ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Сен. 22, 2022

— Евгений Павлович в шутку называл себя «основоположником эротического кинематографа» после фильма «Полосатый рейс», где он появляется в кадре голый. Однако Леонов почти не играл любовь в кино, кроме «Донской повести» и «Зигзага удачи». Какой была женщина, которую любил Евгений Павлович, — то есть ваша мама?

— Она была москвичка, но ее отца надолго послали работать в Свердловск, там на улице она и познакомилась с будущим мужем. Папа, кстати, тоже родился не в деревне Давыдково под Клином, где висит табличка, а в Москве, на Васильевской улице, на четвертом этаже большого углового дома напротив Дома кино. Бабушка, мамина мама, имела фамилию Стоилова, похожую на болгарскую, но о чем это говорит, я пока не сумел выяснить. В Вятке был некий Стоилов — владелец нескольких пароходов. Родственник или нет, я так и не выяснил. А пароходик в наследство мне сейчас не помешал бы! (Улыбается.) Я во время гастролей там попытался что-то узнать, но тщетно. После папиного ухода бабушка переехала жить к нам. Очень требовательная женщина была, могла обидеться и долго не разговаривать. А мама была взрывная, вспыльчивая. Я мог и схлопотать от нее сгоряча. Вот я пришел из школы, принес очередную двойку, мама говорит: «Тогда я выбрасываю железную дорогу, которую тебе вчера подарили». Я плачу, утром иду к мусоропроводу, рыскаю там — нету. Потом оказалось, что мама ее просто спрятала. И все — на этом воспитание закончилось. Ее воспитательного порыва хватало ненадолго. Я взял себя в руки, немного поучился, но к этому времени уже безнадежно отстал от программы. То есть мама могла меня эмоционально вздернуть и тут же забыть про это, практически ничего не предприняв. У современных родителей (в том числе и у нас с женой) другой подход — подтянуть, помочь, нанять репетитора в случае необходимости…
Папа же был миротворцем, всех примирял, гасил мамину излишнюю эмоциональность. Мама была конкретнее, приземленнее, чем он. Любила, по словам друзей, пустить крепкое словцо. Но никогда при мне, ни в коем случае. Она громко смеялась, ее звонкий смех раздавался от театра до Тверской улицы. Шутница была, и однажды дошутилась. Мы сидели в шикарном ресторане «Баку», папа любил там поесть. В тот день с нами пошел директор нашего театра Рафик Экимян, они с папой дружили. Мне было лет семь, я увидел рюмку с коньяком и спросил: «А что это такое?» Мама пошутила: «А ты попробуй». Я, недолго думая, и выпил залпом. Запомнил одно: что мама просто белая стала от ужаса. И, хоть мне понравилось ощущение, я сильно испугался за нее.
Еще мама была хорошей хозяйкой. Ей, конечно, помогала приходящая помощница, но все серьезные вещи она делала сама. Готовила божественно! Недавно мы были в Екатеринбурге на гастролях, я заказал пельмени и заплакал, потому что вкус был из детства — как у мамы. Попросил у повара рецепт этих пельменей, но что такое рецепт? Тут руки нужны... Душа. А пироги какие у мамы были! Я все это умею, правда не так вкусно получается, но я знаю, к чему надо стремиться. Вот вы отказались от щей, которые я сам приготовил, а напрасно… Мне пока еще трудно говорить про маму, не привык в прошедшем времени. Я думал, что она до 100 лет дотянет. Но она умерла в прошлом году.
— Такое впечатление, что ваш отец ее обожал, а она позволяла себя любить, как, впрочем, часто бывает в жизни…
— Он, безусловно, любил ее всю жизнь. Друзья рассказывают случай на гастролях в Ленинграде. Они шли по Невскому проспекту, а параллельно за ними ехала театральная машина, но папа не садился. Он выбирал миноги для мамы, она их любила. Зайдет в один магазин, попробует — нет, не то, горчит, в другой — опять не то, жесткие, и так до победы, пока не нашел такие, как ей нравились. На гастролях всегда покупал ей много одежды, а потом звонил кому-то из друзей и жаловался: не подошел размер или фасон. Папа всегда старался маму порадовать. Что касается вашего предположения, кто из них больше кого любил — я не знаю, да и не могу из деликатности вмешиваться в их дела. В своих отношениях они теперь уже на небесах разбираются, наверное.
— Актер Владимир Коренев вспоминал, что никогда не видел Леонова отдыхающим. Дома было то же самое?
