«Я пишу это письмо как родитель ученика 5-го класса частной школы, и меня сильно беспокоит, что в нашей школе «социальную справедливость» ставят выше академической успеваемости. Школа пригласила внешнего консультанта, и теперь дети читают эту новую «прогрессистскую литературу» в ущерб классике, на которой мы росли, – таких книгах, как «Убить пересмешника» и «Приключения Гекльберри Финна». Большинство учителей и родителей, с которыми я разговариваю, просто хотят, чтобы школа оставалась школой, а не каким-то маоистским институтом по социальному перевоспитанию. Для кого это все делается? Я – демократ из Нью-Йорка. Я твердо верю в равные права для всех людей. И я думаю, что нам еще многое предстоит сделать для достижения этого равенства. Но я не хочу, чтобы в школе моему сыну было плохо только из-за того, что он белый. У него же не было рабов, и, когда в Америке было рабство, его прапрадедушки умирали с голоду в Ирландии».
Это обращение анонимного родителя на страницах издания The Atlantic к руководителям леволиберальной организации «Учителя из г. Нью-Йорка» – призыв остановить политику изменения школьных учебных программ в угоду тому, что инициаторы реформ называют «большей осведомленностью о проблемах расовых и иных меньшинств». В последние пару лет эта политика набирает в США обороты, и все больше родителей переживают из-за того, к чему это может привести.
Ретивость левых кругов в борьбе за равноправие меньшинств – традиционный раздражитель для консерваторов и источник беспокойства для «старых» либералов. В мае 1991-го в Мичиганском университете президент Дж. Буш-ст. произнес знаменитую речь о пагубности «политической корректности», в которой емко сформулировал проблему: «То, что начиналось как повод для вежливости, превратилось в причину конфликта и даже цензуры». В другой известной речи на тему расового неравенства, в марте 2008 года, тогда еще кандидат в президенты Барак Обама сказал, что некоторые ярые защитники прав чернокожих «ставят недостатки Америки выше ее достижений».
Проблема вышла на новый уровень в 2020 году, после того как во время задержания полицией погиб афроамериканец Джордж Флойд. Спровоцированные этим инцидентом акции протеста чернокожих и симпатизирующих им левых групп типа Black Lives Matter и Antifa быстро переросли в беспорядки и мародерство. Похожие погромы случались в Америке и раньше. Но инцидент с Флойдом наложился на усталость и раздражение, вызванные карантинными ограничениями. К тому же по времени это все совпало с пиком избирательной кампании. Власти боялись перегнуть палку и реагировали умеренно – порой даже бездействовали, – надеясь, что все само рассосется. А оппозиция набирала политические очки, педалируя тему полицейского насилия. Впрочем, скоро на щит была поднята более значимая проблема – «системный расизм»: дескать, с Флойдом так обошлись не потому, что он был преступником (его задержали из-за того, что он расплатился фальшивой банкнотой), а потому, что он был черным.
Выборы прошли, протесты затихли. Но тема борьбы с системным расизмом получила в США новый импульс и закрепилась в качестве еще одной разделительной линии между либералами и консерваторами. Все чаще в их спорах стало звучать словосочетание «критическая расовая теория».
Как комплексная академическая дисциплина критическая расовая теория (critical race theory, CRT) стала формироваться в конце 1970-х – начале 1980-х годов. До этого, в 1950–1960-х, в Америке активно развивалось движение за гражданские права. Оно дало толчок политике «позитивной дискриминации» (affirmative action), когда ущемленные ранее в правах группы граждан (это были в основном негры) получали особые привилегии ради восстановления социальной справедливости (social equity). Со временем эти процессы стали оформляться в отдельную концепцию, основные принципы которой были разработаны в рамках юридического анализа теоретиками права Дерриком Беллом, Кимберли Криншоу и Ричардом Дельгадо. Из юриспруденции в сферу образования CRT перекочевала только в 1995-м, а преподавать полноценные курсы по критической расовой теории стали в нескольких ведущих школах права в начале нулевых годов.
