Государство отдает заботу о сиротах на аутсорсинг. Содержание ребенка в приемной семье обходится ему в четыре раза дешевле, чем в детском доме. Так в России выживают семьи и целые деревни.
Смерть Алтаны
В феврале в Москве был крупный скандал — чиновники отказали нескольким столичным приемным семьям в оформлении социальных выплат на детей, взятых под опеку из других городов России: есть московская прописка у ребят — получайте содержание, нет — везите обратно. Приемных родителей тогда упрекали в корысти (столица выделяет на сирот от 16 до 25 тысяч рублей, а провинция — по 6–10 тысяч) и в избирательности (в московских детдомах, в отличие от периферийных приютов, остались лишь подростки с серьезными заболеваниями). Но отказали чиновники как раз семьям с детьми-инвалидами, причем на их лечение и реабилитацию приемные мамы и папы ничего у государства не просили, за свой счет водили несовершеннолетних к врачам, психологам, педагогам.
В нескольких десятках деревень и сёл страны бывшие сироты и их новые родители уже давно решают проблемы без специалистов. Социальные работники наведываются туда редко. А ведь в Курганской, Ростовской, Брянской и Новгородской областях, в Бурятии и Ставропольском крае сирот в 2008–2015 годах брали из детдомов целыми поселками и точно ради денег. Приемным мамам, например, в Бурятии, помимо средств на содержание детей, ежемесячно перечисляют вознаграждение — 4 тысячи рублей за одного ребенка. Если детей пять и более, сумма увеличивается на 24 тысячи рублей. Только в этой республике сегодня 852 приемные семьи и 3200 опекунских. Каждый месяц местные чиновники находят родителей для 12–14 сирот, а в конце года 35 ребят, как было в 2015-м, или 38, как было в 2013-м, возвращаются в детдома с комплексами и страхами, которые ни в долях, ни в процентах не сосчитаешь.
Там же, в Бурятии, два месяца назад покончила с собой несовершеннолетняя сирота. Сначала девочка Алтана попала в Закаменский социально-реабилитационный центр, потому что ее родную мать отправили в колонию за убийство. До приюта Алтану избивали, в приюте изнасиловали. Дальше ее взял под опеку (из-за денег) старший брат, через год — совершенно незнакомый человек, рыбообработчица из села Хуртага, воспитывавшая еще четырех приемных ребят. В 14 лет Алтана забеременела и родила, в 15 — наглоталась таблеток и умерла. Ее крошечную дочь определили в следующую приемную семью.
В декабре 2014 года в Бурятии погибла другая — семилетняя — девочка, тоже переданная приемной безработной маме Закаменским социально-реабилитационным центром. Умерла из-за чужой халатности. Сотрудницу органов опеки, решившую судьбу ребенка, амнистировали.
Деревня приемных семей
По свидетельству детских омбудсменов, список лидеров по количеству приемных семей в России возглавляют Пензенская, Волгоградская, Иркутская и Калининградская области, Татарстан, Башкирия.
Новгородская область в компанию «самых-самых» не попала, но и в ней за последние годы появилось около двух тысяч приемных семей. В деревнях Перелучи, Починная Сопка, Сушилово почти все дети — из приютов.
«У нас 143 приемные семьи и 70 опекунских, — поясняет «Новой» начальник отдела опеки и попечительства Боровичского района Татьяна Матущак. — В детдоме раньше было 150 воспитанников, осталось 22 ребенка. В интернате учились 350 подростков, теперь — 90».
В Сушилове в начале 2000-х годов никто не знал, что такое «формы устройства сирот», а сегодня это деревня приемных матерей. Женщины работают мамами — получают от государства по 6 с лишним тысяч рублей на содержание каждого ребенка и 4 тысячи в качестве вознаграждения за труд. Как заметила местная жительница Рафиса Садриева, «люди полагали, что время, потраченное на воспитание сирот, включат в их общий стаж для пенсии», но ожидания не оправдались, и «потому в прошлом году в деревне участились отказы от детей».