— Отец говорил, что девяносто процентов успеха актера — это работа дома над ролью. Так что у меня в памяти — он вот здесь, за столом, с текстом и что-то там чиркает. И курит. Он ведь много курил. Я не помню, чтобы он лежал, например. Это я могу прикорнуть после обеда, он же все время двигался, хлопотун был.
— Мне кажется, по характеру Евгений Павлович был очень похож на Сарафанова из фильма «Старший сын», такой же добрый и наивный.
— Да, незащищенный по-детски. Не мог ответить, если обижали, не умел никого поставить на место. Никогда не делал замечаний никому, кроме меня. Иногда на сцене он мне шептал между репликами: «Громче говори», «Не спи», «Зубы мне не вышиби!» Это когда я к нему темпераментно подлетал. (Улыбается.) Знаете, никогда не было у отца тяжелого взгляда. Вот мне в школе не давалась математика, и, когда к нам приезжал папин старший брат, инженер в КБ Туполева, он на меня смотрел уничтожающе. Помню, я мямлю что-то, а дядя смотрит так, что жить не хочется. Мол, никогда из тебя ничего не выйдет. А в папином взгляде всегда читалась надежда. Он ведь был по-настоящему добрым и чувствительным человеком. Вот, например, такая история: к нам в дверь позвонила женщина с ребенком и попросила денег, папы дома не оказалось. Я подумал, что она аферистка, и отправил ее… Был такой грех. Папа пришел и очень обиделся на меня: «Как ты мог так поступить?» Знаете, я очень много рассказывал об отце. А недавно вдруг подумал, что все время забывал упомянуть об одном очень важном его качестве — он умел слушать. С возрастом я стал понимать, как важно, когда тебя слушают, когда в глазах видишь отклик и получаешь реальную помощь. Отец находил для этого силы и энергию, несмотря на то что и занятой был очень, и иногда плохо себя чувствовал… Георгий Данелия рассказывал, что, когда они выступали где-нибудь в больнице, врачи просили Леонова зайти и поговорить с больными во всех палатах — настолько у него была положительная энергетика.
Еще отец обладал потрясающим чувством юмора. Марк Захаров вспоминал: «В театр пришел новый артист. Встретив Леонова перед спектаклем, так и вперился в него взглядом. Стоит и молчит, и смотрит внимательно, долго. А Евгений Павлович вдруг говорит: «Извини, я тебя перебью — мне надо на сцену». Или, помню, мы были в Воронеже на гастролях, и папу поселили в обкомовской гостинице в огромном номере. Мы пришли и не можем его найти. Вдруг слышим: «Иди на голос, сынок!» Так мы его и нашли. Еще история: однажды за мной пришли друзья звать на гулянку, папа окинул их взглядом и грустно напутствовал: «Сынок, береги пипиську!»
— Кстати, вчера один мой знакомый, узнав, что я иду к вам, вспомнил этот случай. И я подумала: это ли не доказательство огромной народной любви — когда даже через 28 лет люди помнят не только роли Евгения Павловича, но и истории из его интервью. Как ваш папа пользовался своей славой?
— Он пользовался ею в основном для других — мог войти в кабинет высокого начальства и попросить для кого-то квартиру, место в больнице и тому подобное. В то же время его узнавали на рынке в любом городе и давали все продукты бесплатно. Захаров как-то сказал: «Столько съесть, сколько заработало это лицо, невозможно». При этом отец был очень щепетильным и придерживался правила: не надо ничего брать у государства и ни в коем случае нельзя занимать — ни у друзей, ни в банках. Мол, накопим — купим. Не любил просить. В театре машина была с водителем, ею пользовались все, но только не отец! Летом сам ездил за рулем, зимой я его возил. Помню, однажды на гастролях экскурсионный автобус не приехал забрать актеров, все были недовольны, и я тоже стал возмущаться: «Что такое, где автобус?» А он мне: «Ну все говорят — пусть говорят, а ты почему повторяешь? У тебя что, денег нет? На, возьми! Поезжай на такси, и не надо ни от кого зависеть».
