ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Авг. 31, 2020

Да и «оранжевый уровень опасности» в исполнении властей очень уж напоминал скорее их впечатление от Украины шестнадцатилетней давности, а не косые летние дожди, способные парализовать в лучшем случае ливневую канализацию.

Марш мира, приуроченный к тому же ко дню рождения Александра Лукашенко, должен был начаться в 14:00 на площади Независимости. Но в 13:30, когда я вышел к площади, было уже понятно, что именно здесь ничего не начнется. Здесь, наоборот, все закончилось: стояло оцепление по всему периметру, и что уж говорить — мышь не проскочила бы.

Впрочем, внизу, в пустующем, со всех сторон перекрытом переходе вызывающе работала «Пицца и Шаурма», и тут делали то и другое и рассчитывали, между прочим, все-таки на наплыв посетителей… Впрочем, власти были иного мнения (для них это был бы самый нежелательный, прямо скажем, исход). Да и оппозиция уже тоже.

Всем, кто с утра успел что-нибудь почитать в «Телеграме», было уже известно, что в 11:15 здесь, перед уже расположившимся оцеплением, появились несколько жизнерадостных девушек в национальных белорусских костюмах с тыквами в руках. Они, предлагая омоновцам тыквы, имели в виду, что когда жених не нравится, то сватам (в нашем случае омоновцам) выносят арбуз или тыкву, и называется это «даць гарбуза». Сваты, правда, не брали. Жениха вообще не было видно.

Между тем около двух часов дня в минских телеграм-каналах уже появилась информация: идем по проспекту Независимости, занимая его весь начиная от гостиницы «Минск» до здания цирка, а это же километра полтора.

Но пока, в начале третьего, я почти никого из сопротивляющихся не видел. Даже странно было: неужели такое впечатление произвел на всех «оранжевый уровень опасности»? Наконец на одном из тротуаров, ведущем к площади, появилась бело-красная группа. Им по понятным причинам не дано было попасть в этот день на площадь. Впрочем, одной девушке с плакатом это вдруг удалось. Она использовала не прикрытый омоновцами бордюр тротуара у подземного перехода и легко пошла вдоль строя охраняющих площадь людей в масках, нахально тыча в эти маски своим плакатом «Мы — лепшья дзякуй кожнаму з вас!». Они, впрочем, не реагировали, а ей хотелось хоть какой-то взаимности, и через некоторое время она развернулась, разочарованная, и быстро, чтобы не опоздать ни к чему основному, пошла к своим.

Там все было что-то уже и правда совсем серьезно. То есть группу людей из 200–250 человек с плакатами и флагами на тротуаре блокировал ОМОН и теперь выхватывал из нее и забирал в автозак, стоявший напротив этой толпы на дороге, молодых людей, не проявлявших никаких признаков агрессивности.

Напротив, они все стояли, прижавшись к стене здания, с более или менее бледными лицами. Кто-то казался более решительным, кто-то испуганным. Они не ожидали, что так сразу возьмутся именно за них. И им нечего было противопоставить тем людям в черном, которых собрали, одели и обули, и экипировали для этого случая как надо.

Сопротивлялись только девушки. Одна рванулась за своим парнем прямо в микроавтобус «фольксваген транспортер», а она там была не нужна, девушек по-прежнему не трогали, приказ на этот счет, по-видимому, был более чем строгим, а она одной ногой была уже там и что-то кричала ему и им. Но ее выдернули из минивэна в конце концов с такой же силой, с какой его туда забросили.

Но бой еще не был проигран: перед микроавтобусом, который готовился отъехать с добычей (уже тронулись несколько без таких приключений заполненных автозаков), встала девушка с плакатом «Мы не крысы, мы белорусы! А ты — беги!». Ее оттащили, тогда на капот легла, что-то крича, немолодая женщина. Оттащили и ее.

Парень был, похоже, одинаково дорог и тем и другим.

Микроавтобус развернулся на проспекте и пошел было в обратную сторону, но тут произошло совсем уж неожиданное. Его опять остановили, теперь уже десятка два мужчин, побросавших флаги и плакаты, и начали выламывать двери, чтобы освободить попавшего в беду. Кто-то бил по капоту и стеклам дверей древками, кто-то оттаскивал омоновцев, пытавшихся не дать открыть дверь… Это была уже откровенная потасовка, и я думал, что участвующим в ней оппозиционерам понадобится автозак, шедший за микроавтобусом.

Но нет: «фольксваген» вдруг рванулся, ревнув мотором, и все-таки умчал с наполовину выломанной дверью, а омоновцы предпочли рассеяться. То ли приказа не получили, то ли не выполнили.