Чтобы понять, как и зачем новгородцы (и не только они) берут ребят из приютов, почему предпочитают приемную семью процедуре усыновления, при каких обстоятельствах дети возвращаются в интернаты, мы поехали в Сушилово.
«Потребительская жилка»
Подростков забрали в летние лагеря, малышня гоняет по деревне на велосипедах. Та еще банда: девочка с марлевой повязкой под глазом, парочка рыжих дошколят, вертлявый и чумазый Сашка, который деловито интересуется, не платим ли мы моделям за фотосъемку, разочарованно принимает «нет, конечно» и без паузы переходит к описанию своего бизнеса. Он что-то кому-то достает, за полтинник чинит соседские велосипеды, прикручивает им же самим открученные детали. Будущий магнат загружает чужаков ненужной информацией и летит на другой конец деревни «заключать» новую сделку. Мы остаемся со взрослыми.
К приемным родителям нас сопровождает глава местной администрации Елена Алексеева. Помогает найти дорогу и… составить правильное впечатление о семьях. А впечатление неплохое: обычные люди, простые, открытые.
Нина Кузьмина говорит о приемных Тане, Саше и Кристине, как все мамы о родных детях: что любят, чем увлекаются, а «вот в прошлом году они у меня придумали», «в марте начудили». Такие беседы можно услышать в любых детсадах, школах, дворах. Когда спрашиваем, почему она стала приемной мамой, пожимает плечами: «Сын в армию ушел, а мне чуть за сорок было. Сил и тепла полно, а отдать некому. Для себя одной жить скучно».
Антонина Сергеева, сотрудница администрации, вспоминает приемных детей как «временных, на лето» и задержавшихся «первую девочку и второго мальчика». Подробно рассказывает, кого и чем кормила, кому и что покупала, кто из ребят после 18-летия спустил за неделю 400 тысяч рублей — хранившиеся на сберкнижке алименты, с кем и почему ей пришлось расстаться: «И тут он говорит, что государство за него платит, и я ему должна покупать все, что требует и желает. Потребительская жилка в таких ребятах есть».
Рафиса Садриева не скрывает, что деревенские женщины брали приемных детей из-за денег: «Считали, что вознаграждение как зарплату начислять будут и стаж учтут. А дают не особо… За двоих ребят вчера 9 тысяч получила. За месяц. Но если бы дело было только в финансах, семьи по 5–7 лет не продержались бы. Попробуй к детям не привяжись».
Рассуждая о том, сколько подростков она воспитала, Садриева произносит подобно героине Инны Чуриковой в фильме «Ширли-мырли»: «Много их очень». Не меньше 13 и каждое лето семья брала на три месяца «временных приютских».
Ольга Николаева обижается на органы опеки: не сообщили ей, что у приемного мальчишки Вовки — задержка психического развития: «Сюрприз преподнесли. Пацан хороший, добрый, ласковый. Но все дома в округе обчистил. Что видит, то тащит. Отправили его в психушку. Там он теперь. Назад просится, а как я его возьму? Вовка семь лет у меня прожил. Да ездила я в опеку, консультировалась. Что сказали? «Эксклюзив, — сказали, — у вас растет. Не расстраивайтесь. Богатыми скоро будете, раз ребенок вещи отовсюду тащит». Какие психологи? К чему меня готовили при отборе на приемного родителя? Тестировали, картинки раскрашивали, приставали с идиотским: «Чего вы ждете от детей? Понимания, благодарности, поддержки?» Дурь такая».
Средний возраст приемных родителей в Сушилове — 45–50 лет. Часть семей — неполные, детей воспитывают одинокие женщины.
«Поначалу деревня набрала ораву ребятишек. В детсаду и школе только приемные и были. А потом отказываться стали — сложно, — признается Рафиса Садриева. — Приютские подростки, они какие… Сядут есть — не могут наесться. Воруют часто. Наша Катя, которой сейчас 18 лет — и, в принципе, она уже должна от нас уйти, но не уходит, — тоже воровала, чудом избежала суда. Красть — общая болезнь приемных».
Позже, в Москве, семейный психолог, психотерапевт и педагог Елена Щепеткина объяснит мне детскую ненасытность подсознательным желанием заполнить пустоту, а воровство — стремлением попасть в поле зрения взрослых.
