ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Июнь 28, 2019

глава 2права

К 1969 году разъяренной толпой Америку было не удивить. В 1963 году «Марш на Вашингтон за рабочие места и свободу» собрал порядка 250 тыс. человек; в походе на Пентагон, акции протеста против войны во Вьетнаме, прошедшей в октябре 1967-го, приняло участие около 100 тыс. Люди собирались тысячами, чтобы выразить возмущение убийством Мартина Лютера Кинга или выступить против производства напалма. Но чаще всего — чтобы заявить о своих правах. Феминистки и студенты, латиноамериканцы и афроамериканцы — в 60-х свои права отстаивали все. Кроме гомосексуалов — до происшествия в «Стоунволле» массовых акций они не устраивали, хотя их положению было не позавидовать.

В 1969 году во всех штатах, кроме Иллинойса, гомосексуальность считалась преступлением. За секс по согласию между двумя взрослыми людьми одного пола полагалось наказание: в зависимости от штата — от штрафа до пожизненного заключения. Во многих штатах существовали и другие законы, ограничивавшие права гомосексуалов: где-то им не продавали алкоголь в общественных заведениях, где-то выписывали штрафы за долгое нахождение в общественном туалете, где-то увольняли с работы. Увольнение было самой распространенной формой дискриминации. Гей-активистка Джери Фейр вспоминала: «Если появлялось малейшее подозрение, что ты лесбиянка, тебя тут же увольняли с работы. Тебе не позволяли попрощаться с коллегами или собрать вещи со стола — ты просто исчезала. Мысли постоять за себя даже не возникало, ведь последствия такого протеста могли быть хуже увольнения». Устроиться на аналогичную должность, например — школьным учителем, после увольнения было практически невозможно: данные уволенных за гомосексуальность вносились в открытую базу, которой пользовались почти все работодатели.

Не лучшим было положение геев на военной и государственной службе: гомосексуальность считалась проявлением «эмоциональной неустойчивости, несущей угрозу национальной безопасности» — со службой в армии или в государственных структурах это было несовместимо. Чтобы уволить человека, достаточно было анонимного доноса. Помимо этого, поиском геев активно занимались полицейские и агенты ФБР: они устанавливали прослушивающие устройства и камеры в местах, где обычно собирались гомосексуалы, а иногда устраивали охоту на живца, изображая геев и провоцируя людей раскрывать свою сексуальную ориентацию.

Общественного протеста ущемление прав геев не вызывало: гомосексуальность считали опасной болезнью. Несмотря на результаты исследований Альфреда Кинси, обнародованные в 1948 году и показавшие, что 37% мужчин хотя бы раз в жизни вступали в гомосексуальную половую связь, в 1952 году Американская ассоциация психиатров все равно включила гомосексуализм в перечень психических расстройств. В 60-е психиатры уже говорили об эпидемии и настаивали на принудительном лечении с помощью стерилизации, электрошоковой терапии, кастрации или лоботомии. По телевизору родителям объясняли, как распознать болезнь на ранней стадии: «Слишком деликатно приглаживает волосы и поправляет воротничок? Нормальные мальчики так себя не ведут». Отношение населения к гомосексуалам отражали результаты опроса, проведенного CBS в 60-х: «Двое из трех американцев смотрят на гомосексуалов с отвращением, беспокойством и страхом».

Немногочисленные гей-активисты предпочитали не защищать право геев на гомосексуальность, а нивелировать саму сексуальность. Такой тактики придерживалось, к примеру, общество Маттачине — основанное в 1950 году и названное в честь средневекового тайного общества, оно ставило себе целью продвигать «нравственную гомосексуальную культуру». На практике это означало попытку предъявить геев консервативным американцам как таких же людей и добропорядочных членов общества — носящих костюм, верящих в бога и избегающих разговоров о сексе. Члены Маттачине называли себя гомофилами и надеялись вписать геев в пуританский социум, обойдя стороной вопрос об их сексуальности, но к концу 60-х стало понятно, что воспитанию терпимости это не способствовало. Полумеры не приносили результатов, и начало акций в защиту прав гомосексуалов было вопросом времени. В середине 1968 года знаменитый телеэкстрасенс Джерон Крисвелл обещал соотечественникам, что через год страну захлестнут протесты гомосексуалов.

