ELLE Почему вы решили заниматься искусством?
М.Б. В последнем классе школы я выбрала курс истории искусства — и для меня открылся новый мир! Эти знания аккумулировали в себе политологию, психологию, социологию, языки. Поэтому после школы, в 18 лет, я твердо решила стать историком искусств и поступила в женский Барнард-Колледж при Колумбийском университете в Нью-Йорке, где я сейчас состою в попечительском совете.
ELLE В женских колледжах обычно растят скромниц, а вы на них совершенно не похожи.
М.Б. Женский колледж — не монашеский орден, мы брали классы, в том числе и с мужчинами. Главная особенность Барнарда состоит в том, что любой предмет здесь изучают через призму феминизма. Банальный, но символичный пример — детские сказки. Нам с детства читают волшебные истории, которые развивают гендерные стереотипы. Если герой мужчина, то он, скорее всего, принц, храбрый, сильный, самодостаточный персонаж. Борется за свои права и всегда добивается своего. А как выглядят женщины в сказках? Классика — «Золушка». Женщины здесь либо некрасивые, злые манипуляторши, которые строят козни, как мачеха и ее дочки. Либо святые пожилые девственницы, как фея-крестная. Либо покорные слуги и мученицы, в подарок которым дается принц. Что делает Золушка после свадьбы? Перестает работать и просто красиво живет, ничего не делая. Барнард-колледж перевернул мое сознание. Я выросла в патриархальном обществе. Все это время внутри меня был конфликт: я ощущала себя сильной, свободной и всегда говорила то, что думаю. В ответ на это члены и друзья семьи грозились: «С таким характером тебе не светит счастливое замужество». Меня пытались «угомонить», говорили, что я своенравная. В Барнарде все было наоборот: профессора и деканы призывали прислушиваться к себе, четко выражать свою точку зрения, вступать в дебаты и бороться с предрассудками. Здесь я, впервые почувствовав свою силу, начала думать о карьере и уже на первом курсе поступила на работу в галереи современного искусства в районе Челси.
ELLE В какой момент вы вернулись в Россию?
М.Б. Я закончила учебу в 2007-м и на тот момент уже четыре года успешно работала в сфере современного искусства: в должности директора галереи, сотрудничала с Sotheby’s, консультировала частных коллекционеров. Так сложилось, что именно в тот год русскоговорящие люди впервые стали покупать на больших аукционах самые дорогие лоты современного искусства. Этих таинственных покупателей никто не знал, им никто не давал премиальные места — они сидели в самом конце зала и приобретали шедевры за огромные деньги. После торгов все спрашивали: «Ты не знаешь, кто это был?». Я оказалась в правильном месте в правильное время — говорила по-русски и понимала российский менталитет, имела опыт работы в Америке и представляла, как устроен глобальный арт-рынок. Мне было 22, но на меня, как на профессионала, началась охота. Я стала заниматься стратегическим консультированием, связанным с выходом на русский рынок. Из-за рабочих проектов нужно было перебираться ближе к Москве, и я перебралась в Лондон, поступив в магистратуру по истории искусства в институт Курто. Я поняла, что могу применить свой опыт на благо родины и решила вернуться в Россию. В 2008 году основала организацию Baibakov Art Projects, открыв выставочное пространство на бывшей шоколадной фабрике «Красный Октябрь». На этой площадке мы провели прекрасные выставки, представили работы более 70 художников — как русских, так и интернациональных. Порядка 40 % авторов были женщинами, хотя на тот момент я даже не думала про гендерный баланс в искусстве и немного забыла о своих феминистических корнях. Так получилось, что последним мероприятием на «Красном Октябре» в марте 2010-го стал приезд в Москву нового президента Барнард-колледжа Деборы Спар с лекцией о женщинах в экономике. Это одна из самых великих и влиятельных нон-профит-менеджеров в Америке (в этом году Спар стала первой женщиной президентом Линкольн-центра — одной из самых крупных арт-организаций в Америке. — Прим. ELLE.). Эта женщина — моя ролевая модель: мудрый лидер, карьеристка, писатель, при этом обаятельна и добра, у нее дружная семья — муж, двое сыновей и одна приемная девочка из России. Лекция собрала аншлаг!
После «Красного Октября» я основала вторую выставочную площадку на Павелецкой набережной. Но заниматься в России любимым делом оказалось непросто: приходилось работать практически только с мужчинами с консервативно-патриархальными взглядами. К тому же я чувствовала, что мне, историку искусств, не хватает бизнес-навыков. Поэтому после двух с половиной лет работы в Москве я вернулась в США и поступила на MBA в Гарвардскую школу бизнеса.
ELLE Вернемся к теме гендерных предрассудков. Это болезненная тема для мира искусства?
М.Б. Закройте глаза и произнесите слово «художник» — кто первым придет на ум? Ван Гог? Рембрандт? Скорее всего, образ художника у вас ассоциируется с белокожим мужчиной в годах, с мольбертом в руке и печальным взглядом. Сложно представить, что за этим словом может скрываться молодая темнокожая женщина, как, например, Нжидека Акуниили Кросби из Нигерии, чью работу продали на мартовских торгах Christie’s за $ 3 150 000! Нам необходимо пересматривать навязанные столетиями стереотипы.
