В Великобритании выходит книга о социальной структуре российского общества, в основе которой — четыре волны (с 1990 по 2016 год) опросов россиян об их включенности в средний класс. Итоговый вывод: средний класс в нашей стране не растет последние 20 лет. Почему это так, рассказывает «Огоньку» один из соавторов монографии.
Эту книгу мы с финским коллегой, Юко Никулой из Хельсинского университета, готовили по нынешним меркам долго: два года. Статьи для нее писали ведущие российские и финские социологи, специалисты в области изучения социальной структуры. В книге представлен панорамный взгляд на российское общество, на то, как меняется его структура, сдавливая судьбы людей и отправляя их на колею выживания, с одной стороны, и выталкивая в область новых возможностей, с другой.
В России ее не увидишь: она вышла в британском научном издательстве Routledge, поскольку задумывалась как международная монография, основывающаяся на четырех волнах совместного с зарубежными коллегами проекта, связанного общей темой: классовая структура и классовое сознание в современной России. Выводы этих опросов могут показаться неинтересными тем, кто спешит записать в средний класс преобладающую часть соотечественников, поэтому мы обращаемся к небольшой заинтересованной прослойке людей, которой важны факты и эмпирические наблюдения.
Средний и не растет
Проект, легший в основу книги, начинался в далеких 1990-х, когда американский социолог Эрик Райт инициировал масштабное исследование классовой структуры развитых стран, сумев вовлечь в него и тогдашнюю Россию. Его интересовало, каким образом формируются классы, кого можно включать в состав среднего класса и почему. Время для отечественной социологии было смутное, и тот проект остался даже по-хорошему неописанным.
Однако повторные волны исследования (с чуть доработанными анкетами) мы проводили регулярно: в 1997-м, 2007-м и 2016 годах — уже совместно с финскими коллегами. Разумеется, мы не обладаем даром предвидения, но так уж получилось, что все наши «волны» проходили накануне крупных сдвигов в социально-экономическом состоянии российского общества, будь то дефолт, кризис 2008 года или текущая рецессия. Поэтому мы смогли схватить, пусть по верхам, осевые точки в новейшей истории России и сравнивать их характеристики по схожим параметрам, представленным в исследовании. Для финских коллег, живущих в развитом социальном государстве, это был еще и важный «мысленный эксперимент»: проследить, можно ли обеспечить мирный транзит структуры квазисоциального государства, каким был СССР, в современное постиндустриальное общество и достаточно ли для этого транзита тех реформ, которые происходили у нас в 1990-е годы.
Самый первый опрос, выполненный вскоре после распада СССР, показал, что в составе населения бывшей РСФСР есть порядка 20-35 процентов людей, которые могли бы стать социальной базой для формирования среднего класса.
Они, как подавляющее большинство населения, в то время были заняты в государственном секторе, но при этом обладали квалификационными и, если можно так сказать, когнитивными ресурсами, а также, что еще важнее, ориентациями на более высокий уровень субъектности и независимости от государства (идеологической, ресурсной и так далее). По нарастающей шла автономизация труда: молодые отечественные предприниматели (для зарубежных коллег они были представителями «старых средних классов») все делали на свой страх и риск, подчас не сообразуясь с законами. Компании и предприятия находились в поиске активных сотрудников, способных влиять на принятие решений и завоевывать новые рынки. К 1997 году новая социальная структура общества начала кристаллизоваться, но парадоксальным образом: по мере ее «окостенения» наблюдалось сокращение того, что можно было бы охарактеризовать как радиус субъектности — уровень участия рядовых сотрудников и даже управленцев среднего звена в принятии решений. Власть в этом смысле уходила из рук вчерашних бенефициаров 1990-х, она монополизировалась некоторыми группами лиц (руководителями предприятий, регионов и т.д.). По итогам опроса 1997 года мы смогли выделить сравнительно небольшую прослойку респондентов, которые сохранили относительную автономию и самостоятельность в принятии решений, составлявшую на тот момент около 10 процентов граждан. Наша гипотеза состояла в том, что по мере развития рыночной экономики эта прослойка будет расширяться и станет заметной силой в отечестве.
Парадоксально (и это одно из открытий, которые сделаны в исследовании) — сложившаяся в тех годах структура оказалась удивительно устойчивой, размер прослойки бенефициаров радикальных реформ, получивших свободу действий и возможность участвовать в принятии решений, кардинально не изменился ни в 2007-м, ни в 2016-м. Все те же 10-15 процентов населения: как будто время остановилось!
И это при том, что многие другие стороны и аспекты жизни менялись драматически. Скажем, уровень религиозности (его мы тоже замеряли во всех четырех волнах) в первом исследовании составлял порядка 10 процентов, а в 2016 году верующими себя назвали 70 процентов опрошенных. То есть идеология менялась, какие-то процессы происходили, но на структуре общества это не сказывалось.
