ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Дек. 25, 2017

Два клина

Немецкий клин двинулся первым. Ухватившись за сепаратный мир в 1917-м как за спасательный круг, Германия даже приняла ленинскую формулу "без аннексий и контрибуций", истолковав ее в своих интересах: если какие-то части бывшей Российской империи провозгласят независимость и попросят Германию стать гарантом суверенитета, всегда пожалуйста!

По такой схеме разворачивалась немецкая интервенция в Прибалтику: первыми под защитой кайзеровских штыков объявили о создании Соединенного Балтийского герцогства (территория Латвии и Эстонии) остзейские немцы, составлявшие в новообразовании 10 процентов населения. За этим последовали опыты с Украиной, еще более масштабные. Помимо этого, на руинах Российской империи Германия намеревалась прирасти еще Финляндией и Польшей. Претензии обосновывались стратегическим положением: в ходе войны значительная часть этих территорий и так оказалась под ее сапогом. Кайзер Вильгельм II намечал преобразовать "русский трофей" в четыре протектората: Центральную Россию, Украину, Юго-Восточную Лигу (между Украиной и Каспием) и Сибирь.

У составителей парижской конвенции и стратегов Антанты, разрабатывавших свой "клин", подход был не менее размашистый: Англии отводили Дон и Кубань, весь Кавказ, Армению, Грузию и Курдистан. Франция приглядела Украину, Бессарабию, Крым (на него глаз положила еще и Италия, но ее в Париж не позвали). Позже дополнительными соглашениями английская зона расширилась на Среднюю Азию, север России (от Мурманска до Урала) и Прибалтику; французская — на Польшу. А США и Японию (тоже членов Антанты) обязали договориться о разделе Сибири и Дальнего Востока.

Впечатляет простое сопоставление этих планов: враги, друг с другом воевать еще не перестали, а мыслят-то одинаково! Первым делом — отсечь "национальные окраины", а затем и саму Россию раздробить на куски.

Борьба за неубитого медведя

Сколько штыков выставили страны Антанты для защиты своих интересов в России? Имеет смысл подсчитать и сопоставить с другими цифрами. Итак.

На севере России, по данным британского генштаба, в декабре 1918-го было 23 516 иностранных солдат и 7156 белогвардейцев. Спустя полгода их общая численность достигла 53 тысяч (расклад — почти пополам). Максимальное число интервентов приближалось к 44 тысячам. (Голдин В.И. Интервенция и антибольшевистское движение на Русском Севере. 1918-1920. М., 1993).

В Сибири и на Дальнем Востоке в 1920-м насчитывалось 175 тысяч японцев, 55 тысяч чехо-словаков, 20 тысяч американцев, 6 тысяч китайцев, 4 тысячи канадцев, 1600 англичан, 1500 итальянцев, 1100 французов, 12 тысяч поляков, румын и сербов (Крушанов А.И. Гражданская война в Сибири и на Дальнем Востоке. 1918-1920 гг. Владивосток, 1984).

На юге России Антанта сосредоточила около 50 тысяч собственных войск. В одной Одессе скопилось 12 тысяч французских солдат и столько же греческих, 2 тысячи сербов, 4 тысячи польских легионеров (Рабинович С.Е. История Гражданской войны. М.: Соцэкгиз, 1935).

Для сравнения: численность всех белых армий никогда не выходила за черту в 300 тысяч. Понятно, что и за красных бились не только "свои" (см. публикацию о красных интернационалистах в "Огоньке" N 50 за 2017 год). Отсюда вопрос: что же это была за война такая, в которой каждая сторона ставила на своих интервентов?

Советская историография интервенцию Антанты высмеивала, все больше упирая на триумфальное шествие по стране советской власти. А зря: интервенция свою задачу выполнила как минимум наполовину. Когда триумфальное шествие в 1918-м захлебнулось и под властью Москвы к началу 1919-го осталась всего 1/16 территории имперской России, вокруг "советского островка" начал складываться усилиями разномастных и часто разнонаправленных интервентов целый пояс государств-лимитрофов, а до заветной цели — раздела "русского трофея" — оставалось, казалось, рукой подать.