«Подростки привыкли, что их бросают, передают из рук в руки, что многое в жизни — временное, проходящее, — считает Щепеткина. — У ребят словно дыра внутри. Им хочется чем-то ее закрыть. Когда они крадут у приемных родителей — стараются взять над ними власть, обратить на себя внимание. Когда воруют у чужих — мстят. Приемным семьям нужно постоянное психологическое сопровождение, помощь. Самостоятельно, без взгляда и содействия со стороны, даже специалисты не всегда справляются».
Для новгородской деревни детская психология, группы сопровождения и анализ поступков — прекрасное далёко. Нереальное, как поездка из Сушилова в Диснейленд.
«Если не буду стараться, меня определят в детдом»
Саша Никитина и Алина Ронжина — бывшие воспитанницы социального приюта и приемные дочки. Сейчас Алина — мама двоих малышей, Александра — прилежная молодая жена.
Саша не любит вспоминать детство — родители пили, мать обижала. Александра и ее сестра неделями не возвращались домой, голодали, ночевали в подъездах, пока органы опеки не отправили их в госучреждение. Оттуда девочек взяли в приемную семью.
Новая мама тоже пила, но была человеком тихим и мягким. «Всегда меня жалела, — говорит Саша. — У приютских ребят по-разному получилось: многие сменили по две-три семьи. Чуть что не так — их выпроваживали. Никому не интересно, каково это, когда тебя дергают с места на место. Проблемы, внутренние царапины, раны не видны. У меня была другая приемная мама — защищала, любила. Когда она умерла от цирроза печени, я долго не могла успокоиться».
По словам Саши, выросшие приемные дети обычно едут к своим близким — к биологическим родителям. С приемными переписываются в социальных сетях. Александра со своей матерью общается редко.
«Бывает, напьется — звонит. Кричит, что я ей жизнь сломала. А мне на нее пофиг», — зло бросает Саша Никитина и неуклюже растирает по лицу слезы…
Алина Ронжина — профессиональный воспитатель. После декретного отпуска мечтает работать в приюте.
«С ним столько всего связано. Туда меня привезли, когда мать лишили родительских прав. Вернули, когда не сложились отношения с первой приемной семьей, — перечисляет Алина. — Они то ли староверами были, то ли сектантами. Взяли пять детей и от всех отказались. В другую семью нас прислали со странным мальчиком, жестоким — он птиц убивал, ударить мог просто из любопытства. Взрослые оставили его, а от меня отказались: «Нам хватит одного трудного ребенка, девочка не нужна».
Рафиса Садриева стала моей четвертой и последней приемной мамой. Ехала к ней и понимала: «Если не буду стараться, меня определят в детдом». Любая семья лучше детдома.
Моя родная сестра Аня прожила у Садриевых несколько лет, а в старших классах попросила органы опеки забрать ее обратно в приют. Сейчас она живет с родной матерью.
Еще я приходила в приют, когда потеряла ребенка. Сын родился с больным сердцем, носили его по врачам, в Питер возили, но ничего не смогли сделать. Где бы я психологов после похорон нашла? Только в приюте…
Моей старшей дочке Дарине 7 лет, сын Сережка совсем маленький. Рожать мне уже не разрешат — из-за искусственного клапана сердца. Хотим с мужем усыновить ребенка. Нет, приемная семья — не то. Усыновленные дети чувствуют себя своими, а приемные не забывают, что от них в любой момент могут отвернуться. Возьмем малявочку, чтобы росла с нами, знала семью с пеленок. Чем больше времени дети проводят в интернатах, тем они холоднее.
Я дорожу приемной мамой. Она недавно лежала в больнице — опухоль вырезали. Я четыре дня дежурила у ее постели, с ложечки кормила. Она замечательная, но усыновление — это усыновление, а приемные семьи… другие они».
