«Большой спорт» публикует воспоминания Сергея Шмитько – известного журналиста, воочию наблюдавшего, как развивался отечественный футбол, как приходили и уходили его яркие, выдающиеся личности, о которых Сергей Николаевич рассказывал нам 10 с лишним часов, ни разу не повторившись.
Я приходил на «Буревестник» почти каждый день. Мне нравилось это место. Кругом тополя, окружавшие вытоптанную от каждодневных игр поляну. Куча народу, все смотрят футбол. Из всей толпы выделялся один паренек. Высокий и атлетичный, тихий и спокойный. Улыбался и просто глядел, был среди нас, но участия в наших зарубах не принимал. В 18 он был таким же, каким умер в 84 года. Это Виктор Васильевич Тихонов. Его прозвище – Кыра. А все потому, что не мог четко выговорить название клуба – «Кырсоветов». Тихонов – воспитанник «Бури». Как футболист он одновременно выступал и за юношескую, и за мужскую команды. Играл на уровне, но не блистал, как тот же Татушин или Владимир Агапов. И вне поля Тихонов всегда был недоступен. О таких говорят: весь в себе.
Однажды я прибежал на «Буревестник». Дождь, вокруг – ни души. Думаю, напрасно пришел. И возвращаться не хочется. Вдруг из раздевалки на основное поле выходит Кыра с огромным мячом из грубой кожи и с толстой шнуровкой. Собранно и кропотливо ставит мяч на линию штрафной и начинает плотно, на силу, бить в раму. Мне было 13, я тут же вскочил и побежал за ворота. Один раз подал ему мяч после промаха – в ответ ноль внимания. Затем подошел к штанге. Не выдержав, через удар встал в ворота. Тихонов молча разбежался – и как засадил! Чуть не убил меня этим ядром. Разошлись без единого слова.
Ноябрь, праздники. Вечер: пьянка-гулянка, все сидят за столом. Меня, мальчишку, тянет на «Буревестник». А тут как раз выпал снег, подморозило. Неподалеку располагался полуразрушенный теннисный корт, часть которого была очищена и безалаберно залита водой из брандспойта. В тот праздничный день Великого Октября там гонял один-единственный парень. Это был Кыра. Ускорялся, крутился вокруг пятачка, невероятно сосредоточенно контролировал шайбу. Словом, работал, абстрагируясь от всего, что могло ему помешать. На меня он и глазом не покосил. Таким был Виктор Васильевич. Он и в 55 бегал кроссы лучше своих подопечных.
Говорят, его как хоккеиста заметил Всеволод Бобров – из ЦДКА, перешедший в ВВС МВО (Военно-воздушные силы Московского военного округа) – спортивное общество, созданное по приказу Василия Сталина. Но после призыва в армию Тихонов сначала оказался в дубле футбольной команды летчиков. Однако играл там лишь до января 1950 года, когда под Свердловском самолет Ли‑2 с хоккейной командой ВВС на борту разбился при заходе на посадку в аэропорту Кольцово. По сути, «благодаря» этой трагедии Кыру перевели в возрождаемую хоккейную команду, где он впоследствии заявил о себе на всю страну.
Парамонов
В те годы на «Буревестник» было приятно смотреть. Наверх пробивались самые лучшие, а сколько рождалось талантов – и многих «вели», переманивали в именитые клубы. В составе «Буревестника» я впервые увидел 16‑летнего ученика портного Борю Татушина. Приходя играть с нами, он каждый раз высматривал на дереве сучок, куда вешал свой ладно скроенный пиджак. И приговаривал ближнему: «Смотри у меня, головой отвечаешь». Несколько лет спустя, в 1953‑м, Татушин выиграет свой первый чемпионат СССР, еще через три года – золото Игр в Австралии.
Когда в 1956‑м сборная Гавриила Качалина возвращалась из Мельбурна – сначала на теплоходе «Грузия», а затем поездом из Владивостока в Москву, с не берущим в рот ни капли спиртного Алексеем Парамоновым случился курьез. О том, что произошло, мне однажды поведал сам футболист.
«Ту новогоднюю ночь мы провели в дороге, и во всех купе звучали победные тосты, звенели стаканы. Футболисты ехали в середине состава, а наши друзья, ватерполисты, – в головном вагоне. Вместе с Нетто и Сальниковым отправились к ним, я для приличия прихватил бутылку портвейна. Переходили из вагона в вагон, и везде нас встречали радостными предложениями выпить за нашу победу. Даже сам руководитель делегации Постников, увидев нас, воскликнул: “О, заходите, заходите!” Долго мы шли… К тому же и до этого остановки случались: местные жители каждый раз поздравляли, дарили подарки. Помню, от какого-то деда приняли в дар ведро самогона.