"Контрреволюционное бродило"

Протоколы заседаний Военного кабинета Великобритании в конце 1917-го изобилуют решениями такого рода: поддержать любой ответственный орган власти в России, любые местные правительства и армии, готовые помочь делу союзных держав и выступить против "максималистов" (большевиков). Что поражает: тактика эта взята на вооружение до создания хоть каких-то юридических рамок вмешательства — ни Парижская конвенция еще не подписана, ни Брестские переговоры о мире еще не начались. Тем не менее протоколом от 14 декабря 1917-го уже зафиксировано решение отправить генералу Каледину 10 млн фунтов для создания армии в 2 млн штыков. А уже известная нам англо-французская конвенция о "зонах действия" в России от 23 декабря сопровождалась чеком на 100 млн франков генералам Алексееву и Корнилову для создания Добровольческой армии.

Каледину, впрочем, чек не помог: хотя сепаратистская Центральная рада Украины отдала ему пол-Донбасса, в боях с революционными частями Советской Украины (столица — в Харькове) он потерпел поражение и 29 января 1918-го, собрав свое правительство, сообщил: для защиты области Войска Донского осталось 147 штыков. "Положение безнадежно. Население не только нас не поддерживает, но настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв..." В тот же день генерал свел счеты с жизнью.

Впоследствии Деникин объяснил эту трагедию емкой формулой: "Донская армия представляла собой нечто вроде иностранной союзной". В самом деле, отношения Добровольческой армии — "офицерской" — с казаками Каледина не складывались, отсюда решение Корнилова повести ее в поход с Дона на Кубань за пополнением. И тогда впервые в военной истории России был отдан приказ по армии: "Пленных не брать!" (мотивировка — в ответ на жестокость красных, хотя жестокость уже была обоюдной). Кубанский поход Белой армии, однако, тоже закончился провалом, пополнение было мизерным: в феврале с Дона на Кубань вышли 4 тысячи бойцов, в апреле вернулись 5 тысяч, похоронили в боях 400, в том числе своего первого вождя.

Подытожим. К концу зимы 1918-го более или менее регулярные части "демократической контрреволюции", сходится большинство историков, насчитывали всего до тысячи офицеров и 5-7 тысяч казаков и солдат, четверть из которых от ран еще не оправилась. Плюс примерно 15 тысяч офицеров состояли в подполье (Из истории ВЧК 1917-1921 гг. Сб. документов. М., 1958). Вот и все "контрреволюционное бродило" России на тот период (термин того же сборника). Ему просто не под силу было разжечь полномасштабную гражданскую войну. Но тем не менее уже к лету 1918-го она встала в полный рост. Как это могло случиться?

У историков есть версия: триггером стал Троцкий. Хлопнув дверью на Брестских переговорах ("Ни мира, ни войны!"), он спровоцировал не перманентную революцию, а "Фаустшлаг" ("Удар кулаком") австро-германских армий от Черного до Балтийского морей, завершившийся позорным Брестским миром. И эскалацию действий Антанты по организации "дружественной интервенции" — как реакцию на него.

Антанта все это время мучительно выбирала. Пока война России с Германией формально продолжалась, повод для интервенции найти было легко, но выглядела бы она как-то дико: за что, в самом деле, воевать против большевиков — за перемирие? Кроме того, это могло и вовсе лишить Антанту "русских трофеев". Поэтому обдумывались самые невероятные варианты, чтобы заставить русских сражаться самих.

Ну, например: заслать Керенского в Маньчжурию, создать там правительство в изгнании и от его имени пригласить союзников вмешаться в русские дела. Но что за диктатор из оратора? Вместо Керенского в Сибирь отправили Колчака, человека военного. Когда он повел в поход свою Белую армию, генерал Альфред Нокс, глава британской миссии на востоке России, объявил адмиралу, что все страны Антанты признали его Верховным правителем России. Но только де-факто — признания де-юре Колчак не получил бы, даже если бы перевалил через Урал. Причина: от него так и не добились внятного ответа, "отпустит" он Польшу, Финляндию, Прибалтику, Украину согласно решениям Парижской конвенции или оставит их судьбу "на усмотрение Учредительного собрания".