У юристов CRT фактически стала методом анализа таких категорий, как «социальные стандарты», «заслуги» и «привилегии». Помимо очевидных случаев проявления расизма – политики расовой сегрегации, когда черным нельзя было садиться рядом с белыми в одних автобусах или ходить в одни и те же кафе и школы, – юристов интересовали более сложные дела. Например, городские власти могли очерчивать районы «с финансовыми рисками», жителям которых банки потом отказывали в ипотечных кредитах. Теоретики CRT считают, что такие решения принимались из-за преобладания в этих районах чернокожих. Или т.н. политика «зонирования одной семьи» (single-family zoning), из-за которой строительство доступного жилья (для «цветных») в благополучных районах, где большинство населения белые, невозможно. Это, в свою очередь, мешает реализации «расовой десегрегации» американских городов.
Критическая расовая теория исходит из убеждения, что раса – это «социальный конструкт», а не биологическая реальность, и расизм – не просто продукт личных предрассудков, а феномен, встроенный в правовую систему и политику страны, из-за чего распределение общественных благ для разных групп получается несправедливым. По мере того как теория проникала в другие дисциплины, на нее, как на катящийся снежный ком, начали налипать «производные» – теория критических латиноамериканских исследований, критических гендерных исследований, критических «квир-культур» (сексуальные меньшинства) и т. п.
Набор левых теорий о социальном неравенстве в отношении разных меньшинств и связанной с этим «политике идентичности» (identity politics) стали называть зонтичным термином «прогрессистские теории» (woke theories). Изначально нейтральный и даже позитивный смысл этого сочетания сегодня носит ярко выраженную негативную коннотацию.
Противники «воук-культуры» едины во мнении, что это не просто антинаучная, а социально опасная ересь, которую влиятельные либеральные круги ловко используют в своих политических интересах. Действительно, в последние годы границы между «прогрессистскими теориями» как академическими дисциплинами и как политической повесткой размылись. Одним из следствий этого стало появление т. н. «культуры отмены» (cancel culture), когда любой человек, не разделяющий «прогрессистские теории», может не просто столкнуться с порицанием в интернете, но и потерять работу и положение в обществе.
Прогрессистские теории стали основой для разных программ в государственных учреждениях и частных компаниях, как, например, курсов по «расовому и культурному разнообразию» (diversity training course). За короткое время вокруг этой темы разросся целый бизнес: в США объем рынка «тренингов по разнообразию» составляет до $8 млрд в год.
Сторонники Трампа сравнивали эти настойчивые попытки левых изменить социальный ландшафт Америки с «сектантской индоктринацией». Они акцентировали внимание на том, что отсутствию разнообразия способствуют те самые тренинги, что учат его искоренять, и что они меняют отношение людей к проблеме. Курсы, которые должны устранять предрассудки именно «как продукт системы», обычно рассматривают предвзятость в отношении расовых и иных меньшинств как «моральный изъян» отдельных людей и вместо реформы институтов фактически призывают – в основном белых – к «личному покаянию».
Специальным президентским меморандумом Трамп даже пытался отвадить руководителей федеральных учреждений от «раскольнических» попыток вводить преподавание CRT в своих ведомствах. Послушались не все, и тогда Трамп издал исполнительный указ, запрещавший любые «образовательные курсы», на которых бы распространялись теории о том, что США «в своей основе расистское государство».
Едва заехав в Белый дом, Байден отменил все директивы Трампа в этой сфере. Но к этому времени полем яростной битвы между республиканцами и демократами из-за «прогрессистских теорий» стала младшая и средняя школа. Одно дело, когда власти квотируют прием в университет или на работу определенного числа чернокожих, азиатов или гомосексуалистов, и совсем другое, когда они в директивном порядке закладывают «новые коды восприятия» в детстве. Теперь цена вопроса ни много ни мало умы и сердца детей и подростков в т. н. «категории K-12», где K обозначает kindergarten, детский сад (возраст 5–6 лет), а 12 – двенадцатый, выпускной класс средней школы (17 лет).
«Леваки-либералы хотят научить наших детей ненавидеть друг друга, вместо того чтобы учить их читать. Критическая расовая теория – это и есть санкционированный государством расизм», – возмущался пару месяцев назад на встрече с советом по образованию штата губернатор Флориды Рон Де Сантис, которого прочат в преемники Трампа на президентских выборах 2024-го. Критика «прогрессистских теорий» – один из главных сюжетов политической программы республиканцев на всех уровнях. Над интеллектуальным наполнением этой критики трудятся ведущие консервативные мозговые центры Америки. Но информационная машина либеральных кругов мощнее (практически все крупные СМИ – за демократов), и пока единственным действенным способом остановить эту политику остаются прямые запреты отдельных губернаторов-республиканцев.
