Никас Сафронов и его чудесные хоромы в центре Москвы — это реально «лайфтайм экспириенс». Готический замок в три этажа в Брюсовом переулке оформлен с удивительным вкусом: горгульи в ванной, расписные стены. Вот — шкура волка, подаренная сыном Валентины Матвиенко, а вот — подарок тульского губернатора... Дом — полная чаша. Даже для слуг сшиты специальные средневековые костюмы. А Никас тут совсем один. Как Синяя Борода.Стоит в своей крепости и поглядывает сверху вниз на Москву, ломая стереотипы о том, что художник — это невысокооплачиваемая профессия. В таких олигархических квартирах я виделась с банкирами, нефтяниками и друзьями Ротенбергов. С художником — никогда. Церетели — не в счет:)
исходит, появляется, дает интервью о том, какой он прекрасный, как он всем помогает. При этом ничего не делает. Начинает торговаться, поднимает лот до предела. Человек, который хотел купить лот, соскакивает. А Никас смывается, не выкупая. Такое было дважды. Случился и третий раз: мы проводили акцию «Куклы от звезды» в «Метрополе», деньги собирались на конкретных детей, пофамильно. Было двадцать кукол, двадцать детишек. Никас появился в тренировочных штанах — из бани, как мне сказали. Я была в шоке. Наблюдаю: делает то же самое. Поднимает последний лот до пятнадцати тысяч долларов; человек, который был готов купить куклу за одиннадцать, дальше не торгуется. Я спрашиваю организаторов: «Деньги отдал?» — «Сказал, что он из бани, денег нет. Привезет завтра». — «Вранье! Не привезет. Я сама прослежу». На следующий день звонит его секретарша. Я говорю: «О, как хорошо! Вы, наверное, хотели привезти деньги?» — «Да нет, там Никас хотел что-то вам передать». Я рассвирепела: «Знаете что, Никасу передайте, что если эта сволочь опять не отдаст деньги, я соберу пресс-конференцию, я такое устрою! Я этого козла собственными руками урою! Он украл! Он убил ребенка! Он украл у ребенка жизнь! Эти деньги уже были, он их украл, скотина!» В общем, я приехала домой, муж — мне: «С ума сошла! Зачем ты так ему?» — «Леня, я ему сказала, что он гондон. Не удержалась, сказала: «Передайте этому гондону» (смеется). — «Слушай, он тебя убьет — наймет кого-нибудь и даст по голове. И правильно сделает». Я ответила: «Лень, он скотина. Я готова сама выйти и дать ему по морде».
Деньги-то в итоге отдал?
Нет. Но из-за того, что девочки очень взбудоражились и никто не хотел скандала, Никаса прикрыли. Мне сказали, что он отдал деньги, но я знаю, что это не так.
#SNCmagazine, и SNC i юль–август 2015
Я бы хотела начать с темы-повода нашей встречи — интервью Оксаны Ярмольник в журнале SNC. Она была страшно недовольна тем, что вот так получилось с благотворительностью. Мне кажется правильным дать вам возможность ответить.
Удивительно, что Оксана заговорила о событиях семилетней давности, не проверив факты. Дело было не в «Метрополе», а в «Национале». Я ехал в мастерскую, и заглянуть на аукцион меня уговорила девушка, которая общалась со Светланой Пчельниковой, организатором. Она попросила: «Зайди хоть на секунду, Никас». Я зашел, меня посадили в первый ряд, и когда я почувствовал, что должен принять участие, то спросил Пчельникову, можно ли. Цена куклы, о которой шла речь, поднялась не до 15 тысяч долларов, а до трех. Я купил ее с условием, что отдам деньги на следующий день — с собой у меня их не было. Пчельникова ответила: «Пожалуйста! Это такое счастье будет!» Когда торги закончились, я встал и сказал: «Спасибо. Сегодня было собрано много денег, и я готов подарить свою картину Леониду Ярмольнику за прекрасно проведенный аукцион». Оксана сидела рядом, в черном, как монашка. Я ее вообще не знал и никогда до этого не видел. Я и сейчас ее не узнаю.
На следующий день я понял, что три тысячи — это мало, добавил еще одну тысячу и отправил деньги устроителям аукциона. Оля, мой секретарь, позвонила Ярмольнику, чтобы спросить, куда прислать подарок. Но трубку сняла Оксана и набросилась на моего секретаря с трехэтажным матом. Я сказал: «Дайте трубочку, разберемся». Попытался объяснить Оксане, что деньги уже отправлены, но она не дала мне сказать и слова. Я почувствовал, что ей надо выговориться. Слушал минут сорок и в конце концов просто положил трубку. Она несла что-то для меня удивительное и непонятное. Оксана увидела, что кукла находится на месте. А я ее специально оставил, чтобы продали еще раз. Нельзя так огульно, не проверив, не позвонив, не убедившись, говорить про меня такое на всю страну! Вы тоже хороши. Не позвонили и не спросили: «Никас, а правда»?
