Было такое чувство, что он уже родился пожилым человеком. Лысоватый, немолодой. Полуулыбка. Вопросительные интонации негромкого голоса. Быстрый взгляд искоса внимательных черных глаз, знающих о жизни больше, чем кто-либо.
Москва не принимала его. Сын врага народа, он перебрал кучу провинциальных театров от Магнитогорска до Грозного. Ему было уже сорок пять, когда он сыграл Мюллера в "Семнадцати мгновениях весны". Все ему в этой роли, в общем-то не подходило. Он был и старше, чем полагалось герою, и непохож внешне, да и роль, если разобраться, маленькая. Цельный образ Мюллера создала невидимая механика. Тщательность проработки, умение волосок к волоску, крохотными жестами подбирать черты к образу. И музыка.
- Дорогой дедушка Мюллер, мы очень хотим быть на вас похожими, - писали Броневому прибалтийские школьники. А многие чиновники бухтели: мол, разве можно изображать врага таким обаятельным?
Сердца зрителей он завоевал справедливо.
Когда долго работаешь для себя, без какой-либо поддержки извне. Когда жизнь не складывается. Умирает жена, ты остаешься один с четырехлетней дочкой на руках. (Кстати, чтобы не травмировать дочь, Броневой не женился до ее поступления в институт). Съемная комната. Пустая койка и тараканы... Еще не догадываясь, что тебя берегут на потом, ты думаешь, что бог забыл о тебе... И тогда от отчаяния сам начинаешь говорить с Ним. Этот особый разговор не со зрителем и с режиссером, есть в каждой его роли. То, что нельзя не почувствовать.
В 2002, когда Тихонов фактически умирал, "Комсомолка" попросила читателей поддержать тяжелобольного артиста. Кто-то прислал знаменитое: «Штирлиц, а вас я попрошу остаться». Давно замечено: все цитаты героев Броневого можно произносить только так, как произнес Броневой. "А вас, Штирлиц, я попрошу остаться". Как по-разному можно было сказать. Но он сделал то, что сделал. Единственно верная интонация.
И Штирлиц остался. А как иначе. Воннегут говорил: единственное и достаточное доказательство существования Бога - это музыка. Броневой говорил с Богом музыкой. Отсюда - та самая интонация, магия фразы, что, по сути, было самым важным в Броневом, как в актере. Неслучайно до конца жизни он, общем, не особо любящий припоминать обиды, не мог забыть какой-то заштатной журналистки, сказавшей еще в семидесятые кучу нелепицы и - между прочим, что не было у актера музыкального образования. Именно эта фраза задела его больше всего: Как нет! Я учился в Киеве, в музыкальной школе. На скрипке...
Сколько всего было в его жизни. Эфрос сообщал, что ненавидит его жирное лицо. Считал стукачом, в чем сам признался однажды. Как сына врага народа не брали учиться, куда хотел (Броневой считал актерство женской профессией и планировал быть дипломатом, либо журналистом). Но именно упрек в том, что он чужой музыке - задел его сильнее всего.
Ему удавались крайне тонкие вещи, - говорит критик Алексей Коленский. - Нельзя сказать, что, кроме Мюллера, у него были другие роли «в рост» его таланту. Но стоя в любом углу был в центре сцены.
В конце жизни Броневой нашёл свой уголок, свою гавань в театре Ленком. Говорил, что счастлив, что Захаров любит его. А сам Захаров, поставив на незаслуженно задвинутых, сделал его актером своего созвездия: Пельтцер, Леонов, Броневой...
- Самое трудное на сцене ничего не делать - и когда зритель от тебя устал - не мозолить глаза. Я этому научился, - признавал Леонид Сергеевич.
Одна из последних знаковых его ролей была сыграна десять лет назад в фильме Попогребского «Простые вещи». Он - тяжелобольной немолодой актёр, забытый современниками, просит молодого врача сделать ему эвтаназию.
Броневой уходил из жизни, как со сцены. Тихо, без ежеминутного информирования прессы о состоянии здоровья. Он тяжело болел. Но смерть его стала неожиданностью.
«Контрразведчик должен знать всегда, как никто другой, что верить в наше время нельзя никому, порой даже самому себе. Мне - можно".
Броневой умер. В это поверить нельзя.