«По мамкам не скучают»
Подопечные жительницы усадьбы Ровное Юлии Широбоковой — шесть детдомовских ребятишек. Младший скоро пойдет в школу, старшая — в колледж. Юлия работает медсестрой в психоневрологическом интернате, получает около 10 тысяч рублей в месяц. Двое суток проводит с пациентами, двое, после ночных смен, — с приемными детьми.
«За воспитание государство мало дает, а соседи думают, что деньги лопатами гребем, — ворчит Широбокова. — По телику на днях передачу показывали. О приемных родителях. По 40 тысяч рублей в месяц народ имеет. Наша область отстает. Потому люди в Тверь уезжают, там выгоднее.
Почему я детей взяла? Единственная дочка выросла, не хватало чего-то. У нас огород большой. Ребята овощи для себя выращивают. К труду привыкают — пригодится. Мне в детдоме не сказали, что один из ребят энурезом страдает — писается и какается. У двух подростков — ЗПР, ну с головой не все в порядке. Мамки у кого — пьющие, у кого — тунеядки. У Никиты мать богатая. Ремонт недавно сделала. Да у всех у них дома есть, я за детским имуществом зорко слежу: куда после 18 лет пойдут. Я все, что нажила, оставлю единственной дочери. А у ребят свои семьи, не навсегда здесь.
По мамкам дети не скучают. Да, Вовка, не скучаешь?»
Юля обращается к худенькому мальчишке. Вместе с остальными ребятами он сидит за столом, ест шоколадное печенье, согласно кивает и ревет.
«А ты чего плачешь, Вовка? — не унимается приемная мама. — Ты чего?»
В органах опеки
Общаясь с начальником отдела опеки и попечительства Татьяной Матущак и руководителем комитета образования и молодежной политики администрации Ириной Странниковой, узнаем, что в Боровичском районе Новгородской области за благополучие 269 детей из приемных и опекунских семей отвечают три специалиста. За тем, что происходит в селах и деревнях, на территории площадью 3000 квадратных километров, должен наблюдать один из них. Если не завален бумажной работой.
«Конечно, времени и ресурсов не хватает. У нас в стране органы опеки — промежуточное звено, которое не ясно, к чему и кому относится. В одной половине регионов органы опеки включены в структуру соцзащиты, в другой — подчинены департаментам образования. Где они? Под кем? Социальные работники должны сосредотачиваться на людях, привлекать психологов, педагогов, а их превращают в чиновников, — рассуждает Ирина Странникова. — Уже существующие законы и еще не принятые законопроекты обходят важные вопросы: кто и как должен учить сотрудников органов опеки, как должна строиться работа».
«Мы должны анализировать, готовы ли дети влиться в приемные семьи, готовы ли взрослые их принять. Требуется сопровождение таких семей. И в идеале не дистанционное, с приездами-отъездами, а надо, чтобы в каждом населенном пункте были специалисты, — убеждена Татьяна Матущак. — Почему в Швеции нет сирот? Потому что там прекрасные службы сопровождения. И прежде всего они занимаются кровными семьями. Начали родители пить, потеряли работу — приходят профессионалы и потихоньку, ненавязчиво корректируют их поведение. Бардак в доме — подталкивают к ремонту. Ленятся — мотивируют искать вакансии. А параллельно для ребенка выбирают замещающую семью. Его не забирают в приют и не уводят в чужой дом. Рядом живет замещающая семья, она контактирует с родной семьей ребенка. Он ходит в гости, привыкает к новым друзьям. И если его мама и папа не меняются, ребенок плавно перемещается в новую семью. Никто не рвет его психику. А ведь и в России, по статистике, всего 20% семей не могут восстановиться. Но у нас органы опеки работают по наитию: каждый город, район по-своему. Системы опеки, социальной помощи как таковой нет».
«У нас нет сирот, всех устроили»
Российская система опеки и попечительства — это 10 тысяч специалистов. Четыре года назад в Москве провели мониторинг, показавший, что у основной массы работников социальной сферы нет высшего профессионального образования, около 25% в прошлом были учителями-предметниками, еще 25% — юристами, немногочисленные психологи предъявили дипломы, но не смогли ничего сказать о практике.