Вот мы вам и дали возможность высказаться.
…Тебя знают, тебя читают, любят. Я понимаю, какой-нибудь прохвост, полузабытый актер, пишет гадости. Но когда ты, серьезный человек…
Ну, не важно.
Согласитесь, человек имел право сказать то, что сказал. А вы имеете право защититься.
Она не должна была.
Вот вы сейчас, например, скажете: «Художник Глазунов — говно!»
Не скажу.
Ну допустим. Я же не могу затереть это или звонить Глазунову и спрашивать: «А вот тут вас Сафронов назвал говном. Прокомментируйте». Но я могу потом сделать интервью с Глазуновым.
Ксюш, я про Глазунова не скажу. В 1988 году я готовил первый свой альбом, неудачный, ужасный. Глазунов поддержал меня, написал мне очень хороший текст. Написал Михалков. Написало много людей. А ведь я был никем.
А почему вас все поддержали? 1988 год. Михалков на тот момент уже был звездой. Вышли его первые великие фильмы. Он уже в «Жестоком романсе» снялся. Как вы получили его поддержку?
Очень легко. Мы общались через Дом кино.
То есть вы встречались на тусовках?
Просто познакомились. Я уже и не помню, как именно.
А мне интересно, как.
Ксюша, я не помню. Я расскажу, как познакомился с Софией Лорен.
Это я уже слышала. Мне не хочется говорить о том, о чем вы уже дали сто сорок восемь интервью.
Ну правда — я не помню. Михалков не представлялся мне каким-то магическим, недоступным, нереальным. Я был у него в студии, рисовал его.
А как он разрешил себя нарисовать? Я не представляю. Вот я молодой художник. Хрен меня какой-нибудь Михалков или Глазунов к себе пустит рисовать. Что вы сделали? Как вы убедили Михалкова попозировать для вас?
Когда я хочу кого-то писать, то отправляю человеку свой альбом. Не помню, чтобы мне отказывали.
Слушайте, а Оксана Ярмольник действительно вернула вам альбом с подписью: «Художник — говно»? Простите, цитата.
Нет. Не вернула. Там все неправда. Но я действительно его посылал. Надеялся, что она сочтет интересной хотя бы одну картину. Возьмем Энди Уорхола или Джексона Поллока. У них огромное количество случайных работ, но с какими-то сложилось удачно: засветились, заработали, энергетика пошла.
Вы себя в хорошую компанию ставите (смеется).
Я не ставлю себя в компанию. Я объясняю на примере людей, которых мы оба знаем или хотя бы о которых слышали. И считаю, что художники, о которых мы говорим, не лучше и не хуже меня. Кому-то повезло, а кому-то нет. Жена продвинула Джексона Поллока, и он попал на обложку «Таймс». Гала продвинула Дали. Мне не хватает такого человека, как ты. Вот если бы у меня была такая пробивная жена, как ты, никто и рядом бы со мной не стоял. Ты бы продвинула точно.
Да ладно вам. Мне кажется, с точки зрения пиара вы ведете себя гениально, разве нет?
Я никогда не хвастался тем, что занимаюсь благотворительностью, если ты про это.
Я не про это. Вы благотворительностью не кичитесь. Это правда. Я имею в виду пиар: вы придумали офигенный формат. Если спросишь обывателя, кто наш главный художник, из современных сразу назовут три фамилии: вы, Глазунов и Церетели. Вы придумали ноу-хау, которые останутся в истории современного российского искусства.
Не российского. Мирового.
Мирового. Вы рисовали известных людей, дарили им картины, после чего совершенно справедливо заявляли, что ваши работы есть в коллекции Мадонны. Никто до вас этого не делал. С точки зрения пиара это гениальная история! Вот если вы мне сейчас подарите блюдечко, я не скажу: «Да нет, Никас, забери» (смеется). Ну правда. Это же супер-пиар-история. Я сейчас говорю искренне, без иронии.
Я никогда никому не дарил картины, за редким исключением…
Джине Лоллобриджиде дарили, Гуцериеву(Михаил Гуцериев — владелец «РуссНефти», «Русского угля», «Моспромстроя», один из богатейших людей России. — Прим. SNC).