В 2015 году я приехала на триеннале в New Museum в Нью-Йорке и была поражена: больше половины представленных там художников — женщины. Для мира искусства невероятный показатель! Через эту призму я начала смотреть на другие выставки, биеннале и поняла, что везде выставлено подавляющее количество художников-мужчин. Эта история стала для меня поворотной. Я начала собственное расследование, и собранные мной данные были удручающие. За 2015 год в США и Великобритании всего 28 % личных выставок были отданы женщинам. И это при том, что именно они составляют свыше 60 % выпускников художественных ВУЗов! Если посмотреть на музейные коллекции, гендерные стереотипы становятся еще более очевидны: в коллекции галереи Tate в Лондоне лишь 30 % работ созданы женщинами, родившимися после 1965 года, и только 19 % — в период с 1900 по 1965 год. Я решила действовать.
ELLE Каким образом?
М. Б. Мы живем в мире предрассудков. Один из них — привычка проецировать любую ситуацию на себя. Именно поэтому белокожие мужчины покупают преимущественно работы, сделанные белокожими мужчинами-художниками. Я решила использовать ту же логику и создать сообщество женщин-филантропов, которые будут поддерживать только женщин-художников. Так, в мае 2016 года я официально организовала в Америке Artemis Council («Совет Артемиды») при New Museum (Новый музей) в Нью-Йорке. Это очень успешный проект. Сейчас в Совет входят свыше 20 членов — это представительницы мира искусства, бизнеса, моды, высоких технологий, есть даже наследницы королевских кровей. За этот год мы поддержали пять выставок. Одна из них — художницы Пипилотти Рист: Новый музей впервые за сорок лет отдал все выставочное пространство одной-единственной женщине. И эта выставка стала самой посещаемой за всю сорокалетнюю историю музея!
Но чтобы изменить судьбы женщин-художников, недостаточно лишь включать их в музейные программы — важно помогать им зарабатывать. Я проанализировала список самых дорогих лотов аукционных домов. Из 1000 рекордных работ, только четыре были созданы женщинами. Четыре! Как это возможно?! Наглядный пример: я знакома с коллекционером современного искусства, в собрании которого — более 830 экспонатов, и всего два созданы женщинами. Почему? Он считает, что в среднем они не растут в цене — это грязный секрет нашего арт-мира, ведь так думает не один он.
Чтобы изменить подобные взгляды и поддержать галерейные продажи женщин-художников на частном рынке, нужны рекорды на аукционах. Самые престижные в этом отношении — вечерние торги Christie’s, Sotheby’s и Phillips, и попасть в них невероятно сложно. Для аукционных Домов это огромный риск — отдавать место в каталоге женщине без коммерческой истории, когда можно заработать на проверенном мужчине. В этом году я выступила консультантом по вопросам поддержки женщин-художниц в Sotheby’s в Лондоне, и они решили рискнуть — включили в вечерние торги новое для них имя: картину 78-летней художницы Пэт Стейр. Ее практически никто не покупал, а у нее потрясающие крупноформатные полотна! Мы договорились на эстимейт (стартовую цену. — Прим. ELLE) 150–200 тысяч фунтов, в итоге лот ушел за 680 тысяч фунтов! Этот результат изменил карьеру Пэт — ее работы на первичном рынке стали более востребованными, а продажи дают возможность жить достойно.
ELLE Что для вас феминизм? В России его часто ассоциируют с небритыми подмышками, отказом от бюстгальтеров и даже агрессией.
М. Б. Грустно осознавать, что в России феминизм — практически ругательство, оскорбление. Это неправильно. Отказ от бюстгальтеров и небритые подмышки — мизерная часть феминизма, но она настолько красочная, что приводится как устрашающий пример во время застольных разговоров. Само понятие, безусловно, гораздо шире и глубже.
Сейчас время третьей волны феминизма. Мы прошли агрессивный процесс борьбы за равноправие. Нам больше не нужно добиваться права голоса на выборах и доказывать, что женский оргазм — это не миф. Основной посыл феминизма сегодня звучит примерно так: «Женщина может быть тем, кем она хочет, и в обществе должны ее поддерживать, так как это выгодно для всех». Женщина может быть главой компании, космонавтом, художником, матерью, учительницей — кем угодно! Играть в футбол или в Барби. Стать прекрасной многодетной мамой и одновременно президентом страны. Феминизм новой волны не говорит о равноправии. Мужчины и женщины — разные: наши взгляды на жизнь и нужды сильно отличаются. Если женщина хочет быть матерью и построить успешную карьеру — нужно ее в этом решении поддержать, а не заставлять выбирать. Есть вполне конкретные решения: например, в крупных организациях необходимо создавать на рабочих местах детские сады. Или дать женщине возможность часть времени работать из дома, чтобы днем она могла забирать ребенка из школы или отвезти его к врачу. Другими словами — сделать работу более гибкой. Если мы не поменяем подход на уровне права, рабочих процессов, инфраструктуры, то будем продолжать жить в мире, где женщины проигрывают и составляют меньшинство.
Важно, чтобы женщины поддерживали друг друга, а не оценивали и критиковали. Мы стали заложницами ситуации, стремясь к перфекционизму: выкладываемся на работе на 150 %, всеми силами стараемся хорошо выглядеть, отвозим дочку на танцы и готовим ужин из трех блюд. Зачем сравнивать себя с нереалистичными идеалами и ругать, если не можешь их достичь?
Феминизм нашего поколения — это взаимопонимание. Если глубже — то это борьба с патриархальной идеологией, где кто-то сильный борется с кем- то слабым за ограниченные ресурсы. Нужно понимать, что если мы, как общество, поддерживаем женщин и даем им возможность выбора, то от этого выигрывают все, и наш мир становится лучше. Феминизм рационален, и мы все — и женщины, и мужчины — должны быть феминистами.
0
119.00
