«Вы нам еще за Бориса ответите». И столько в этом боли. Репортаж с акции памяти Бориса Немцова
В два часа дня на углу Варварки и Славянской площади собирается небольшая группа людей. У некоторых цветы в руках. Раскланивается со знакомыми Сергей Шаров-Делоне, двоюродный брат Вадима Делоне, в 1968 году вышедшего на Красную площадь с протестом против оккупации Чехословакии. Улыбается высокий священник в коротком черном пальто, под которым длинная ряса. Это Яков Кротов. Александр Подрабинек, диссидент с советским стажем, получивший два срока тогда, когда многие из нынешних оппозиционеров еще не родились, стоит в центре группы.
Эти люди тут, а не на Пушкинской, где сейчас начинается многотысячный марш. Но они туда не пошли. Это у них не акция протеста, не политическая борьба и даже не демонстрация — Подрабинек называет то, что они сейчас предпримут, «прогулкой». Просто
И поэтому они медленно шагают к Москворецкому мосту по тому пути, которым прошли десятки тысяч скорбящих, потрясенных, возмущенных москвичей год назад. За ними, не скрываясь, идет топтун с Лубянки и снимает их на видеокамеру. Они смеются, не обращают на него внимания.
На мосту в начале третьего светлого февральского дня несколько сотен человек. Один, дюжий и сильный, с крупной лысой головой, ходит с российским флагом, на верхушку которого повязана траурная лента. Фотографии Немцова тонут в цветах. Огромные букеты из сотен белых роз занимают полтротуара. Ветер с реки развевает черную ленту и седые волосы священника, который становится напротив портрета Бориса в белой рамке. Борис улыбается, в его улыбке вера и надежда, он в черной спортивной куртке с раскрытым воротом, под ней белая футболка. У него седые волосы и молодое лицо. Он тут такой, каким его видели и запомнили тысячи людей на маршах, митингах и улицах Москвы. Сверху надпись: «На этом месте 27 февраля 2015 года был убит Борис Немцов». Священник Яков Кротов негромким голосом начинает молитву, Сергей Шаров-Делоне вторит ему. Так они стоят на месте убийства, два пожилых человека с седыми волосами и седыми бородами, и ладно и слаженно поют «Господи, помилуй».
На месте убийства двадцать пять метров цветов, густые массы красных и белых гвоздик, красных с желтым тюльпанов, белых роз, ромашек, хризантем. Цветы в целлофане и без, в банках, вазах и даже ведрах, букеты опираются на гранитный парапет, и уже нет места, поэтому люди молча кладут цветы прямо на асфальт. В гуще цветов фотографии Бориса, одна останавливает взгляд: юный и веселый, с кудрявой шевелюрой, смеющийся от полноты жизни, верящий в лучшее для себя и страны, он держит на руках маленькую Жанну и не может представить, что на ночном мосту подонки убьют его выстрелами в спину, а дочь угрозами выгонят из страны. На деревянной планке торчит картонка с написанными от руки словами: «Борис, ты прав!!! Мы тебя не забудем!!! Прости нас!!!» На белом листе бумаги, прислоненном к вазе, большими буквами написано: «Вы нам еще за Бориса ответите». И столько в этом боли.
Внизу, под мостом, у Кремлевской стены и на набережной, в это время разворачивается крупная военно-полицейская операция. Как же они боятся его, даже мертвого. На Болотной, где я видел три года назад, как омоновцы карабкались на трибуну, где он стоял в тот момент, когда на площади уже начинался хаос, сейчас выстроились восемь огромных оранжевых машин-цистерн, предназначенных перекрывать улицы в том случае, если скорбящие мужчины и женщины с цветами пойдут на Кремль.
У кремлевской стены — длинный ряд автобусов с закрытыми шторками окнами, часть площади перекрыта загородками. Это так они выгородили себе плац.
Там, на плацу, отлично видные сверху, с моста, то и дело выстраиваются в прямоугольники черные массы полиции. Звучит команда, и они колонной по три в ряд маршируют туда и сюда, деловитые в своем безумии, грозные и бессмысленные. Апофеоз полицейщины. Торжество бреда.
По тротуару моста туда и сюда, неостановимо и беспрерывно, как заведенные, ходят парами черные фигуры с мегафонами и оглушительно орут: «Уважаемые граждане, не скапливайтесь! Вы мешаете проходу!» На самом деле они сами мешают проходу, занимая его весь своими большими, раздавшимися фигурами. «Они когда нас в «воронок» тащат, тоже говорят «уважаемые граждане», — с презрением бросает усталая пожилая женщина, усаживаясь на парапет, чтобы дать отдых ногам. Тут же деловито ходит человек с рыжей бородой и в папахе, у которого на сером пальто висит бейдж, из которого следует, что он наблюдатель от общественного совета при МВД.
