еф. 4:25).

─ 2015 год начался с расстрела сотрудников журнала Charlie Hebdo в Париже. Ответом на теракт стала трехмиллионная манифестация французов в защиту свободы слова. Рамзан Кадыров, в свою очередь, вывел на улицы Грозного под миллион мусульман, протестующих против карикатур на пророка. Вы лично к какой из колонн предпочли бы примкнуть?

– Я в принципе против такого искусственного и надуманного разделения общества по отношению к произошедшей трагедии. Мы совершенно однозначно осуждаем терроризм и убийство людей за их убеждения. Мы скорбим о тех, кто пострадал от рук террористов. Но в то же время полагаем неприемлемым как псевдорелигиозный, так и секулярный радикализм, считаем, что темы межрелигиозных и межнациональных отношений в контексте прав человека заслуживают самого пристального внимания и требуют чрезвычайной деликатности. Издевательства над религией и оскорбление религиозных чувств также немыслимы, как и оскорбление по национальности. Сегодня Европа захлебывается от пены, которую сама же взбила попыткой совместить мультикультурализм и либеральные ценности. Слава Богу, в России есть здравый смысл на законодательном уровне не допускать самой возможности таких ситуаций, как публикация в СМИ кощунственных религиозных карикатур. О какой бы религии ни шла речь.

─ А как быть, скажем, с кино? Новый фильм Андрея Звягинцева "Левиафан" вызвал горячие споры. Картина получила "Золотой Глобус", претендовала на "Оскар", между тем, здесь, на родине, православные активисты призывали лишить фильм прокатной лицензии, называли его русофобским политическим заказом. По мнению других, "Левиафан" является не антицерковным или антиправославным, а антиклерикальным фильмом. Считаете ли вы борьбу с клерикализмом богоугодным делом, вправе ли церковь претендовать на роль четвертой власти?

– Не могу говорить о фильме, которого сам не видел, поэтому у меня нет собственного впечатления и переживания от просмотренного. Скажу лишь, что, на мой взгляд, любой художник, претендующий на право свободы творчества, должен быть готов к тому, что встретится и со свободой критики в свой адрес. Если мы защищаем важность свободной дискуссии, надо понимать: в ходе ее могут звучать не только велеречивые комплименты, но и нелицеприятные мнения. Что же касается "борьбы с клерикализмом" – давайте называть вещи своими именами. Прежде чем бороться, надо быть уверенным, что враг существует в реальности, а не только в твоем сознании. О какой "клерикализации" общества может идти речь, когда по сей день обычного священника не пустят даже на порог большинства учебных заведений? То, что духовенство перестало быть в обществе маргинальным сословием, конечно, многим не нравится. Но "клерикализм" – это совершенно иное.

В целом же нет ничего удивительного в том, что последователи Христа раздражают кого-то, вызывают неприязнь. Это было всегда. Спаситель на прощальной вечери неспроста сказал ученикам: "раб не больше господина своего. Если Меня гнали, будут гнать и вас; если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше" (Ин.15:20). И в этом – наше главное утешение: гнать тоже будут, но и слушать станут…