30 сентября народной артистке СССР Вере Васильевой исполняется 90 лет. Сегодня она — легенда Театра сатиры, единственная из оставшихся здесь старейших актрис. Вера Васильева встречает юбилей премьерой спектакля «Роковое влечение», где играет роль голливудской звезды, влюбившейся на склоне лет. Как не впадать в уныние, танцевать и влюбляться, у актрисы узнала корреспондент «Известий».
— Никаким. Никогда я спортом не занималась, на диетах не сидела, ничего не делала. Я была очень тихая, незаметная… Такой и осталось, мне кажется.
— Вот знаете, всё идет от головы, конечно. Если голова хорошо работает, то и всё остальное в порядке.
— Нет, я думаю, это от того, что я стала плохо слышать. На суфлера полагаться не могу совершенно, поэтому все слова приходится учить и надеяться только на свою голову. Так и тренируюсь.
— А правда, что вас Шаляпиным называли?
— Ну так я же с детства пела. Помню, чищу картошку дома и пою. Причем пою не боевое-пионерское и не «Эх, хорошо в стране советской жить», а «Травиату». Мы жили в общей квартире, там радио с шести утра и до полуночи передавало классическую музыку, как это ни странно. И я в детстве не знала ни одной песенки детской: одни только арии из опер.
— Кто вас впервые в театр повел? Мама?
— Да нет, соседка по квартире. Культурная женщина была, не выдержала и сказала маме, вот, мол, надо Верочку в театр. Мне лет семь было. И когда я туда попала — а это был оперный театр, — сразу влюбилась.
Вообще-то мне всегда нравилось всё красивое, не знаю, откуда это, семья-то простая была… На Мясницкой — а я родилась там рядышком — было Чаеуправление. Оно и сейчас сохранилось — такое здание в китайском стиле. И туда мне очень нравилось ходить. Я всегда думала, что иду во дворец к китайскому императору.
А уж в опере я была просто поражена. Там же всё внутри в бархате, а люстра — хрустальная, а свет гаснет ме-е-едленно так, постепенно. Ну всё, там я поняла, что буду артисткой.
— Слышала, что в Театр сатиры, где вы проработали вообще-то всю жизнь, вы попали случайно.
— Ну конечно, правда! Я этого театра вообще не знала. Но меня пригласили туда сразу после «Сказания о земле Сибирской». Главную роль предложили, да еще ту, которая мне подходила… Это было настолько лестно, что я, естественно, осталась. Так в нем жизнь и прошла.
— Не жалеете? Ну а если бы в другой театр пригласили?
— Нет, ну что значит «если»! Театр — это как выйти замуж. Замуж не выходят не потому, что «если», а потому что никто не позвал. Вот так и меня в другой театр не приглашали.
Хотя, наверное, Театр сатиры как направление не очень близок мне. Я человек драматический, лирический. Мне был бы ближе Малый театр. Я его люблю, у меня к этому театру святое отношение, в детстве ходила туда и видела великих артистов — Нифонтова, Зеркалова, Пашенная. Вы, наверное, таких и не знаете даже…
— Вы довольны сыгранными ролями?
— Я же вам говорю, я была счастлива в своем театре. И роли у меня были хорошие. В «Ревизоре» я играла Анну Андреевну, в «Воительнице» Лескова — Домну. Вот «Свадьбу с приданым» я очень любила потому что ставил пьесу гениальный режиссер Борис Равенских.
Мне надо было играть бригадира колхоза — Ольгу Степановну, и Равенских мне мою роль сумел опоэтизировать: он так хорошо рассказывал о деревенских чистых девушках и о том, какая должна быть любовь, что эта роль — простенькая, казалось бы, — глубоко в меня засела. И сам спектакль прошел 900 раз с невероятным успехом, и любили все нас.
В общем, не могу сказать, что была недовольна. Для целой жизни это, может быть, не так много, но это были хорошие роли.
А между ними — не такие хорошие (улыбается грустно).
— А это какие, например, нехорошие?
— Были неинтересные роли, особенно в советской драматургии. Наш театр — он больше мужской, и многие лирические героини, которых я играла, были всего лишь сюжетными движениями: какие-нибудь лизочки, манечки, которые уехали, приехали.
Ну конечно, мне в молодости хотелось и Ларису в «Бесприданнице» играть, и Негину в «Талантах и поклонниках». Я даже репетировала эту роль для себя потихоньку. Но сейчас оглядываюсь назад и думаю, что всё правильно. В молодости я играла те роли, которые мне подходили: таких наивных девушек, которые на что-то надеются, в кого-то влюбляются.
— Вера Кузьминична, вы у меня ассоциируетесь с декабристами. Когда тех сослали в разные провинции — они стали поднимать культуру в этих уголках. Так и вы. Из-за того, что у вас не было желаемых ролей — пошли играть в провинцию.