Отец никогда не кичился тем, что он народный артист. Но однажды обиделся на милиционера. В тот день он стал лауреатом Госпремии, отмечали в ресторане. После этого сели в такси, таксист нарушил правила, неправильно развернулся. Милиционер остановил, папа говорит: «Товарищ сержант, простите, такой праздник у нас!» Тот — нет, никак, меня, говорит, это не касается, мне все равно! Папа вспылил, наговорил грубостей. И это был единственный раз на моей памяти, когда он так отреагировал. Чаще папа был недоволен самим собой. На экране на себя смотреть не любил. Помню, по телевизору показывали «Донскую повесть», он сел рядом: «Я бы это сейчас по-другому сыграл». Вечно копался в себе, сомневался. Спрашивал после спектакля осветителя, например: «Как сегодня финал? Мне показалось или что-то не то?» Любил проигрывать роли с друзьями по телефону, рассказывал им: «Вот эту сцену хочу так сыграть». С Георгием Данелией они не были друзьями, но очень часто по телефону много чего обсуждали… И наедине с собой отец постоянно вел какую-то внутреннюю работу. Недаром написал в своей книге «Письма к сыну»: «У меня есть «санитарные дни» — думаю, правильно ли я все делаю?»
— Андрей, отношения между людьми претерпевают изменения со временем. Какие этапы во взаимоотношениях были у вас с папой?
— Сначала он не очень активно участвовал в моей жизни. Папа ведь часто уезжал на гастроли, надо было зарабатывать деньги для семьи, мама не работала. Однажды приехал после долгих гастролей домой, мне было лет пять, и… я его не узнал. Папа говорит: «Привет, сынок!» А я посмотрел на него и продолжил играть в коридоре со своими игрушками. Отец очень расстроился. Я это хорошо помню.
Позже был период, когда я стал стесняться даже ходить с ним — мне не нравилось пристальное внимание: «Ах, какой у вас мальчик, как похож на вас…» Это создавало ощущение несвободы. Поэтому я старался идти чуть сзади папы, метрах в пяти. Он спрашивал: «Что ты отстаешь?» А мне неловко было сказать: «Иди так, как будто я не с тобой». Мне хотелось стать незаметным, я даже не любил новые вещи. Помню, куртку новую мне купили, и мы пошли на стадион «Лужники», там играли наши со шведами, мне было лет четырнадцать-пятнадцать. Куртка так сверкала, что мне казалось, все на меня смотрят, хотя смотрели, конечно, на папу. Так хорошо запомнил, потому что ощущение страшной неловкости снедало меня всю дорогу.
Порой отцовская опека казалась мне чрезмерной. Даже пришлось убежать от этого… в армию. Но и тут отцовская любовь настигла. Несмотря на мои запреты, он, не имея опыта вождения машины зимой, приезжал меня навестить. Однажды даже прислал мне вырезку из газеты об «опасности гололеда на трассах».
— А когда вы решили пойти по отцовской стезе и стать актером?
— Мне просто в детстве ничего не было интересно, только солдатики. Я очень любил болеть, потому что родители уходили, оставляя меня одного с моим миром. Единственное, что меня спасло, — любовь к чтению. Так что сказки, приключения, да все, что вы сейчас видите здесь на книжных полках, — мной прочитано. Ну и куда еще мне было идти? В артисты.
— Не боялись, что вас будут сравнивать с вашим великим отцом?
— Да я долго вообще не воспринимал его как актера! Все стало меняться, когда я поступал в институт. Мне потребовалась помощь. Я стал снисходительно у отца спрашивать: «Ну скажи, как я читаю?» Он делал замечания, я раздражался: «Ну все, хватит, ничего не буду делать!» Потом опять к нему шел. Постепенно проходила стеснительность, ведь папа был любящий и мудрый. Уже в институте он даже моим друзьям помогал разбор текста делать. Он же ученик Яншина, а тот ученик Станиславского. Постепенно папа становился для меня авторитетом в профессии. А уж когда я поступил в театр «Ленком», часто стоял за кулисами и наблюдал его игру. При этом у меня были совсем иные кумиры — Проскурин, Збруев, Караченцов и другие выдающиеся артисты «Ленкома». Вначале я боялся сцены, вплоть до рвотного рефлекса. Надо было это преодолевать. Но когда мы с папой очутились в одном спектакле «Вор» и он мне что-то стал подсказывать, я снова обижался. Если бы мне посторонние делали замечания, я бы адекватно реагировал. А папа, как мне казалось, слишком много и занудливо мне говорит, говорит — это раздражало. На самом деле мне тогда не хватало фантазии, хотелось только повторять за кем-то, копировать. Я мечтал Сальникова в спектакле «В списках не значился» сыграть, которого исполнял Виктор Проскурин. Марк Захаров тогда сказал мне: «Не надо начинать карьеру в театре с ролей, звездно сыгранных другими актерами». И он был прав. На сцене я недостаточно хорошо себя показывал, Захаров был недоволен. Это же профессия зависимая, в ней хорошо, когда все получается, а если нет — появляется неверие в себя... Я говорил папе: «Все, ухожу из театра!» Он отвечал: «Успокойся, сынок, это марафон, надо потерпеть». Потихонечку направлял, успокаивал... Однажды после спектакля «Женитьба Фигаро» (я играл Керубино) я спросил его: «Ну как?» И услышал в ответ: «Хорошо, сынок, я так смеялся!» — «Есть замечания?» — «Нет замечаний, мне все понравилось». Я был счастлив!