Главный игрок
Как можно объяснить наше парадоксальное наблюдение? Самый простой способ — постараться разобраться с одним из спорных понятий современной социологии, каковым является «средний класс». С ним всегда были проблемы, поскольку в общественной науке «средний класс» создавался не только и не столько как научное понятие, сколько как антитезис классическим представлениям марксизма — тезису об абсолютном и относительном обнищании и связанному с ним тезису о конечном триумфе пролетарского сознания и пролетарской идеологии. О «среднем классе» говорили, когда требовалось послать сигнал: вот, у вас буржуазия и пролетариат, а мы в ваше прокрустово ложе не помещаемся, у нас есть особый класс — средний, в котором границы буржуа и рабочих размыты.
В западной общественной науке в 1970-е шла острая дискуссия вокруг понятия «благополучный рабочий», она началась с книги Джона Голдторпа. «Благополучный рабочий» — это совсем уже не пролетариат, он в отличие от последнего имеет широкий доступ к благам потребительского общества. Отмечалось, что «средний класс», постепенно увеличиваясь в размерах, становился самым важным игроком в политическом поле: начиная с 70-х годов прошлого столетия заполучить голоса «среднего класса» означало победить на выборах. В результате главные политические партии в развитых странах стали похожи друг на друга, партий идеологического контраста в привычном смысле уже давно нет, раз нет классов, выразителями которых они бы являлись. Этот феномен получил название «общество среднего класса», то есть общество, в котором «средний класс», его волеизъявление формируют площадку для согласования политических и экономических интересов и, следовательно, общее целеполагание. В центре этого целеполагания находится представление о благополучии — экономическом, социальном, психологическом, которое имеет в основании высокую степень социальной защищенности, ограничения «хищнических» тенденций рынка ради сохранения благоприятной для большинства граждан социальной экологии. Эти общие моменты в понимании группы по-разному раскрывались разными социологическими школами.
Есть, к примеру, определение среднего класса, которое дает американская социологическая школа, в ней учитывается прежде всего финансовый достаток, а в «средний класс» зачисляют любого, у кого этот достаток есть, например водителя-дальнобойщика. А есть подход европейский, который разделял, кстати, тот же Эрик Райт, связывавший понятие среднего класса с представлениями о собственности, причем в широком смысле этого слова: собственность не только как материальные активы, но и как личностные приобретения, интеллектуальные (образование), управленческие (включенность в систему принятия решений) и социальные (включенность в различные сети). Логика проста: чтобы быть представителем «среднего класса», ты должеен иметь что-то, кроме денег, потому что деньги — летучий продукт, который, конечно же, важен, но недостаточен для отнесения человека к той или иной социальной группе. Стабильность группы, ее воспроизводство обеспечиваются прежде всего иными ресурсами, которые остаются у человека на протяжении всей его трудовой биографии, которые можно приобретать, наращивать или передавать по наследству. Не случайно представители «среднего класса» так упорно учат своих детей, ищут для них хорошие школы, талантливых преподавателей, дополнительное обучение, повышающее их шансы на дальнейшую академическую карьеру.
Непреодолимый барьер
Если мы посмотрим на российское общество, используя оптику первой школы, то вполне можем получить данные, озвученные главой государства незадолго до пандемии: большинство наших граждан уже вошли в средний класс. Сложных математических манипуляций в этом случае не потребуется. Мы просто узнаем медианные показатели доходов населения (медиана — это значение, которые делит совокупности пополам, она у нас до последнего кризиса равнялась 18 тысячам рублей) и говорим, что все, кто возвышается над медианой, составляют искомую социальную группу. Можно несколько ужесточить метод, поднять планку вхождения в «средний класс», повысив ее до двух медиан, но и в этом случае доля среднего класса в населении будет значительной. Надо понимать, что, манипулируя цифрами таким образом, мы характеризуем группу, имеющую, во-первых, в большинстве своем невысокие стандарты жизни, а во-вторых, чрезвычайно разнородную изнутри, разделенную по уровню образования, отраслям экономики, формам занятости. Подобная группа не имеет перспектив стать фундаментом для политического консенсуса, согласия о целях и перспективах эволюции общества.
А вот если мы применим оптику второй школы, то получим, увы, неутешительные данные, о которых я говорил выше: средний класс у нас чрезвычайно мал и фактически не растет с 1997 года. Людей, участвующих в принятии решений на предприятии, занятых интеллектуальной работой, инвестирующих в образование и имеющих одновременно высокие стандарты жизни, у нас не более 10-15 процентов. Невысока и сокращается доля работников, имеющих высокую степень самостоятельности в труде. Сопутствующая тенденция, которую мы наблюдаем на данных исследования 2016 года,— это постепенное врастание российского среднего класса в государственный аппарат.