Где все эти черные формы, мускулистые груди, толстые шеи, золотые звезды на погонах, дубинки, шнурованные ботинки и общественные наблюдатели были в ту ночь, когда его убивали? Где они гуляют по ночам, когда выведенные в лубянской пробирке фашисты нападают на мемориал, а бандиты из Гормоста тащат цветы и плакаты?
Немцова убили за то, что он делал, думал и говорил. В нем было столько жизни, что он был несовместим с правящей в стране мертвечиной. Это политическое убийство на мосту с видом на Кремль. Это образцовое убийство с отключенными камерами слежения, с отвернувшейся в нужный момент и на нужное время ФСО, это показательное убийство, за которым следует фальшивое расследование. Это убийство в назидание и предупреждение о том, что они готовы нас убивать и будут убивать. Внизу в полицейском раже маршируют черные фигуры, а на мосту становится лицом к людям невысокая женщина, на сгибе руки у нее висит сумка в леопардовой раскраске, и она двумя руками (одна в перчатке, другая без) держит лист бумаги в файле, на котором написано: «Политические убийства — норма российской действительности».
Люди прибывают и прибывают на мост, все больше людей на тротуаре, все громче и истошней вопли в полицейский мегафон, и цветов тоже все больше. Их уже груды и горы, их уже стена, и она растет. Обходя окрестности, я на Пятницкой и на набережной, на Красной площади и на Болотной, везде вижу людей с букетами в руках. Эти подсвеченные цветами люди с тихими сосредоточенными лицами идут к мосту, где кто-то воткнул российский флаг в железный кронштейн и поставил рядом с ним красную свечу. И приколол к древку портрет Бориса со словами «Судьба страны дороже жизни», а к портрету — россыпь мелких красных роз. И так этот самодельный памятник стоит на высоте в светлом небе, а на асфальте под ним четыре желтых тюльпана и черно-белая, как жизнь и смерть, серая, как русская зима, листовка с лицом Бориса и неровными строчками стихотворения.
Там, на проспекте Сахарова, закончился марш, люди оттуда отправляются сюда, и я вижу с площадки на мосту, где подполковник в черном устроил свой командный пункт, как внизу уже выстраивается широкая, тесная очередь. Она все растет и скоро уже стоит от собора Василия Блаженного. Полицейские рации впадают в истерику, они трещат и шипят, беспрерывно говорят «Памир» (это у них позывной такой), и подполковник вдруг с бешеными глазами и немыслимой злобой оборачивается к здоровенному мужику, который, пересыпая речь матерком, требует от него убрать загородки и отдать людям одну полосу автомобильного движения. Машин все равно немного субботним днем.
Мужик не боится подполковника и всей его черной армии, он шлет их куда подальше и уходит, а в речи офицера, напряженно глядящего на огромную очередь и толпу на мосту, появляется странное слово «разрезание». «Олег, делайте разрезание!»
Тут я вижу икону. Большая, золотая, она стоит, прислонившись к парапету моста, эта современная икона с Кремлем на заднем плане, синей Москва-рекой, мостом, на котором мы все тут стоим, кружками Луны и Солнца в небе. А на переднем плане, в черной майке с вырезом на спортивной груди (он действительно такую носил), в голубых джинсах, высокий, стройный, с сильными руками, держащими крест, стоит Борис, и, несмотря на силу, в нем отчего-то есть легкая растерянность, словно он только что чудом Божьим и пятью пулями в спине перенесся в новый мир. На иконе написано: «Невинно убиенный мученик Борис». И дата, когда его убили.
Одинокая роза, воткнутая в ржавый кронштейн моста, трепещет на холодном ветру над набережной, по которой, ничего ни о чем не зная, катят несколько рядов машин.
Маленький желтый грузовик стоит перед портретом Бориса Немцова, а на борту у него крошечный, но отчетливый плакат: «Нет Платону!» И две шоколадки, вместо камешков прижимающие к асфальту плакатик со словами: «Хватит врать и воровать».
Дальше на мосту, там, где уже нет людей и мемориала, вдруг лист бумаги, чудом держащейся на верхней плоскости парапета, простой лист бумаги с черной рамкой и одним словом, напечатанным большими буквами: «Борись».
Приезжает лубянский автобус-соглядатай (я такой уже видел на митингах), у него черные стекла и две камеры на крыше, причем одна из них выезжает на трубе высоко вверх. Автобус стоит посредине проезжей части, белый с черными стеклами, и обе камеры пристально и со скрытой угрозой смотрят на людей.
Люди забираются на бетонные блоки, огораживающие тротуар. Мимо них течет густой человеческий поток. На мосту стоит мальчик-подросток в легкой, не по зиме, одежде в обтяжку, тоненький и бледный, с замерзшими руками. Мальчик пришел сюда один, без родителей. Он стоит и смотрит на цветы и Немцова.
0
22.00