Гуцериев у меня покупал.
Покупал, но вы и дарили тоже.
Человеку, который пожертвовал на благотворительность некую сумму, конечно, я мог подарить. Это не обсуждается. Но Гуцериев — не Мадонна.
Ну вот Джине Лоллобриджиде же дарили, потом София Лорен приезжала к вам на день рождения.
Приезжала, да, на четыре дня. Жалко, что мы мало общались. Я дарю только тем, кто мне симпатичен. Тем, кто вызывает трепет. Людям, которые состоялись. Если чувствую, что личность меня интересует, напишу портрет. Это нормально. Честно скажу, я делал набросок и портрета твоего папы. Мы были на одном мероприятии. Как политик он был от меня далек, но приятен как личность. У меня есть портрет врача Лео Бокерии. В этом нет ничего такого — писать известных людей. Я помню, мы ехали с тобой в поезде, то ли в Таллин, то ли еще куда-то, и ты брала у меня интервью. Это было лет 15 назад. Ты была такая растерянная, трогательная, сентиментальная. Я не думал, что мы будем сидеть сегодня вот так, и я буду готовиться к интервью, думать: «А что сказать, если она спросит это?» Удивительно…
Скажите, вы часто принимаете участие в благотворительных аукционах?
Я принимаю участие в десятках, сотнях, тысячах акций и аукционов. Мама нам говорила: «Когда вырастете, дети, заработав три копейки, отдавайте одну на благотворительность». Я из трех отдаю полторы, и, слава богу, обстоятельства — не будем называть их высшими силами — позволяют мне неплохо зарабатывать.
Какой фонд вы курируете?
Я не курирую какой-то один фонд. Есть фонд помощи детям-инвалидам с ДЦП «Адели», есть Московский дом слепых. Если я чувствую, что это моя история, чувствую чужую боль, как свою, то помогаю. Например, когда я проводил мастер-класс на юге, увидел девочку, у которой не было руки. Родилась такой. Фантастически красивая блондинка с голубыми глазами. Ей нужна была операция. Ее оплачивало государство, но на дорогу домой, к бабушке я, не задумываясь, дал девочке денег. Или вот однажды, за месяц до Майдана, когда у меня были выставки по всей Украине, я приехал в киевский Центр детской онкологии. И там дал мастер-класс. Дети оживились, брали у меня афтографы, рисовали меня. И я так, знаешь, растрогался, что пообещал в каждой палате повесить по картине. Потом я вернулся в эту больницу. Привез столько, сколько обещал. То есть 35–36 картин.
Не боитесь, что вас сейчас обвинят в пособничестве Украине и Майдану?
Нет. Я помогаю всем. Это может быть и Сирия, и Америка.
А если сейчас вас пригласят в Киев с выставкой, поедете?
Нет. Сейчас мне там уже делать нечего.
Почему?
Я не хочу участвовать в политике. Вижу людей, которые впутались в это, и не хочу. Я переживаю, молюсь, чтобы Россия, Украина и Белоруссия были общей территорией, чтобы мы могли спокойно туда ездить. У меня в Шишаках есть дом. Я не хочу ничью сторону поддерживать, я хочу, чтобы мы дружили, жили в мире и согласии.
Об этом вы говорили на Майдане?
Я готовился к выставке на Украине. Должен был прийти президент. Все шло нормально. Но тут мне сообщают, что готовится теракт — хотят облить кислотой мои картины. И что мне надо выйти на Майдан и сказать: «Ребята, мы из одной культуры, страны, у нас общие интересы. У меня выставка, приходите бесплатно! Русский народ вас любит! Украина моя!» И тут же началось: «Никас поддержал Майдан». Да ничего я не поддерживал! Я вышел, чтобы не облили кислотой мои картины.
Никас, ну вам сколько лет, простите. Вы что, прямо верите в это?
Я никого не поддерживал.
Вы наверняка многими любимый художник, но вы же в адеквате находитесь. Вы же не Ван Гог, чтобы ваши картины прийти специально и обливать. Поверили прямо.
Облили бы, как «прокремлевского». Они прочли, что я писал Януковича.
Янукович купил вашу картину?
Да, его люди купили. С какой стати я должен всем дарить, Ксюш? Я так разорюсь.
Хорошо. Поговорим об искусстве. В любые времена была здоровая конкуренция. Рождественский или Вознесенский? Ахматова или Цветаева? Бродский или Мандельштам? То же было среди импрессионистов, кубистов, футуристов.
Кто ваш главный конкурент, как думаете?
Я не задумывался на эту тему. Леонардо да Винчи.