Квази, периферия и не только
Эти результаты надо как-то объяснять, и это объяснение находится, на наш взгляд, в той области, где сходятся социальная сфера и экономика со свойственными ей сегодня тенденциями.
В настоящее время средний класс в России не способен преодолеть 15-процентный барьер, потому что экономика находится в состоянии стагнации, потому что не происходит роста производительности труда, не востребуются новые технологии.
В ее нынешнем состоянии экономика не обеспечивает расширения тех секторов, в которых есть нужда в квалифицированных кадрах, в которых эти кадры могут работать креативно, применяя полученные знания. Данные говорят о том, что обещания первых лиц государства создать 25 млн квалифицированных рабочих мест в ближайшее десятилетие так и остались обещаниями. Наша экономика по-прежнему сырьевая, задать ей иной вектор развития не получилось.
При этом в пределах заданных структурных параметров общество меняется, люди пытаются приспосабливаться. Скажем, растет мобильность населения: причем настолько, что проекты «Сельская Россия» и «Россия малых городов» фактически закрываются, реализуется последовательно, неостановимо политика стягивания населения в крупные города. Мы видим, как во время эпидемии политика стягивания обернулась для России негативной стороной, но кто же думал о таких отдаленных последствиях, когда краткосрочная перспектива обещала много выгод: существуют даже конкретные расчеты, насколько больший доход приносит филиал банка, если он расположен в столице, а не в малом городе. Быстрее оборот, быстрее торговля, меньше вложений в инфраструктуру — все понятно. Еще один пример актуальной мобильности трудового рынка — это вымывание Востока России: оно продолжается, несмотря на все «дальневосточные гектары». В течение постсоветского периода (и это тоже надо отметить) в обществе менялись стандарты жизни и потребления. К 2007 году стандарты жизни существенно выросли по сравнению с 1997-м, хотя труд у подавляющего большинства населения остался таким же — неквалифицированным, грязным. Впрочем, с 2014 года стандарты снова начали снижаться, они еще не достигли уровня 1990-х годов, но существенно просели.
Острый вопрос на фоне всего вышесказанного: если средний класс у нас во все времена составлял не более 15 процентов населения, то кем же являются остальные 80 с лишним процентов граждан? Оптимисты видят еще так называемую «периферию среднего класса», то есть тех, кто пытается войти в средний класс, но почему-то (не хватает образования, как, например, у работников сферы услуг, или, наоборот, материального достатка, как у сельского библиотекаря) не могут. Доля периферии в разное время разная, что-то около 30 процентов. А остальные — это низкооплачиваемые рабочие в промышленности, сельском хозяйстве и становящаяся все более многочисленной группа пенсионеров, чье благополучие и выживание напрямую зависят от состояния социального государства, качества и объема предоставляемых им услуг.
Еще один парадокс российской социальной структуры, который не встретишь в развитых странах,— это работающие бедные. То есть человек (например, медсестра в региональной больнице) работает не покладая рук — он не может работать больше, а его доходы все равно не обеспечивают поддержание стабильного уровня жизни.
Какие еще процессы можно заметить, анализируя данные последней волны опросов? Скорее негативные, которые мешают надеяться на «скорый подъем» и изменение социальной структуры общества. Скажем, в 2007 году мы заметили, что значительная часть представителей среднего класса стала активно инвестировать в образование — себя и своих детей, то есть начала покупать услуги, связанные с будущим. На сегодня эти инвестиции существенно сократились, люди стали жить сегодняшним днем. И еще, пожалуй, одна важная тенденция касается группы предпринимателей: их даже в лучшие годы было немного — не более 5 процентов населения. Мы делали совместный проект с Китаем (такой тоже был) и смотрели на социальную структуру восточного соседа, в ней доля предпринимателей равна 10 процентам, и эта свобода делать свое дело существенно снижает остроту проблем Китая, связанную с ускоренной урбанизацией. А, по данным последних российских опросов, людей, имеющих собственное дело, у нас на родине осталось только 3 процента, то есть их доля находится на уровне статистической погрешности. Маркку Кивинен, один из наших авторов, еще в 1990-е предполагал, что в нашем обществе существуют предпосылки для становления «общества среднего класса», что в нем есть «квазисредний класс» — люди с образованием, квалификацией, энергетикой, который при благоприятных обстоятельствах станет человеческой основой для социально-экономического прорыва в будущее. Прошло два десятилетия, и можно констатировать: к настоящему времени реализовать эту задачу в полной мере нам не удалось.
0
75.00