Отец всегда был страшно важным человеком в моей жизни. И все же недаром в «Письмах к сыну» есть такая пронзительная фраза: «Люби меня, как я тебя». Папу обожала вся страна, а ему не хватало любви близких — такой, какая ему нужна была… Да, мир так устроен. Дети — эгоисты. А после папиной смерти у меня остались сплошные сожаления. Сейчас я понимаю, что, к несчастью, упущено время. Лишний раз не поговорил с отцом, обижался, не сказал, как он мне дорог.
— В «Поминальной молитве» Евге­ний Павлович говорит: «Господи, я никогда не обращался к тебе, никогда не прислушивался». А как было в жизни?
— Именно так. Он только когда здоровье подкачало, стал открыто говорить про Бога. Но внутренне, наверное, всегда был настоящим христианином — пусть и не крестился, не ходил в церковь. Главное, он соблюдал все заповеди — не обижал, не мстил, не злился, маму любил, меня любил. Однажды я при нем про кого-то сказал: «Вот дурак!» — а папа меня осадил: «Нельзя так говорить, это неуважительно по отношению к человеку». Я бы никогда не назвал отца святым, скорее, разным, со своими особенностями. Но он был целомудренный, чистый, не любил сальные анекдоты, стеснялся. Никогда пьяным его не видел или в тяжелом похмелье. Разве что немного навеселе…
— А плачущим вы его когда-нибудь видели?
— Слезу смахнуть, от фильма растрогаться — это он мог, но так-то при мне держался. Однажды, когда мне было 13 лет, мы все были в Нарве на съемках фильма «Гонщики». И вдруг они с мамой уехали на три дня, ничего не сказав. Оказалось, умерла бабушка, папина мама. На перроне я их встретил и заплакал, а папа держался — не хотел меня травмировать.
— Мистика случалась в его жизни?
— Конечно. Все, что произошло в Германии, было настоящим чудом. У отца случился инфаркт. Прямо в больнице — на пороге кабинета, где ему делали рентген. Если бы папа был на улице, его бы не успели подключить к аппарату искусственного дыхания. И если бы все случилось в России — тоже не спасли бы. Потом Чазов сказал, что у нас такие операции на сердце только начинают делать… А в Германии посчастливилось встретиться с врачом-экспериментатором. Он сказал: «Если не сделать операцию завтра, то точно все. А так — один шанс из тысячи есть. Так что будьте готовы к худшему». Мы все время до операции говорили с отцом, иногда я даже пел, чтобы он слышал родной язык и наши голоса… А Захаров в это время, собрав всех актеров перед спектаклем «Юнона и Авось», попросил помолиться за Леонова. Это все совпало, и чудо свершилось. Отец смог встать уже на второй день после операции.
— Вы, кажется, были в ссоре, когда у папы случился инфаркт?
— Как это обычно бывает в семьях, конфликт возник на ровном месте. Мы поехали в Германию на гастроли, не разговаривая друг с другом. Обычная семейная ссора, которую я не могу простить себе до сих пор. Но когда он свалился с инфарктом, какие могут быть ссоры? Я испугался за него. Ситуация стрессовая, все уехали в другой город, я остался, язык не знаю, прихожу в больницу — он в трубках, не реагирует ни на что. Я ночевал на лавке в реанимации несколько дней.
— Правда ли, что потом в Риге какая-то зрительница сказала ему, что после такой операции живут пять лет? И он ровно столько прожил…
— Он, как актер, эмоционально все воспринимал, и эти пять лет в голове отпечатались, он даже говорил об этом. После инфаркта очень все изменилось, врач сказал — сидите дома, а когда отец дома сидел, он скисал. И потом, он же не выполнял все врачебные рекомендации — позволял себе вкусненькое. Не курил, правда. Главное — понимал, что его жизнь прошла. Причина этому не только здоровье, но и время. Настала не его эпоха, страна изменилась. И ему больше не звонили каждый день, как раньше. Отцу вообще не сильно нравилось то, что вокруг происходило в 90-е годы. Интонация недовольства чувствуется в его интервью. Надо было снова поехать в Германию, показаться врачам, но не получилось, не успели. Последнее папино лето мы провели в Крыму с моим сыном и с друзьями. Отец там плавал, ничего не предвещало…
— Вы теперь в театре играете его роль — Тевье в «Поминальной молитве». Как думаете, отец одобрил бы вас в этой роли?