глава 3«стоунволл-инн»

Существует точка зрения, что внезапная решимость геев дать отпор полиции была вызвана тем, что под угрозой оказалось единственное отвоеванное ими городское пространство — гей-бар. Не существовало другого общественного места, где гомосексуалы могли держаться за руки, обниматься и танцевать и не бояться быть за это побитыми. В гей-баре находили не только сексуальных партнеров, но и просто друзей — людей, от которых не нужно было скрывать свою сексуальную ориентацию. А в «Стоунволл-инн» к тому же можно было выпить: в отличие от других нью-йоркских гей-баров, здесь запрет продавать алкоголь людям, открыто демонстрирующим свою гомосексуальную ориентацию, соблюдали только во время полицейских рейдов.

«Стоунволл» был не просто баром, а главным гей-баром в США, если не в мире. В конце 60-х Нью-Йорк был гей-столицей Америки, а гей-центром Нью-Йорка был район Гринвич-Виллидж. Именно здесь, на Кристофер-стрит, в марте 1967 года молодой мафиози Тони Лаурия, по прозвищу Толстяк, открыл гей-бар на месте сгоревшего в середине 60-х ресторана «Стоунволл-инн». Тони, в то время еще скрывавший свою гомосексуальность, находился в сложных отношениях с отцом, известным мафиози Эрни Лаурия, и решение открыть «бар для педиков» было продиктовано желанием насолить отцу, который мечтал вырастить из сына нормального гангстера.

Вместе с двумя партнерами Тони вложил $3500 в ремонт заброшенного заведения. Ремонт был скорее косметическим: обгоревшие стены покрасили черной краской, окна забили изнутри деревянными досками — на случай, если полиция решит брать бар штурмом. Кондиционеры еле работали, пожарного выхода не было, раковин для мытья посуды тоже — бармен, прополоскав грязный стакан в двух тазах, наливал туда напиток и давал его новому посетителю. Считается, что именно антисанитария в «Стоунволле» стала причиной вспышки гепатита среди геев в Гринвич-Виллидж в начале 1969 года. Тони пожалел денег даже на вывеску: новый гей-клуб открылся под старым названием — «Стоунволл-инн».

Формально «Стоунволл-инн» был не баром, а клубом. При действовавшем запрете на продажу алкоголя лицам, нарушающим общественный порядок, пытаться получить лицензию на открытие гей-бара было бессмысленно. Тони зарегистрировал «Стоунволл» как bottle club — закрытый клуб, где не продается алкоголь, но куда можно прийти со своим. На самом деле со своими напитками в бар не пускали, а алкоголь — разбавленный водой — продавали из-под полы по завышенным ценам, но для имитации закрытого клуба у входа лежала книга, в которой положено было отмечаться его членам. Настоящих имен никто не писал — самыми частыми посетителями заведения были Элизабет Тейлор, Джуди Гарленд и Дональд Дак.

Несмотря на высокие цены и отсутствие базовых удобств вроде чистых стаканов, «Стоунволл», самый большой по площади гей-бар Нью-Йорка, быстро стал популярным. Пока хозяева других баров разгоняли сидящих слишком близко друг к другу геев, Тони Лаурия предоставлял им возможность не только пить, но и танцевать — для привлечения посетителей он даже поставил в «Стоунволле» два краденых музыкальных автомата. Еще одним преимуществом «Стоунволла» оказалось его постоянство: в то время как остальные гей-клубы то закрывались, то переезжали, редко оставаясь на одном месте больше нескольких месяцев, «Стоунволл» к 1969 году работал два года — огромный по тем временам срок, за который в баре успела сложиться своя клиентура.

