Многие отца Даниила боялись. За суровый нрав. За то, что мог крепким словом на путь истинный заблудших прихожан и храмовых служителей наставить. Даже представители городской администрации, втянув головы в плечи, безоговорочно исполняли его просьбы перед праздниками Пасхи или Рождества Христова. А для меня он был просто Данька. Так звали его немногие близкие друзья. Потому что на самом деле за грозным видом, этакой слегка, я бы сказал, пиратской внешностью, скрывалось огромное, невероятно любящее и трепетное сердце.
Я тогда готовился покинуть по болезни епархию в Заполярье, в которой служил. Занимался оформлением приходских документов, сдавал дела, освобождал съемную квартиру. Узнав, что я остался без жилья, отец Даниил предложил мне пожить у него. Благо его семья уже достаточно давно покинула Крайний Север, перебравшись, как говорится у северян, на материк. А батюшка, который наотрез отказался бросить своих прихожан и храм, построенный при непосредственном его участии, коротал полярные зимы и дни вместе с котом в просторной трехкомнатной квартире. Соседи их, наверное, выдохнули, когда поповская орава из пяти ребятишек и матушки покинула обиталище на четвертом этаже обычной панельной девятиэтажки. Да, тогда их у него было пятеро. Это потом Данька с супругой усыновили и удочерили еще шесть брошенных душ.
Так вот. Теперь он жил с котом по кличке Мотя. Его Данька забрал из приюта для раненых, покинутых хозяевами животных. Изначально Мотя назывался Матильдою. Но однажды по весне поздоровевшая от ласки и хорошей еды Матильда практически с четвертого этажа ринулась за «смазливой кошечкой», да еще успела при этом подраться с каким-то рыжим котом. Тогда окружающие, и в частности отец Даниил, заподозрили, что Матильда — далеко не Матильда. Это при более тщательном досмотре и «допросе с пристрастием», собственно, и подтвердилось. Так Матильда стала Мотей.
Раздобрев и «поняв жизнь», Мотя совершенно перестал интересоваться особями слабого кошачьего пола. Он с удовольствием ел за троих, спал за четверых и довольно похрюкивал, когда хозяин почесывал ему животик.
Но разговор все же пойдет сейчас не о Моте, а о Даньке. Хотя из их отношений более талантливый писатель, чем я, например Лев Николаевич Толстой, написал бы как минимум третий том романа «Война и мир».
Как я уже говорил, мне пришлось перед отъездом из Заполярья почти месяц жить у Даньки. Я, получается, с головой окунулся в его повседневную жизнь. Видел и слышал то, что сокрыто от посторонних глаз. Разные бытовые моменты, звонки по вечерам родным «на материк», многочасовые беседы с матушкой, воспитание детей по телефону с неизменной строго-ласковой присказкой: «Поросёнки вы этакие». Видел, как батюшка по утрам готовит мне кашу, как кормит Мотю, обижаясь на кота прямо по-детски, когда тот переставал быть «хорошим мальчиком» и, наложив мимо лотка, немедленно превращался в «собаку страшную». Видел я, как плакал Данька, когда смотрел мультики, слышал, как жаловался, что ему очень одиноко.
А еще я знал, как тяжело было моему другу. Как трудно и невероятно больно ему было вставать утром на службу из-за боли. Как в Таймырской земле вся таблица Менделеева полезных ископаемых, так у отца Даниила было — болезней.
Особенно мучили сахарный диабет и «разбитая» спина. Помню, как мне приходилось ставить ему обезболивающие уколы для того, чтобы он смог пойти в церковь. Он тогда передвигался с палочкой. Очень сильно отекли ноги, а спина болела так, что батюшка практически не спал по ночам.
Я сам, как говорится, тогда «еле-еле душа в теле», и вот, помню, в очередное воскресенье мы — два «калеки духовного фронта» — отправились утром в храм.
Я, насколько был в силах, помог батюшке совершить литургию. Исповедовал, помогал причащать. Народу для небольшого деревянного храма было довольно много — около двухсот человек. Помню, отец Даниил тогда на проповеди сказал, что Бог от каждого из нас ждет какого-нибудь маленького исповедничества веры. И то, что многие сегодня, пришедшие в снежную метель в храм, выказали это исповедничество. Только не надо этим гордиться, предупреждал он, ни в коем случае. Потому что это именно Господь дает нам такую возможность — немного ради Него пострадать.
Глядя на Даньку, оставившего свою тросточку в алтаре, еще несколько минут тому назад корчившегося от боли, еле отстоявшего службу у престола, а сейчас громогласно проповедующего с амвона, я не узнавал своего друга.
После службы было крещение. Потом долгая беседа с женщиной, у которой сильно пил сын. Батюшка увещевал и маму, пытаясь повлиять, чтобы та молилась и ходила в храм постоянно. Потом — воскресная школа, потом хозяйственные дела, потом — «работа» с выздоравливающими от своей страсти наркоманами и алкоголиками из реабилитационного центра. И наконец, все. Время — около трех. Можно и домой.
Уколы давно перестали действовать. Что творилось с Данькиной спиной, ведал только он сам да Господь Бог. Опираясь на палочку, батюшка вышел из алтаря. Лицо, перекошенное от боли, испарина, бледный как смерть. И тут заплаканная женщина, ставившая свечи у иконы целителя Пантелеимона, метнулась к отцу Даниилу.
— Батюшка, помогите. У ребенка сегодня операция. Помолитесь пожалуйста.
Священник взглянул на нее, вздохнул, зашел в алтарь. Оставил палочку там, вышел, тяжело бухнулся на колени у иконы Божьей Матери, которую он так почитал. И стал горячо молиться.
Поднимали его все: я, послушницы церкви, дежурный пономарь, убиравшийся в алтаре, даже поздний прихожанин, зашедший в храм поставить свечечку. На мою немую укоризну Данька ответил:
— Не мог я ей отказать. У нее глаза были как у моего Моти, когда я его из приюта забирал...
Вот таким он был, Данька. Служитель Божий отец Даниил. В этом ноябре его, забравшего в дом свой и сердце свое столь многих страждущих, теперь уже забрал к себе Господь.
0
150.00