Если проводить такой мониторинг в провинции, придется считать не юристов и учителей, а бывших сотрудников инспекций по делам несовершеннолетних и мелких клерков из департаментов образования и соцзащиты.
«Органы опеки находятся в условиях, в которые их поставила система, — говорит руководитель Благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская. — Судя по профстандартам, их сотрудники — мегаспециалисты, знающие о многом. При этом ни один вуз России таких работников не готовит. У нас судьбы детей и семей решают люди без полномочий, навыков и знаний, а не эксперты. И об их опыте говорить странно. Десять лет поступать ошибочно — это не опыт, это профессиональная деформация. Социальной помощью в стране мало кто занимается. Кроме тех регионов, где опека и соцзащита объединились. Как в Москве, к примеру. А в большинстве областей они закреплены за разными ведомствами и никак не взаимосвязаны. Кому отдают ребенка, у кого его забирают — рулетка».
По данным Министерства образования и науки РФ, в 2015–2016 годах россияне стали реже усыновлять сирот, предпочитая возмездную форму опеки. Некоторые регионы, как Новгородская область, решили выплачивать усыновителям единовременное пособие — 100 тысяч рублей на ребенка, но семей не прибавилось.
Количество возвратов детей в приюты и социально-реабилитационные центры тоже не уменьшается — примерно 10% случаев. Только в Новосибирской области в 2015 году вторично стали сиротами 96 подростков, и за первое полугодие 2016-го — 31 ребенок. Может, эту статистику пора изучать?
«В нашей стране, когда стартуют кампании, тут же начинаются рапорты: мы впереди! Не буду указывать регион, но опишу саму ситуацию. Идет селекторное совещание, заместитель губернатора одной области объявляет: «У нас нет сирот. Своих всех устроили. Присылайте из других городов». А у них эксперты в обмороке лежат: откуда, как? Не надо гнаться за цифрами, — предупреждает уполномоченный по правам несовершеннолетних в Томской области Людмила Эфтимович. — Главное — чтобы возвратов в приюты и детдома не было. Возвраты — тяжелый показатель. Мы же людей дергаем, и в тот самый момент, когда они формируются.
Сам отбор и подготовка родителей для приемных семей формальны. И кадровое обеспечение органов опеки вызывает много нареканий. Семьи нужно сопровождать. Вы отдали детей — ведите эти семьи, они должны в любой момент получать консультацию, помощь или совет психолога. Если специалист без знаний и опыта, он не поможет…
И само число детей, передаваемых одной семье, надо, на мой взгляд, сокращать. Ребенок из кровной семьи, попадающий в новые условия, травмирован, ему нужно индивидуальное внимание. А когда в семье несколько таких детей, понятно, что возникают проблемы, об индивидуальном подходе речи не идет. Детские дома всеми правдами-неправдами стараемся упразднить, но на что их меняем?»
Содержание одного ребенка в приюте обходится государству в 350–400 тысяч рублей в год, содержание приемной семьи с одним ребенком — в 100 тысяч рублей. Наверное, выгодно и экономно. Не случайно в Госдуме дорабатывается законопроект о профессиональных родителях — об опекунах, заключающих с органами опеки трудовой договор.
«Если его примут, нынешние приемные семьи вернут детей в приюты, потому что закон не будет действовать задним числом, и попытаются набрать по договору новых, — комментируют парламентские инициативы сотрудники органов опеки из Новгородской области. — Возникнут дополнительные проблемы. Плохо, что все решения в стране насаждаются сверху».
«Когда в кровных семьях все будет в порядке, тогда не будет необходимости в приемных родителях и казенных учреждениях. Увы, за последние несколько лет на государственном уровне не принималось никаких решений, направленных на сохранение кровных семей, — вспоминает директор Благотворительного фонда профилактики социального сиротства Александра Марова. — Все решения, имеющие целью оптимизацию детдомов, они федеральные и рамочные — некий набросок для выработки последующих решений на уровне регионов. А в регионах кто во что горазд, все зависит от человеческого фактора, от качества менеджмента. Если нет профессионалов — составляются отчеты для галочки, пишутся красивые доклады и ничего не меняется содержательно».
1.0
22.00