— Когда мне предложили сыграть Тевье, я вначале отказался — мне казалось, что это будет пародия на тот легендарный спектакль. Я сказал режиссеру Саше Лазареву, что могу попробовать, но только по-своему, как меня папа учил — каждую фразу на себя перекладывать. Первые спектакли шли тяжело, у меня даже давление подскакивало из-за того, что я не мог усмирить свое волнение. Но с каждым разом я чувствую себя увереннее. Вот сейчас я небритый специально, мне это помогает в роли Тевье. Я надеюсь, папа бы мною гордился — хотя бы потому, что я взял на себя такую ответственность... Я пошел на это, и, думаю, правильно сделал. Сейчас спектакль пользуется большим успехом, последний вообще прошел на ура. Я так радуюсь, когда билетерши говорят: «В зале так рыдали! И так смеялись!»
— Сейчас вы востребованы, у вас молодая, красивая жена, трое детей. Жизнь удалась?
— Моя жена Настя очень профессионально ведет все мои дела, она раньше работала на ТВ. Детей воспитывает, следит за их успеваемостью. Миша похож на дедушку. Они с Аней снялись в сериале Киры Мещеряковой «Слепая». Но Миша технарь, по мозгам. Я как-то пытался помочь ему по математике, но получил такой взгляд, что понял — не надо мне в это вникать даже близко. Миша собирает сложные модели машин с мотором. А вот Аня прекрасно чувствует себя на сцене. Недавно вышла читать стихотворение, первое слово было «встаньте» — и все встали. Так убедительно она это сказала…
Иногда ловлю себя на том, что в разговоре с детьми повторяю папины интонации, так же занудливо воспитываю их, но только более жестко, в командном, приказном стиле. Это у меня мамино, наверное, но в папиных сдержанных тонах. Сложнее всего со старшим сыном. Ему уже 35 лет. У нас с ним не всегда было взаимопонимание, и не только потому, что сын в другой стране живет. Когда мы с его мамой развелись, они уехали к ее родителям в Швецию. Женя рос там, а я его брал только на лето. Как-то он приехал в Москву, а мне не понравился клочок красных волос на его голове, и я ему это высказал. Женя позвонил маме и говорит: «Хочу домой, не хочу с папой», а она в ответ: «Сами выясняйте свои отношения». Очень мудро поступила. В результате мы с Женей друг к другу притерлись, и у нас хорошие отношения. Сейчас он уже женился, у меня внук родился, зовут Мио. Мне нравится, что сын делает как актер. Просто мы, к сожалению, далеко друг от друга. И уже три года, с тех пор как началась пандемия, я его не видел. Все это мне напоминает мои собственные отношения с отцом…
— Интересно, а вам папа снится?
— Снится очень редко. Когда он ушел, я постоянно ходил на кладбище. К маме не могу, тяжело очень. После папы я покрестился в 34 года, все стало у меня по-другому. Я ему благодарен за все, что он мне оставил. Все, что я имею сегодня, это благодаря отцу. Прежде всего — духовное, но и земное, материальное — квартира, дача, даже то, что я осмелился сыграть главную роль в «Поминальной молитве» — только благодаря папе и его терпению, учению. Я и сейчас чувствую его поддержку. Вот он пишет в последнем письме: «Я как старый дуб, раскину руки, как орел, подставлю крылья тебе — ничего не бойся сынок!» Так и есть. Например, что-то не ладится у меня, ночью проснусь, а по ТВ показывают фильм с папой. Был уникальный случай — жена тяжело рожала Аню, и я страшно нервничал. Включил ТВ — по первой программе идет длинный фильм с папой, по второй показывают «Вовка в Тридевятом царстве», где композитор мой тесть Игорь Якушенко, а по третьей — «Папины дочки», где я сам играю. И я почему-то сразу понял, что все будет хорошо.
— Что бы вы сказали отцу сегодня?
— Это бы и сказал: у нас все хорошо, папа. От чего ты защищал меня, из-за чего беспокоился — все рассосалось. И… кажется, я все-таки научился любить тебя так, как ты хотел…