Примерно половину посетителей составляли белые гомосексуалы — представители среднего класса в районе 30 лет. Другую половину — бездомные хастлеры всех рас и возрастов. Особенно много было подростков, спасавшихся в баре от тягот уличной жизни. Их положением охотно пользовалась мафия, превращая подростков в секс-работников: этажом выше был оборудован уже настоящий закрытый клуб, где состоятельные геи с Уолл-стрит, неготовые афишировать свою ориентацию, могли снять проститутку. Клиентам обещали полную анонимность (в помещении даже был отдельный вход, не связанный с баром), но в действительности почти все они впоследствии оказывались жертвами шантажа. Руководил этим предприятием менеджер бара Эд «Череп» Мёрфи. Ветеран Второй мировой и бывший рестлер, отсидевший 10 лет за кражу золота из стоматологии, он собирал информацию на посетителей и затем вымогал у них деньги за неразглашение. Говорят, что у него даже был компромат на директора ФБР Джона Эдгара Гувера и что именно это спасло его в 1966 году, когда шантажистов накрыло ФБР. Мёрфи удалось избежать ареста: сдав подельников, он вскоре вернулся к прибыльному бизнесу.

Считается, что деятельность Мёрфи и была одной из причин внепланового полицейского рейда. В результате его махинаций на рынке оказалось подозрительно много ценных облигаций (видимо, Мёрфи удалось прижать нескольких геев, имевших к ним доступ), часть из них всплыла в Европе и заинтересовала Интерпол, Интерпол отправил запрос в полицию Нью-Йорка с просьбой проверить их происхождение, расследование привело полицию к гей-барам и прежде всего к «Стоунволлу» — стало понятно, что в недрах клуба творятся дела похуже нелегальной продажи алкоголя. Рассадник преступности решено было закрыть — дело поручили инспектору Сеймуру Пайну. В ночь на 28 июня в сопровождении наряда полиции он прибыл в «Стоунволл».

глава 4бунт

Пайн приезжал в «Стоунволл» второй раз за неделю. В первый раз он конфисковал алкоголь, но хозяев это не смутило. «Забирай, мы все равно завтра снова откроемся»,— заявил один из партнеров Тони. В этот раз Пайн заручился судебным ордером, позволявшим вынести из бара не только выручку и алкоголь, но заодно автоматы по продаже сигарет, барную стойку и входную дверь,— с такими потерями открыться на следующий день было бы сложнее. В «Стоунволл» он прибыл около часа ночи, рассчитывая, что операция займет минут тридцать. Спустя несколько часов вместе с семью полицейскими он вынужден будет закрыться в пустом «Стоунволле», спасаясь от толпы гомосексуалов.

Когда полицейские зашли в «Стоунволл», Морти Манфорд, выпускник школы, собиравшийся поступать в Колумбийский университет, стоял у бара и смотрел на танцоров go-go. «Я подумал: неужели опять? Я не боялся, что меня арестуют, но был страшно разозлен, что прервали вечеринку». Пайн велел выключить музыку и всем достать документы. Майкл Фейдер, приехавший в Нью-Йорк на выходные страховой агент, вспоминал, как тоже неожиданно разозлился: «С какой стати я должен уходить? Я только пришел. И зачем полицейские ломают скамейки в баре, они мешают кому-то?» Посетители с неохотой предъявляли документы и выходили из бара — расходиться в разгар ночи ни у кого не было желания. Когда трансвеститам и транссексуалам велели пройти на определение пола, один из них внезапно возмутился: «Вообще-то у меня есть права, гарантированные Конституцией. С какой стати?» Полицейские увели его силой, напряжение повышалось.

Пайн не понимал, почему рейд идет не как всегда и откуда взялось недовольство обычно покорных посетителей бара. Вряд ли это понимали и сами недовольные, во всяком случае в их последующих рассказах единого мнения на этот счет нет. Джон O’Брайан, гей-активист, считал, что посетители бара восприняли рейд как акцию мэра Нью-Йорка, который перед переизбранием решил зачистить город от геев и потому велел полиции увеличить количество рейдов; Сильвия Ривера, только что бросившая проституцию продавщица-трансгендер, говорила, что все в баре были на взводе из-за состоявшихся в тот день похорон актрисы, певицы и гей-иконы Джуди Гарленд; журналист The Village Voice Говард Смит, пришедший к бару в начале рейда, считал, что на всеобщее настроение повлияли жаркая погода и полная луна; бездомные подростки просто устали жить в постоянном страхе полиции и уже достаточно выпили, чтобы потерять самообладание.