Но это было без преувеличения какое-то просто боестолкновение.

Теперь на дорогу вышла сразу вся эта группа протестующих, державшаяся у стены. Они поступали ведь мужественно: только что с ними обходились жестоко, и вот они уже сами не церемонились ни с кем.

Из мегафона капитана омоновцев слышалось:

— Не задерживаемся на проезжей части!

То есть постоять или даже пройтись можно было, не стоило только задерживаться.

Я снова, как и накануне на Женском марше, удивлялся, как много тут детей, и очень маленьких. Одному, лет трех, папа говорил внешне очень спокойно и даже слишком безразлично, чтобы поверить, что ему и правда считай что все равно:

— Никого не бойся…

Мальчик, шедший рядом с папой, даже, по-моему, не слышал его. Да и папа на самом-то деле, скорее всего, самому себе все это говорил прежде всего.

По проспекту мы между тем дошли до ГУМа и наткнулись наконец на шеренгу омоновцев, перегородивших проспект.

Я оглянулся назад. Сзади теперь тоже поджимали, и как. На машинах были укреплены металлические решетки длиной метра по три и метра по четыре высотой, их сдвинули одна к одной и полностью заблокировали проспект. Тротуары заняли омоновцы со щитами, время от времени начинавшие вдруг бряцать оружием, продвигаясь при этом на несколько метров вперед вместе с решетками.

Таким образом, тысячи полторы протестующих оказались в ловушке, и маневр с волнующим отступлением омоновской техники становился более понятным. Заманивали.

При этом за шеренгой ОМОНа, которая стояла в глубине проспекта, появились новые протестующие. Они пришли с другой стороны, и их становилось все больше и больше. Их тоже блокировали, но все-таки они были где-то недалеко, даже рядом, хотелось руку протянуть, что ли… Но по руке можно было и получить.

Тут одна бабушка попробовала цепь омоновцев на прочность, повисев у них на руках, а потом еще одна. Нет, стояли крепко.

— Дай до-ро-гу! — скандировали теперь протестующие.

Странно возникали эти речовки: словно из ниоткуда и всякий раз по делу, точно для момента, в который все и происходило.

И никто, утверждаю это, не руководил процессом: ни тем, куда кому идти, ни тем, кому что кричать. Само рождалось, и мгновенно, вот что происходило.

И селфи девушки делали, конечно, на фоне мрачноватых (а и чего им, с другой стороны, радоваться) омоновцев.

А еще несколько девушек тем временем легли на асфальт перед приближающимися машинами с решетками и не собирались вставать. Так и лежали теперь, раскинув руки. Видишь это — ну и комок в горле, конечно.

— Уходите! — кричал в мегафон омоновец.

— Куда?! — кричали ему в ответ.

Ведь и правда совсем некуда было.

Тут даже ответить нечего было, просто оторопь брала.

— Я вас сюда не звал! — продолжал он разговор.

Это, надо признать, сегодня был единственный человек, который вступил в диалог с народом.

— Мы вас тоже сюда не звали! — крикнули ему наконец.

Это его, по-моему, раззадорило, и через несколько секунд раздвинулись две решетки, из-за них вышли несколько десятков омоновцев и не бегом направились к блокированным, которым некуда было деться, и стали выхватывать заинтересовавших их молодых людей. Те не сопротивлялись, и вообще сцена была, можно сказать, немая. Никто их даже уже не отбивал, и история с «фольксвагеном» пятнадцатиминутной давности казалась мне теперь даже абсурдной. Омоновцы не хамили, даже не прикасались ни к кому, как до этого, а просто подходили и кивали: «Теперь ты». И человек уходил с ними.

Два раза подошли и ко мне, и оба раза сделала свое дело аккредитация. Только один лейтенант остался неудовлетворенным и в суматохе успел сделать выговор:

— А где накидка «Пресса»?

— А необязательно же,— сказал я на всякий случай.

— Надо,— отозвался он нехорошим голосом (но и не таким уж плохим).— В следующий раз чтобы надели, молодой человек.

То есть он, подумал я, отдавал себе отчет в том, что следующий раз еще обязательно будет.

Между тем решетки приближались, и зажатые между ними и цепью ОМОНа люди скандировали:

— Дай-те вый-ти!

И:

— У нас нет оружия! У нас нет оружия!