Более того. Выходило по всем статьям, что наилучшим вариантом для интервенции было бы приглашение от действующей центральной власти, то бишь большевиков. И, самое поразительное, определенные шаги для этого предпринимались.

Просто ошеломляет документ, который в свое время обнаружил в Public Record Office (Государственном архиве Великобритании) и предал гласности историк Федор Волков. Это докладная записка генерала Дж. Смэтса от 11 мая 1918 года, которая в протоколах Военного кабинета Англии значится под N 409А. Генерал докладывает кабинету, "как трудно и почти невозможно для господина Троцкого добиться союзной интервенции в России, как бы сильно он этого ни хотел, до того как союзные вооруженные силы прибудут на место, чтобы защитить его...". Далее следует рекомендация осторожнее обсуждать с господином Троцким идею "приглашения на осуществление интервенции" и "не ожидать формального приглашения, которое нельзя получить от большевистского правительства в его нынешнем беспомощном положении". А также совет — оповестить о положении дел союзные правительства США и Японии.

Вопрос тут принципиальный: уж не об очередных ли секретных протоколах тут речь — на сей раз к проекту перманентной революции Льва Давидовича?

Мурманский гамбит

Начнем со свидетельства самого Троцкого. "Я (Троцкий) высказался за принятие предложения (Антанты), разумеется, при условии полной независимости нашей внешней политики. Бухарин настаивал на недопустимости входить в какие бы то ни было соглашения с империалистами. Ленин поддержал меня со всей решительностью: "Уполномочить товарища Троцкого принять помощь разбойников французского капитала против немецких разбойников"" (Троцкий Л.Д. Моя жизнь: опыт автобиографии. М., 1991).

Логика этих суждений ясна. Да, в первое время — 1917-1918-й — правительство большевиков, чтобы выжить, соглашалось на все. Готово было признать независимость Финляндии, Польши и Украины. Удостоверяло царские долги. Амнистировало противников режима. Ленин колебался: звать — не звать? В конце концов склонился звать, но только под гарантии признания советской власти. Запад отмолчался, но к весне 1918-го, когда Германия уже впилась зубами в русский пирог, у Антанты иных способов добыть "русский трофей", кроме интервенции (и уже не важно — по приглашению или без), не осталось.

Через три дня после подписания "похабного мира" (так Брестский мир назвал Ленин) на рейде Мурманска нарисовался английский броненосец "Глори" и запросил у местного Совдепа разрешения высадить на берег 170 пехотинцев при 4 орудиях. Предлог: взять под защиту важнейший незамерзающий порт, которому угрожала из Финляндии 20-тысячная немецкая армия. Зампредседателя Совета Алексей Юрьев послал в Совнарком запрос: "В каких формах может быть приемлема помощь живой и материальной силой от дружественных нам держав?" При этом добавил: речь не только об английских солдатах, но и о 2 тысячах чехов, поляков и сербов, прибывших по Мурманской железной дороге для переправки на Западный фронт. Троцкий ответил: "Вы обязаны принять всякое содействие союзных миссий".

Следующие десанты не заставили себя ждать: английский крейсер "Кокрейн", французский "Адмирал Об", американский "Олимпия". Юрьев заключил с гостями соглашение, по которому "высшее командование всеми вооруженными силами района принадлежит под верховенством Совдепа Мурманскому военному совету из 3 лиц — одного от советской власти и по одному от англичан и французов". Вскоре это "словесное соглашение", придавшее легитимность "интервенции по приглашению", превратилось во "Временное соглашение" с интервентами, которое подлежало утверждению на самом верху.

Но этого не случилось — словно опомнившись, революционные вожди круто изменили курс. Последняя телеграмма Ленина Юрьеву, уже председателю Мурманского краевого совета, гласила: "Если Вам до сих пор не угодно понять советской политики, равно враждебной и англичанам и немцам, пеняйте на себя..." А 2 июля 1918-го "Известия ВЦИК" напечатали сообщение: "Председатель Мурманского Совдепа Юрьев, перешедший на сторону англо-французских империалистов и участвующий во враждебных действиях против Советской Республики, объявляется врагом народа и становится вне закона. Подписи: Ленин, Троцкий".