— Да (смеется), я, наверное, декабрист. У меня был период безролья в 1990-е, вернее, роли были, но все старые. Я начала было страдать, но недолго. Предприняла попытку играть в других театрах.
И так получилось, что семь очень важных в своей жизни ролей я сыграла не в своем театре. Раневскую — в Твери, Дженни Герхардт — в Брянске, «Без вины виноватые» — в Орле, а еще — и «Странную миссис Сэвидж», и «Блажь» Островского, и «Пиковую даму»…
— И это же не халтура была, не для денег.
— Нет, конечно, это не про деньги совсем было, а про бескорыстное желание сделать то, о чем мечтаешь. Я, например, Дженни Герхардт (героиня одноименного романа Теодора Драйзера. — «Известия») ну просто мечтала играть. Однажды прочитала книгу и поняла — роль для меня: я так же думаю, так же чувствую. И тогда взяла да и написала письмо в Брянск. И мне взяли да и ответили: «Приезжайте».
В общем, я с некоторых пор не понимаю страданий актеров, которые говорят, что у них нет ролей, которые они мечтали бы играть. Роли — они всегда есть. Другое дело, что за некоторыми нужно поездить.
— Но это же ключевой момент был в вашей биографии, когда вы взяли судьбу за рога.
— Да, это поступок, на который я должна была решиться: представьте, чужой театр, чужая постановка, и даже роль Дженни Герхард была уже кому-то отдана. Но понимаете… Вот вы читаете роман и он становится вашим: вы точно так же чувствуете, так же всё понимаете, как герой. Так и я почувствовала, что героиня стала моей…
— А как в «Вишневом саде» стали играть? Тоже письмо написали?
— Мы случайно ехали в поезде с руководительницей Тверского театра Верой Ефремовой. Говорили о том, о сем, и вдруг она на меня так посмотрела и говорит: «А вы не хотите попробовать Раневскую?» Я сказала: «Мечтала бы». Она отвечает: «Ну приезжайте». И так я десять лет ездила в Тверь, играла, и всегда с аншлагом и со слезами на глазах.
— Вы на сцене командуете? Наверняка с высоты своего патриаршества строите режиссеров, актеров.
— Ни-ког-да! Я по натуре несмелый человек, советов давать не могу и не берусь. В молодости больше любила XIX век, чувствовала героинь, о них мечтала и это влияло на мой облик и внутренний мир. Поэтому я не похожа на современные идеалы. Бойцовские идеалы. Я не боец, совершенно.
— А легко ли жить сейчас человеку из XIX века?
— Мне прекрасно. Я настолько обласкана жизнью и людьми, что мне кажется, у меня ангел-хранитель есть очень сильный. Он, наверное, подумал: а, вот она для себя сама всё равно ничего не сделает, дай-ка я ей помогу…
— Ну то есть ваш рецепт счастья — это смирение, терпение и умение положиться на своего ангела-хранителя?
— Может, это и мой рецепт счастья, но я его никому советовать не буду. Потому что нельзя таких давать рецептов. Каждому свое. Вот представьте, вы, например, человек с характером Оли Аросевой. А тут я такая вам говорю: сиди, молчи, терпи… И что? Вы меня послушаетесь? Вы, наверное, скажете: вот ты сиди и терпи, а я пойду повоюю.
Не берусь советовать.
— Вы часто говорите «я любила» или «я почувствовала» персонажа. А что, это для вас очень важно?
— Тут даже не любовь, а чувство — оно очень важно для меня. У меня такая особенность, я не могу выполнить какие-то технические вещи, если я их не чувствую. Например, в «Свадьбе с приданым» мне надо было кричать что-то про урожай. А не получалось.Режиссер меня ругал-ругал, говорил: «Вера! Твоя героиня — она же болеет за то, что у нее там бригада отстает».
И всё (стучит кулаком по столу) — без толку. Мне-то на урожай совершенно наплевать было...
— Вы себе самой как актриса когда больше нравитесь — в молодости или сейчас?
— Я так думаю, что сейчас я свободнее, чем в молодости.
— Не исключаете возможность, что снова найдете для себя роль и поедете в глушь?
— Исключаю. Во-первых, в таком возрасте, как у меня, почти совсем нет ролей. Бытовые роли я не люблю. Вот такую бабушку, которая говорит: «Ну... щи готовы, идите есть» (старческим дребезжанием) — я играть не буду.
— А как же Мамуре?
Пауза, Вера Кузьминична довольно безрадостно смотрит перед собой.
— Мамуре? Если честно... (голосом издалека) то мне предлагали Мамуре, но я видела Гоголеву. Она мне очень нравилась в этой роли, и мне кажется, что после нее я испорчу это произведение.