Скромненько (улыбается).
Я очень хотел освоить технику Уильяма Тернера. Я изучал старых мастеров. Штудировал голландцев, восемь месяцем учился иконописи в Загорске.
Назовите трех ныне живущих российских художников, которыми вы восхищаетесь.
Мне нравится Эрнст Неизвестный, Целков, Багдасаров — его работы такие наивные, деревенские. Люблю инсталляции Кабакова.
То есть вы любите современное искусство. А у самого такая классическая манера писать.
У меня она отчасти консервативная. Но я не ортодоксален. Мне нравится разное искусство, да и мое, в общем-то, эклектично. Работаю в театре — и живопись становится театральной. Работаю в иконописи — и живопись становится плоскостной. Осваиваю новую технику, стиль экспрессионистов… Я не считаю современное искусство конкурентным. Сейчас выйдет новый человек, и я должен буду его заглушить? Никогда в жизни! Дай бог ему здоровья! Я не злой человек, Ксюш. Клянусь.
Я вам верю. По вам это видно. А в новом «Гараже» вы, кстати, бывали?
Еще нет. Жалею. Был на «Винзаводе» — мне как-то не очень… Я вообще мало тусуюсь.
Ну, тусуетесь. Я с вами часто встречаюсь на светских вечеринках.
Сегодня хожу, только когда уговаривают, просят. Или когда я не могу не пойти — к тому же Гуцериеву, например.
А чего стесняться? Художники всю жизнь вели богемный образ жизни. Дега тоже тусовался.
Ксюша, если бы на мероприятиях я видел только вас, мне было бы это приятно. Но я вижу прохвостов. Из 20–30 приглашений я принимаю максимум два-три.
Сколько стоит ваша картина?
Я могу написать портрет и в подарок, если человек затронул меня.
Не затронул. Пришел с улицы — хочет картину Никаса Сафронова.
Не знаю.
Ну почему? Ни Рубенс, ни Микеланджело не стеснялись, а, наоборот, гордились своими гонорарами. Вы же не наркотики продаете. Вот спросите меня, сколько стоит мой корпоратив, и я честно отвечу — 25 000 евро. Это официальная цена. Я плачу с нее налоги. Мне интересно, это же легальный бизнес. Ну примерно. 30 000 евро?
В среднем 50 000 евро. Зависит от размера. Половину этих денег отдаю на благотворительность.
А я не отдаю и не стыжусь этого. Почему вы постеснялись об этом говорить? Вам кажется, что разговор о деньгах оскорбляет художника? Вы же зарабатываете своим трудом. У вас нет нефтяных заводов «Газпрома» и так далее.
Дело не в налогах, я все плачу. Не хочу вызвать зависть коллег оттого, что кто-то продается лучше, чем они.
Говорят, художник должен быть голодным, а вы живете благодаря тому, что ваши картины дорого стоят.
Ксюша, я сегодня, кстати, еще не ел. Голодным человек должен быть до искусства, до работы. Финансовая независимость дается нелегко, но именно она дает возможность отказать тому, чей портрет ты писать не хочешь. И, кстати, почти никто из художников не был голодным. Рембрандт бы богатым человеком, но умер в нищете. Вложил последние деньги в тюльпаны. Был слепой, уже не мог вернуть былого, разорился.
Ван Гог не был богат.
Ну не совсем так. Есть тонкости и нюансы. Ван Гог был обеспеченным человеком, который всю жизнь стремился зарабатывать и зарабатывал. Его брат-миллиардер в него вкладывал. Говорил: «Хватит заниматься печальным искусством. Сегодня надо веселее». Брат его раскрутил.
Хорошо. Скажу честно, я думала, что после дома Церетели меня уже мало что поразит, но вам вполне удалось. Вам не тяжело жить в музее?
Нет.
Большая часть комнат похожа на очень красивые декорации. И только спальня — человеческое помещение. Видно, что вы тут помылись, тут у вас книги, вот вы проснулись, телик включили, почитали. А здесь вы принимаете гостей…
А здесь — зимний сад. Я плачу 27 тысяч в месяц, чтобы приходили специальные люди и поливали цветы. Художник, который состоялся, должен позволить себе иметь то, что хочет.
Смотрите, я вижу большое противоречие. Даже в этом интерьере видно, что вы человек потрясающего эстетического чувства. То, как вы одеты, выглядите. В вас много эстетики, настоящей, благородной. То, каких художников вы называете. Не обидно ли вам, что при всем этом для очень многих вы стали символом новорижского вкуса в искусстве, символом художественной попсы? Извините, если это прозвучит оскорбительно.