«Обучение детей критической расовой теории – это приобщение их к тем идеалам [свободы, равенства и социальной справедливости], которые воплощает в себе Америка и которые она отстаивает на международной арене», – возражают консерваторам современные теоретики CRT.
Собственно, на международную арену дискуссии о расизме переместились примерно в то же время, когда они обострились внутри Соединенных Штатов. Идею коленопреклонения спортсменов перед началом соревнований как символ солидарности в борьбе за права чернокожих подхватили международные спортивные организации – от «Формулы-1» до УЕФА. К запросу времени быстро адаптировались и крупные научные издания по международным отношениям. «Оксфордское пособие по безопасности» – собрание передовых научных исследований в этой области – начинает теперь раздел «Школы мысли» с «критических феминистских исследований», и только потом идут привычные для международников «реализм», «либерализм», «конструктивизм». Авторы популярного журнала Foreign Policy пошли еще дальше и фактически назвали эти классические школы теории международных отношений продуктом евроцентричного расизма. Призыв пересмотреть всю науку о международных отношениях и поставить во главу угла категорию «расы» поддержали немало видных западных теоретиков, но большая ревизия в этой сфере еще, похоже, ждет своего часа.
Не остаются в стороне и точные и естественнонаучные дисциплины. Так, летом прошлого года, как раз когда США сотрясали протесты, в посвященном вопросам биохимии, генетики и молекулярной биологии журнале Cell («Клетка») вышла статья, в которой редколлегия издания каялась за то, что состоит сплошь из белых, а среди авторов и рецензентов журнала мало чернокожих. А далее шло совершенно неожиданное и очевидно антинаучное, но зато соответствующее нормам политкорректности утверждение: раса не определяется генетически (race is not genetic).
Пример журнала Cell не единичен. Чтобы не прослыть расистами, редакционные советы научных изданий все чаще стараются приглашать в свой состав побольше «небелых не мужчин», даже если их наукометрические показатели далеки от изначально высоких требований таких изданий.
Конечно, есть и те, кто считает, что «новая этика», требующая делать акцент не на профессиональных качествах, а на цвете кожи ученых, приведет к деградации науки и образования в США. Более того, немногие оставшиеся интеллектуалы обращают внимание на то, что ничего общего с истинной заботой о «расовой справедливости» это поветрие не имеет, а главные его апологеты – не негры, а белые леваки. Но эти разговоры ведутся в основном в частном порядке или анонимно в блогах и чатах. Называть публично вещи своими вещами сегодня уже мало кто решается.
Сторонники «новой инклюзивности» убеждают остальную Америку, что эта политика направлена исключительно на обогащение и расширение кругозора учеников и приведение профессиональных сообществ в соответствие с реалиями современного – все более небелого – мира. А значит, теперь в школах, проходя, например, «Приключения Гекльберри Финна», нужно акцентировать внимание не только на главном герое, но и в равной степени на беглом негре Джиме. И, конечно же, заранее обговаривать с учениками неприемлемость использования «Н-слова» – этим эвфемизмом в Америке стыдливо заменяют слово «ниггер», часто встречающееся в книге.
Именно в таком ключе выдержан ответ The Atlantic автору письма, процитированного в начале статьи. «У многих родителей, которые нам пишут, попытки школ стать более инклюзивными вызывают такое же неприятие… Но цель [приглашенных внешних консультантов] – именно в том, чтобы обогатить и расширить кругозор каждого ученика… Что касается учебной программы, то во многих школах она действительно слишком «белая», европоцентричная и поэтому должна быть изменена ради большего разнообразия… Ваш ребенок обязательно должен читать про Гека Финна… Но если в школе не преподают такие книги, как «Повесть о жизни Фредерика Дугласа» (рассказ о жизни в рабстве, побеге и обретении свободы Фредерика Дугласа, ставшего одним из лидеров борьбы за отмену рабства. – «Профиль»), то можно считать, что школа вообще ничего не рассказывает вашему ребенку о периоде рабства… А то, что общество считает «классикой», со временем меняется – и должно меняться, – и подобная политика школ является частью этого процесса».
0
44.25