Да и в конце концов (очень строго) мне не 105 лет, как Мамуре, а всего 90…
— Вы любите на себя в зеркало смотреть?
— Ой, вы знаете, люблю! (Мечтательно улыбается.)
— А что особенно нравится?
— Ничего! Но в целом — всё терпимо.
— А после спектакля себя обычно как чувствуете?
— Я-то? Очень хорошо себя чувствую. Мне кажется, я после спектакля становлюсь моложе лет на 20. Я такое счастье испытываю! Наверное, то же самое чувствует спортсмен после финиша. Это победа духа над телом.
— Вера Кузьминична, скажите, только честно, вам жизнь рутиной не кажется? Ведь всё одно и то же, да еще столько-то лет.
— Ну не-е-ет...Жизнь интересна! Вы знаете, я для своего возраста нескучно живу. Я же вам сказала, я несовременный человек, я человек романтический. Мне всё нравится, люблю и весну, и зиму, и осень, и путешествовать.
— Меня всегда интересовало, что делают актрисы после работы. Ну не сериалы же смотрят по телевизору…
— Отчего же, смотрят иногда. Я например, смотрю. Иногда не тошнит даже…
Потому что я стараюсь смотреть классику. Мне нравилось, как Хотиненко снял Достоевского. «Мастера и Маргариту» тоже смотрела, но не была в восторге.
А еще — люблю смотреть спектакли. Обычно актеры мало смотрят, боятся чего, что ли… А я люблю. Смотрела «Отцы и Сыновья» по Тургеневу, в филиале театра Маяковского. Смотрела спектакли, где не разговаривают, а танцуют: «Отелло» в Вахтанговском, «Даму с камелиями» в Камерном…
— Читаете?
— Да, но медленно. Знаете, пью по капелькам. Я очень люблю Токареву. Она мне ужасно нравится. Какая умная, как точно чувствует жизнь и женские судьбы. Сейчас читаю Елену Образцову. Журналы читаю. Вдруг прочла, что Фидель Кастро, оказывается, был влюблен и в него была влюблена прелестная женщина. В наше-то время думали, что Кастро — монумент, а оказывается…
— И что, даже депрессии у вас не бывает?
— Депрессия? А что это? Я не знаю такого. У меня моменты большой печали — бывают. Например, муж мой долго болел, мне было его безумно жалко. Мы прожили 60 лет вместе… У него фамилия Ушаков, я его «ушко» звала, он меня — «кузя». Но я не впадала в депрессию, а старалась его развеселить. Когда помогаешь — это ведь тоже приносит положительные эмоции.
Так что печалиться я могу, а слова «депрессия» не знаю. А когда мне говорят, что я прилично выгляжу, я считаю, что это из-за любви. Если тебя кто-то любил — надо быть достойной этой любви. По поступкам, по взглядам, по внешности.
— Вот вы просили не спрашивать, почему так случилось, что вы любили одного, а вышли замуж за другого. Но я даже не спросить, а поблагодарить хотела. За то, что вы в своих мемуарах так просто и хорошо пишете о любви и об этом случае.
— Ну потому что это счастье, даже если любовь кончилась грустно. Счастье, если человек любил.
— Да, вот я и хочу о том же сказать: вы рассказываете это не как сплетню, не как бытовуху, а как прекрасный опыт, который бывает.
— Конечно! Ведь это счастье, даже если ты не соединился с тем, кого полюбил. И даже если в молодости ты ошибся в любви — всё равно не беда. Сердце работает не впустую. Страшно не то, что ты влюбилась в плохого человека, а страшно, если ты вообще не полюбила. Страшно, когда человек ничего не чувствует.
— А что, полагаете, многие ничего не чувствуют?
— По-моему, да.
— Вы кого-то любите?
— Их много (кокетливо). Что я буду разбазаривать? Это же любовь... Нельзя… Хотя… Вот у меня был партнер Юра Авшаров. Чудесный совершенно… Я его очень любила. И когда мы играли «Священное чудовище», я смотрела на него и думала: какой же он умный, как он всё тонко чувствует. У него глаза были умные очень, и он актер хороший.
Сейчас… он похоронен рядом с моим мужем. Я когда прихожу — и ему цветы тоже приношу.
— В спектакле «Роковое влечение», где вы играете сейчас, рассказывается о любви зрелой женщины и молодого человека.
— Это моя последняя роль. Моя героиня не понимает, что это глупость. Она привыкла чувствовать себя прекрасной и не понимает, что это не так. Поэтому ее можно осуждать, но я не осуждаю, ведь то, что она так обманывается, — это не грех, а боль. Может быть, это глупо, но это понятно.
— Оправдать можно всё?
— Нет, наверное, не всё. Но совершить то, что не положено, может каждый. И если эта женщина полюбила, то она не считает, что виновата.
— А сейчас ваше сердце открыто для любви?