Ощущение полной беззащитности в этой сжимавшейся ловушке было и правда не из приятных. В юности в Темрюкском районе Краснодарского края я ловил рыбу на узкой речке бреднем. Внизу по течению ставили один бредень, перекрывающий речку, а другой вели сверху. Случалось богато. Так вот, теперь я отдавал себе, кажется, отчет в том, что чувствовала та рыба.

И вдруг ОМОН снялся и ушел. Цепь его пропала. Один бредень сняли. И люди с двух его сторон соединились и начали обниматься, как при встрече на Эльбе. Они были, мне казалось, без преувеличения счастливы.

И только один парень ходил вдоль решеток со странной улыбкой: ладно, еще посмотрим, кто тут будет главный, кто будет решать, когда прийти и когда уйти… И его не трогали: кому он, в конце концов, был нужен, когда никто тут никому уже и не мешает, и ничего не решает…

Я искал, конечно, какой-то подвох и тут. И нашел, понятное дело. Поток хотели направить в сторону, протестующих хотели убрать с проспекта. И убрали: шествие, а его теперь уже следовало так назвать, направилось вниз, по направлению к стеле «Минск — город-герой», где уже, можно сказать, был базовый, многодневный лагерь протеста.

Даже странно: сотни не повторяющих друг друга искрометных плакатов люди заготовили и продолжали заготавливать, а на этот призыв не откликнулись. Может, просто и не успели ничего подарить: их же сразу в стену вжали… А другие и вовсе не донесли…

При этом все эти полтора часа на проспекте было не так уж много людей, и я даже недоумевал: а где же все эти десятки тысяч, которые приходили сюда в прошлое воскресенье? Всего в организации и подавлении беспорядков на проспекте Независимости сегодня были задействованы тысяч, может, пять человек.

И вот когда мы двинулись по проспекту Пераможцев (то есть по верному пути, без сомнения), я вдруг увидел сразу несколько человеческих рек. Они вливались в наш поток стремительно, и когда шествие приблизилось к стеле, здесь и правда можно было насчитать не меньше уж ста тысяч. Я даже не понимал, откуда взялись все эти люди и где они были до этого. Кого-то где-то, может, тоже блокировали, а потом так же разблокировали… Не понять было.

— Мы здесь власть! — скандировали они, и это была правда: здесь, вдали от проспекта Независимости, они и в самом деле были властью.

Стелу под охрану взяли солдаты, и коренастый немолодой человек допрашивал срочников:

— Пацаны, вы ж не ОМОН, не спецназ, я был спецназ, а теперь я на этой стороне, на стороне добра!.. Зачем стоите тут?..

Никто с ним не говорил, но ему достаточно было и взгляда:

— Вот ты на меня чаще всех других смотришь! Че, вызов?! Сколько тебе рожков дали расстрелять свой народ? Пять дали? Вижу, что пять!..

А в целом обстановка тут была очень мирной. Места было много, люди надолго располагались на траве, несли с собой динамики, из которых звучали и Цой с его «Перемен», и «Давай разрушим эту тюрьму!..», старая каталонская песня, которую полюбила в свое время польская «Солидарность»…

Никакого митинга не было (а может, и нужен был), люди просто не хотели расставаться друг с другом, скандировали свои речовки, поднимали руки с пальцами буквой «V», когда их настигала общепринятая тут волна, и не унимались до вечера, пока не хлынул страшной силы ливень и угроза вдруг не стала и правда оранжевой.

И все-таки нет, совсем еще не стала.

А то и уже.

Им, наверное, хулиган какой-то нужен.

Между тем все не закончилось ведь в этот день бивуаком у стелы. Часть людей не удовлетворилась им и подошла к оцеплению вокруг Дворца независимости, где, говорят, опять бродил с автоматом Александр Лукашенко. И может, потому, что никто не хулиганил (а просто все-таки начали оставлять на асфальте подарки на день рождения: белые тапочки, несколько похоронных венков...), к людям вдруг вышел помощник Александра Лукашенко Николай Латышонок, которому сразу, конечно, начали задавать вопросы (а он вдруг стал отвечать). Про убитого во время беспорядков юношу («...А почему вы думаете, что это был сотрудник “Алмаза”, а не провокаторы? У вас есть такие технологии, которыми вы живете...»). Про возможность прямых переговоров с Лукашенко («С Колесниковой никто разговаривать не будет...»). Про жестокость ОМОНа 9–10 августа («Вы должны понимать, что все, что вы делаете,— это революционный процесс... А революционный процесс всегда карается!..»).

Юноша, который спрашивал помощника президента Беларуси про все это, в конце концов закрыл лицо руками.

Да, это даже не пропасть между ними была. Бездна.