Один из них, Томми Ланаган-Шмидт, вспоминал, как стоял перед «Стоунволлом» и ждал, когда выпустят друзей. В отличие от других гей-клубов, расположенных в глубине переулков, «Стоунволл» находился на центральной улице района — довольно широкой Кристофер-стрит. Весть о том, что в клубе что-то происходит, быстро разнеслась по «гомосексуальному гетто» — посетители других баров да и просто местные жители стали подтягиваться к бару: кто-то из любопытства, кто-то — чтобы поддержать друзей, кто-то из солидарности. Когда к «Стоунволлу» подъехал автозак для погрузки арестованных, у бара собралось уже около тысячи человек. Томми говорил потом, что никогда не видел столько геев. Кто-то крикнул: «Свиньи, хотите взятку — вот вам» — и кинул монету, в следующее мгновение толпа начала закидывать полицейских мелочью.

Большинство очевидцев сходятся в том, что переломным моментом стала погрузка в автозак лесбиянки в кожаном мужском костюме. Полицейские выламывали ей руки, толкали и били, а она пыталась вырваться и просила сделать наручники послабее. Перед тем как ее наконец запихнули в машину, она успела крикнуть: «Что же вы стоите? Помогите мне!» В этот момент столпотворение превратилось в восстание. Вместо монет в полицейских полетели бутылки и камни. Сеймур Пайн под крики «Конец полицейскому произволу!» и «Мы — розовые пантеры!» спешно баррикадировался внутри бара. Джон O’Брайан наблюдал, как полицейские прячутся, и чувствовал прилив сил: «Я ненавидел полицию, но всегда боялся ее, а в этот раз я впервые увидел испуганных полицейских. Чернокожие протестующие убегали от полиции и протестующие против войны убегали от полиции, а полиция побежала от геев».

Примерно через час, на протяжении которого толпа безуспешно штурмовала «Стоунволл» (мафия хорошо подготовила бар к полицейскому штурму), к бару подъехали несколько автобусов с отрядами быстрого реагирования. Удивленные спецназовцы — «Педики никогда не протестуют!» — освободили Пайна и остальных полицейских из бара и начали разгонять толпу. Сделать это, однако, оказалось непросто: протестующие, многие из которых были местными, хорошо знали окрестности, стремительно делились на группы, рассеивались по переулкам и собирались вновь — выдавить их из района оказалось невозможно. Не сработало и оцепление: прямо напротив рядов спецназа геи плясали канкан и пели скабрезные песни. Иногда из толпы выхватывали случайных людей и избивали, но протестующие настолько перестали бояться полицию, что наваливались кучей и отбивали своих. Все это продолжалось несколько часов: так и не поймав ни одного протестующего, полицейские вынуждены были покинуть Гринвич-Виллидж. В этот момент геи осознали, что Кристофер-стрит теперь принадлежит им.

глава 5после бунта

Ранним утром 28 июня 1969 года уставшие протестанты разошлись по домам, но Стоунволлский бунт на этом не закончился. Вечером того же дня многие его участники, не сговариваясь, вернулись в бар — его к этому времени слегка прибрали после ночного погрома, но алкоголь уже не продавали. Джерри Хуз, накануне танцевавший канкан перед колонной полиции, вспоминал, что вернулся потому, что, впервые почувствовав себя свободным, не хотел расставаться с этим чувством: «Мы боялись, что это закончится и все будет как раньше. Все были напряжены, все хотели продолжения».

Слух о «гей-революции» быстро разнесся по городу: в Гринвич-Виллидж стали стягиваться не бывавшие прежде в «Стоунволле» геи, сочувствующие гетеросексуалы и просто туристы. На стенах домов в тот же день появилось граффити: «Запрет на алкоголь для геев кормит мафию и коррумпированных копов», «Кристофер-стрит принадлежит королевам», «Gay power!». В девять вечера, когда в районе собралось уже около 2 тысяч человек, приехали отряды полиции. В этот раз полицейских было больше, и вели они себя агрессивнее: используя слезоточивый газ и жестоко избивая всех подряд вне зависимости от возраста, пола и сексуальной ориентации, за несколько часов они зачистили район. Несмотря на это, гомосексуалы и сочувствующие продолжали возвращаться к бару протестовать против дискриминации и полицейского произвола на протяжении еще четырех дней.