— Нет, нет. Мне много лет. Я сейчас люблю, но по-другому. Потому что любовь имеет возраст. В своем возрасте я могу любить издали, признавая духовное превосходство человека. Я не приду к нему поболтать, но буду любить и оберегать его внутреннее. Я, например, считаю, что наш Александр Анатольевич Ширвиндт редкий человек, я его тоже люблю, но на расстоянии: здравствуйте, Александр Анатольевич.
— Ну если не о любви, то о любимых актерах можете рассказать?
— Я признаю талант. Не могу сказать, что у меня есть любимые, но талантливых я назвать могу. И Гафта люблю, и Ширвиндта, Андрюшу любила Миронова. Женю теперь Миронова люблю.
— Сережу?
— Безрукова, что ли? Ну да, в общем, да. Он талантливый.
— Аллу Демидову?
— Она чудесно читает, но я ее мало знаю. Помню, мы однажды ехали с ней то ли в Польшу, то ли в Болгарию. Нас поселили в одной квартире, и она мне строго так сказала: «Главное, что я не люблю, это болтовню. Поэтому завтракайте без меня, обедайте без меня и вообще считайте, что меня нет». Я говорю: «Хорошо». Так мы и прожили.
— Как с девочкой она с вами.
— Ну и ладно. Я не обиделась. Она мне честно сказала. Я это уважаю.
— А чего не уважаете?
— Застолье, еду бесконечную, выпивку. На банкеты я на минутку прихожу, говорю: «Поздравляю» и сразу ухожу. Вот и юбилеи все старалась замять.
— А как? Гости-то приходят?
— Почему? Если не приглашать, не приходят. Но этот юбилей уже не замнешь (задумчиво). Не замнешь.
— Вы говорили, что вы одинокий человек.
— Условно одинокий. У меня есть друзья, но нет компании. Нет застолий. А так (смеется) — дружу абсолютно со всеми в нашем театре. Если есть возможность поболтать перед спектаклем или во время репетиций, то я с радостью. Но совершенно не знаю, кто на ком женат, у кого какие дети. Меня бытовая сторона не привлекает, поэтому сплетничать со мной бесполезно. Но о театре поговорить всегда люблю.
К тому же — нет, я не одинокий человек. 25 лет назад в моей жизни появилась Даша, моя крестница. А теперь — и Дашина дочь, получается, моя внучка. Совершенно волшебная девочка. Она мне звонит ночью и говорит: «Бабушка, я тебя люблю. Я тебя миллион раз целую». А я отвечаю: «А я тебя — два миллиона»…
— Вас не пугает цифра 90?
— Раньше — пугала. Я всегда недоумевала: чем вот эти дедушки и бабушки могут жить? Может, внуками? Но это же неполноценно! А потом — ничего, привыкла. Так как у меня, кроме театра, ничего нет, то я как жила, так и живу. Профессия творческая, она всю жизнь как колокольчик, который говорит: вот это хорошо, это интересно, вот это расскажи.
— Но ведь и театр меняется?
— К сожалению… Очень понизились вкусы в культуре в нашей стране. Сейчас люди не способны сосредоточиться на душе. Им хочется сиюминутного: отдохнуть, похохотать и забыть. И это — пустота. А настоящий театр — он не может быть про пустоту. Он, наоборот, про богатство, которое может быть в душе человеческой. По крайней мере, я бы хотела, чтобы это было так.
— Вы так рассуждаете, наверняка ваши коллеги вас не понимают.
— А со мной никто и не рассуждает на эту тему. Просто вы меня спрашиваете — я вам и отвечаю.
— Хотите сказать, что в театре к вам относятся как к человеку не от мира сего?
— (Смеется.) Ну да, так и относятся. Хотя, вы знаете, люди, какие бы они не были, всё равно хорошо чувствуют другого человека. Ко мне относятся исключительно хорошо все. Они меня воспринимают внутренне безо всякой декларации. Кого бы не увидела, мне обязательно скажут: «Верочка, если тебе что-нибудь надо — не стесняйся, я тебе обязательно помогу». Я отвечаю: «Да бог с вами, мне ничего не надо». А они: «Нет-нет, ты обращайся, мы поможем, поможем». Словом, очень хотят как-то помочь, оказать знаки внимания… Много я вижу доброты. Невероятно много.
— Вы говорили, что советов не даете, но, может быть, вам есть что сказать молодым актерам?
— Сейчас люди более материальны. Уж очень много техники появилось. Уж очень люди замучены, по-моему, добычей. А надо как-то суметь (вздыхает)... суметь сохранить ребенка в себе. Ну, что вы уныли? Трудно? Это совет для всех, не только для актеров. И нужно-то немного. Мне кажется, нужно больше ходить в театр. Театр — он помогает...
0
25.00