Чаплин-Томсон и барон Архангельский

Интервенцию эта перемена, впрочем, не остановила: летом 18-го в Мурманске уже около 10 тысяч иностранных солдат, у них свой бронепоезд. Вместе с чехами, поляками, сербами, вроде бы направленными на Западный фронт, эта армия идет на Кемь, Онегу и 2 августа подходит к Архангельску. Ее ждали: за четыре часа до этого советская власть в Архангельске свергнута капитаном I ранга Георгием Чаплиным.

В мемуарах "Два переворота на Севере" он так поведал о своей карьере после революции: "Обратился с ходатайством к английскому и американскому правительствам о принятии... на службу в их флоте для участия в дальнейшей борьбе против немцев... Надо отдать должное англичанам. С того дня, как было решено вместе работать, ни в чем отказа не получали".

Но "вместе работать" пришлось не против немцев. "Союзники" поручили капитану позаботиться об их "приглашении" в Россию и собрать северную Белую армию. После чего капитан Чаплин сделался капитаном Томсоном и начальником английской военной миссии в Вологде, куда после эсеровского мятежа в июле сбежал из Петербурга весь союзный дипкорпус. Правда, выявились разногласия: за Чаплина стояли прагматики-англосаксы, а французский посол Жозеф Нуланс требовал "демократическое правительство". Но когда сформированное из эсеров Верховное управление Северной области возглавил "дедушка русской революции" Николай Чайковский, отказавшийся подписать приглашение к интервенции (мол, "перед историей стыдно"), Чаплин-Томсон устроил второй переворот.

Впрочем, страсти были излишни: анклав на Севере был создан. А под рукой его подлинного правителя, английского бригадного генерала Айронсайда, были приличные силы: 29 тысяч англичан, 6 тысяч американцев. А еще французский колониальный батальон (натасканный, правда, для боев в тропиках). Польский легион графа Довойно-Сологуба (с медведицей, приученной стоять в солдатском строю, но без фуражки). Китайский легион (правда, только с лопатами). И вишенка на торте — Славяно-Британский легион из поморов-добровольцев, хотя как их туда набрали, бог весть — не секрет, что почти все волостные советы Северной области отвечали на призывы Чаплина одинаковыми телефонограммами: "Добровольцев нет ввиду начавшегося лова сельди".

По возвращении генерала Айронсайда возвели в пэры Англии и дали титул барона Архангельского. За что — неясно. Да, он помог создать Белую армию Северной области и вместе со своим войском повел ее на Москву, но дальше Котласа не довел: красные уже держали удар. Очевидное достижение одно: под науськивания интервентов и на их штыках выросла Гражданская война на Русском Севере, зажив потом "своей жизнью" — ожесточенной и кровавой.

Страшное свидетельство оставил военный прокурор Северной области С. Добровольский: "На Печоре население, занимающееся охотничьим промыслом, ставило силки для ловли красных. Один знакомый путейский инженер, узнав от одного из таких "охотников за черепами", что им единолично было поймано и истреблено 60 красных, пришел в ужас... Оказалось, у этого крестьянина все близкие были убиты красным отрядом Мандельбаума, а сам он совершенно случайно спасся, подвергнувшись страшным пыткам..."

Под занавес — откровенное высказывание сэра Уинстона Черчилля: "Было бы ошибочно думать, что мы сражались на фронтах за дело враждебных большевикам русских,— подводил итоги 1919-го тогдашний военный министр Британии.— Напротив, русские белогвардейцы сражались за наше дело. Эта истина станет неприятно чувствительной с того момента, как белые армии будут уничтожены, а большевики установят господство на всем протяжении Российской империи".

Очень похоже, что история интервенции Антанты в Россию хранит в себе ничуть не меньше тайн, чем большевистский переворот, организованный, как нам объясняют весь юбилейный год, на деньги кайзера. Как знать, а вдруг к следующему круглому юбилею выяснится, что спонсоров у масштабных проектов по переустройству России в начале XX века было значительно больше?

Открывающиеся спустя сто лет после революционных событий обстоятельства подводят к неожиданному и весьма трагичному выводу: Гражданская война пришла в Россию как "второй эшелон" интервенции, да и вообще вопрос: дошла бы страна до такой степени внутреннего ожесточения без вторжения "дружеских" и "вражеских" империалистов?