Почти недельный бунт в районе «Стоунволла» стал самой масштабной и продолжительной на тот момент акцией гомосексуалов. О нем написали The New York Times, New York Post, Daily News и The Village Voice. Аллен Гинзберг, пришедший к «Стоунволлу» в один из тех дней, верил, что на этом сопротивление не закончится: «Протестующие были прекрасны, они перестали выглядеть забитыми, как все педики несколько лет назад. В стране 10% геев, и самое время нам заявить о себе». Веру Гинзберга разделяли многие.

Всеобщим воодушевлением попыталось воспользоваться общество Маттачине, призвавшее гомосексуалов объединиться под их крылом, чтобы единым фронтом отстаивать равные права. Но после «Стоунволла» их робкая «гомофильная» тактика и благочестивые пикеты больше не вызывали энтузиазма: вместо того чтобы скромно просить американское общество признать за гомосексуалами хоть какие-нибудь права, геи отныне требовали всех обеспеченных Конституцией прав. Пока члены общества Маттачине осуждали протестующих («Кидая камни в окна, двери не откроешь»), опасаясь, как бы новые геи-радикалы, поддерживающие кто Фиделя Кастро, кто «Черных пантер», не вызвали волну агрессии со стороны гомофобов, стремительно появлялись новые общества.

По аналогии с Национальным фронтом освобождения Южного Вьетнама возник Фронт освобождения геев, затем «Лавандовая угроза», Альянс гей-активистов, «Уличные трансвеститы-революционеры» — всего через год подобных обществ было уже больше тысячи. Они высаживали деревья в парке, который вырубили из-за того, что там собирались геи, организовывали дискотеки для гомосексуалов, митинговали у полицейских участков после очередных рейдов, осаждали редакции газет, отказывавшихся печатать слово «gay» (The Village Voice в итоге изменила свою политику), устраивали протестные акции во время выступлений мэра, искали жилье для бездомных геев, писали письма протеста в Американскую ассоциацию психиатров (спустя четыре года после Стоунволлских бунтов, в 1973 году, Ассоциация психиатров исключила гомосексуальность из перечня заболеваний), выпускали собственные газеты, пикетировали загсы.

Рейды и аресты продолжались, геев по-прежнему дискриминировали на работе, избивали и убивали, но из разрозненных гей-групп постепенно складывалась новая политическая сила. По-видимому, это ощущали не только геи, во всяком случае вскоре после «Стоунволла» федеральный прокурор США Томас Форан с горечью признал: «Мы проиграли наших детей сраной революции педиков».

О революции, впрочем, речи не шло: как часто бывает, на смену единству быстро пришла фракционность, на смену всеобщей эйфории — неспособность договориться друг с другом. Геи-марксисты спорили с чернокожими лесбиянками, геи-радикалы, поддерживающие «Черных пантер»,— с трансгендерами. С трудом объединить их удалось лишь ради того, чтобы отметить годовщину Стоунволлских бунтов.

глава 6парад

Отпраздновать годовщину Стоунволлского восстания придумал человек, ненавидевший «Стоунволл». Крейг Родвелл, несостоявшийся богослов и танцор балета и бывший любовник Харви Милка, не меньше полиции хотел закрытия мафиозных баров вроде «Стоунволла», которые наживались на том, что гомосексуалам больше некуда было пойти. Разбавленный дешевый алкоголь, антисанитария, отсутствие пожарных выходов, бездомные подростки, которых мафиози заставляют заниматься проституцией, и шантажисты, доводящие гомосексуалов до самоубийства,— всему этому Родвелл мечтал положить конец на протяжении тех многих лет, что состоял в обществе Маттачине. И все же когда в ночь на 28 июня в «Стоунволле» начались беспорядки, он одним из первых прибыл на место и начал обзванивать редакции газет. Вид отказывающихся лезть в автозак гомосексуалов произвел на Родвелла неизгладимое впечатление — это он первым крикнул: «Gay power!» В течение следующих дней его мысли были заняты одним: он пытался придумать новую акцию, которая стала бы продолжением «Стоунволла».