Ксюш, я на сто процентов уверен, что ко мне очень хорошо относится твоя мама. И так же относился твой папа. Мне казалось, что ты будешь более объективной и более тонко воспримешь всю историю моего эго и моей жизни. Думаю, что только время покажет, кто я и что из себя представляю. Да, у меня есть много бардака. Я бы половину картин уничтожил и сжег. «Ни один человек не богат настолько, чтобы искупить свое прошлое», — сказал Оскар Уайльд. Но сейчас я готовлю пять альбомов в разных жанрах, в Италии. В них будут писать самые известные искусствоведы мира…
И все же — почему у вас сложилась такая репутация?
Наваждение. Пишут — «скандальный художник». Чем же я скандальный? Я ничего не сделал такого. Но клеймо прицепилось.
Но почему? Это феномен, который интересен лично мне. Я тоже часто становлюсь жертвой таких вещей.
Мы более явные, активные, более растерянные, более творческие.
Вы стали известны в начале нулевых, в эпоху дикого гламура. Но сейчас центр силы изменился. «Гараж», «Винзавод», выставки, Марат Гельман, хипстеры. Может быть, у вас нет связи с новой аудиторией?
Нет связи и нет желания. В девяностые все со мной хотели познакомиться. Я был такой полузакрытый человек — а-ля русский Сальвадор Дали. А потом меня стало много. Пошли сплетни. Но все очистится, и останется искусство. Время рассудит. Я вот не спешу делать инсталляции — они модные, но в них нет искусства. В бумагу завернул дерьмо и поджег. Люди подошли, понюхали. Я не прибиваю к брусчатке свои гениталии. Не бью иконы, чтобы привлечь внимание.
То есть вы чуть-чуть ретроград и гордитесь этим.
Не горжусь. Вот те пять альбомов, которые я сейчас выпускаю. Подарю их тебе, Ксюш. Мне важно, что ты скажешь: «Никас — полное говно» или «Никас — хороший художник». Люди прислушиваются к тебе. Я однажды прочитал и подумал: «Как она правильно сказала об этом человеке! Столкнулся с ним — прохиндей страшный! Какая она молодец! Как тонко!»
Кого бы вы хотели из сейчас живущих нарисовать?
Мерил Стрип. У меня есть набросок, но нет живописного портрета. И конечно, тебя. Мы пообщаемся еще, если не возражаешь, повспоминаем наши встречи, сделаю набросок.
Боже, ну я не претендую на роль музы. Но ловлю вас на слове. Вам надо переключиться на молодую аудиторию. Нарисовать Мирославу Думу, Лену Перминову. Вы знаете, кто эти девушки? Наверное, не знаете, а они сейчас главные трендсеттеры.
Мне не важно. Если они придут, закажут портрет, я, возможно, это сделаю. Но специально, чтобы себя пропиарить, не буду. Сегодня мне надо больше выпускать альбомов, делать выставки и строить храм. Я писал в 1989 году Дудаева, кстати, и он мне понравился. Интересный собеседник.
А Кадырова писали когда-нибудь?
Да. Заказало его окружение, его почитатели. Они купили.
То есть вы почти никому не дарите. Разрушили главный миф!
Тебе — подарю.
И как вы написали Кадырова? С саблей? Художник ведь должен срисовывать характер.
Вот мы с тобой встретились. Мне сказали: «К Ксении Анатольевне нельзя, ей макияж накладывают». Значит, вы хотите выглядеть более эффектно. Вот и я пишу людей в лучшем виде.
То есть на вашем портрете у меня будет третий размер груди как минимум.
Нет. Я как-то писал одну очень богатую даму в Бельгии. Она попросила нарисовать себя на пару размеров меньше, а потом сказала: «У меня очень толстые руки». Я переделал. Все равно: «Толстые!» — «Не могу тоньше». — «Я вас прошу». — «Хорошо. Вот карандаш. Рисуйте». И она нарисовала руку тоньше, чем кость. Но деньги были уплачены. Я написал, но нигде этот портрет не показывал.
То есть вы делаете легкий художественный фотошоп.
Нет-нет-нет. Я пишу людей в более выгодном периоде жизни, в лучшей форме. Стараюсь не брать клиентов после множества пластических операций, например.
А вы один живете?
Как ни странно, да. У меня тут красивый вид — Москва как на ладони.
Надо же — такой завидный жених, столько красоты, жилплощадь в центре Москвы, худой, симпатичный. А детей у вас нет?
У меня много детей.
Сколько?
Шесть.
То есть вы такой одинокий холостой рыцарь.
0
199.00