4 июля вместе с несколькими десятками гей-активистов со всей страны Родвелл отправился в Филадельфию пикетировать здание, в котором была подписана Конституция США. Общество Маттачине уже в пятый раз устраивало здесь пикет, желая напомнить американцам об ущемлении прав геев. Как и в предыдущие разы, мероприятие предполагалось тихое: организаторы заранее договорились не одеваться вызывающе и не вести себя провокационно. Когда две лесбиянки взялись за руки, один из организаторов немедленно их разнял, но это внезапно вызвало несогласие: Родвелл предложил всей нью-йоркской делегации провести остаток пикета взявшись за руки.

Этот инцидент навел его на мысль устроить марш, на котором гомосексуалы смогут спокойно держаться за руки. Марш он предложил провести в Нью-Йорке — в годовщину «спонтанной демонстрации гомосексуалов 28 июня 1969 года». Чтобы избавиться от ассоциаций с мафией, «Стоунволл» (к этому моменту уже закрытый) решили не упоминать — акция была названа «День освобождения Кристофер-стрит». Марш — от Кристофер-стрит до Центрального парка — должен был завершиться митингом. Главным слоганом выбрали «Скажем громко: „Мы гордимся тем, что мы геи“». Особенного энтузиазма идея Родвелла среди геев не вызвала, но марш решено было все-таки устроить.

Переговоры с полицией, отказывавшейся согласовать марш и митинг, и гей-активистами, боявшимися масштабной публичной акции, заняли месяцы. Утром 28 июня 1970 года у Родвелла не было ни разрешения на марш, ни уверенности в том, что на него кто-нибудь выйдет. Он даже собирался все отменить, согласившись, что еще не время гомосексуалам маршировать держась за руки, когда почтальон принес из шестого участка полиции официальное разрешение на проведение акции. Теперь марш должен был состояться, решил Родвелл, даже если маршировать он будет один.

Впрочем, к двум часам дня — официальному началу шествия — на Кристофер-стрит уже толпилось несколько сотен человек. Участникам посоветовали снять очки и украшения на случай нападения. До смерти напуганные, они выдвинулись в сторону Центрального парка с плакатами: «Сапфо была в теме», «Гомосексуал — не слово из трех букв», «Я — лесбиянка, и я — прекрасна». Сильвия Ривера вспоминала, что, идя средь бела дня по центру Нью-Йорка, она чувствовала себя так, как будто нарушает закон,— настолько боялись геи появляться в общественных местах. Хотя шествие было согласовано, а вдоль всего маршрута для охраны демонстрантов были выставлены полицейские, участники марша почти бежали, думая, что на них нападут.

Не пройдя и половины пути, Родвелл, находившийся во главе колонны, стал замечать, что к маршу постепенно присоединяются люди с обочины,— к тому моменту, когда колонна дошла до Центрального парка, участников было уже несколько тысяч. Ивонн Флауэрс, активистка Фронта освобождения геев, как и многие, решилась прийти в последний момент: «Я поняла, что веселье кончилось, что, если я хочу защитить себя, надо вместе с остальными открыто бороться на нашу свободу».

В «Дне освобождения Кристофер-стрит» приняли участие практически все гей-организации Нью-Йорка. Крейг Родвелл плакал и праздновал. Гомосексуалам он показал, как их много, а гетеросексуалам — что прятаться по гей-барам геи больше не будут.

В следующем году «День освобождения Кристофер-стрит» прошел не только в Нью-Йорке, а в десятке американских городов, а заодно в Париже и Лондоне. Длинное название марша не прижилось: уже первые участники стали называть его «Gay pride parade», парадом гордости, взяв фразу из лозунга «Скажем громко: „Мы гордимся тем, что мы геи“».

За следующие полвека гей-прайды стали универсальным способом для гомосексуалов по всему миру требовать соблюдения своих прав. В этом году нью-йоркский гей-парад, посвященный 50-летию «Стоунволла», соберет, как ожидают организаторы, около 4 млн зрителей, а одним из участников, возможно, станет первый открытый гомосексуал, баллотирующийся в президенты США,— Пит Буттиджич. Одним из пунктов маршрута будет бар «Стоунволл-инн», открытый — на этот раз вроде бы без мафии — на старом месте в 1989 году.