Кончилось тем, что когда мы добрались до ватерполистов, я поднял ту самую бутылку и вылил себе на макушку. То-то смеху было. А утром никак не мог понять, почему у меня волосы слиплись дыбом и стали красными. Пришлось будить Толю Масленкина, он помог отмыть в туалете голову от портвейна, и все стало нормально… Никогда больше я так праздники не отмечал», – заключил Парамонов, которому 21 февраля стукнуло 90.
Старостин
28 мая 1991 года. Руководство футбольного «Спартака» пригласило журналистов на тренировочную базу в Тарасовке. Это сейчас подобными встречами никого не удивишь, а тогда было в новинку. Николай Петрович Старостин лично составлял приглашения репортерам. Я поразился стилю их написания: «Если соблаговолите… Почтем за честь…» Специально для нас (15–20 журналистов) организовали автобус из Сокольников. Наш десант встретил Старостин, который с первых минут напомнил мне гида: встал перед нами и начал рассказывать историю «Спартака». Коллеги посмеивались, а я все записывал, переживал, что упущу важную мысль. Вместе с Романцевым он провел для гостей экскурсию по территории базы. А потом была банька. Я зашел ближе к концу, и каким было мое удивление: внутри парились всего два человека – Старостин (ему тогда было 89) и массажист, который мне очень обрадовался: «Посмотрите за дедушкой, я выхожу».
Александр Бубнов как-то рассказывал: «Говорил я Николаю Петровичу: тяжело вам, сколько вот так можно ездить с командой? А Старостин поглядит на меня: “Саша, я просто умру, если откажусь быть рядом с ней. У меня нет другой жизни”».
Однажды мне удалось взять у Николая Петровича большое интервью у него дома на улице Горького. Старостин слыл отменным рассказчиком, умел поражать: «Сколько живу, а никогда не был в отпуске. Для меня отдых – весенние сборы в Сочи». Я слушал и убеждался: ну точно – Паровоз, так его звали болельщики, когда он играл за «Спартак».
Создатель «Спартака» имел шофера и служебный автомобиль, но предпочитал ходить пешком или пользовался общественным транспортом. Это была его фишка, другая: «Принимая пищу, не наедаться и выходить из-за стола с легким чувством голода». О своих «правилах жизни» рассказывал долго, потом вдруг сделал паузу и, чувствуя неловкость, произнес: «Не подумайте, что я чудаковатый какой-то».
Все игры в «Лужниках» Николай Петрович смотрел из ложи прессы, чему я многолетний свидетель. Но никогда, ни при каких обстоятельствах, он не присаживался, как положено, в кресло. Старостин брал газетку, разворачивал ее на бетонной приступке и таким образом наблюдал за игрой. Абсолютно трезвый.
Бесков
Перед матчем Константин Иванович иногда «брал на грудь» до 300 граммов коньяка. Пил умело. Такой подход являлся следствием чрезмерных переживаний накануне и во время игры, следить за которой он предпочитал тоже из ложи прессы в компании друга Игоря Кио, артиста цирка, известного иллюзиониста. К тому же он не хотел, чтобы запах почувствовал кто-нибудь на скамейке. Бывало, если команда выигрывала 3:0 и крупнее, он просто уходил, не заходя в раздевалку. Бесков – великий специалист, а его поступки остаются за гранью нашего понимания. Он, Лобановский, Николай Старостин, Виктор Тихонов, Александр Бубнов, Евгений Ловчев – каждый из них отличался полной самоотдачей в работе. Ради дела они отдавали себя целиком.
Во время одного из многочисленных интервью Габриэлю Гарсии Маркесу задали простой вопрос: «Как вы работаете?» «Я начинаю в 8 утра. Мне нужна тихая комната, две пачки сигарет и два кофейника. Через 12 часов я заканчиваю. У меня удачный день, если я написал одну строчку. Бывают и счастливые дни, когда я дохожу до абзаца». Удивленный журналист восклицает: «Это же не работа, а самоубийство». Маркес спокойно ответил: «Всякое хорошо выполняемое дело – самоубийство». В этом смысле я безмерно уважаю Костю Зырянова, человека непростой судьбы: случалось – пил страшно. Но у него поразительное отношение к футболу: несмотря ни на что, он, возрастной футболист, играет на вершине своего мастерства. А на «сходе» – его удерживает. Как? Вот этого я не понимаю.
Толстых
Было время, когда нынешний президент РФС выступал за «Динамо» и параллельно являлся секретарем комсомольской организации. Родители Толстых – люди простые, жили скромно, впрочем, как и большинство в Советском Союзе. По рассказам, Николай Александрович однажды сказал: «Я так жить не буду». И это нормально, не так ли?
В «Динамо» он был близок с Сашей Бубновым, они часто жили в одном номере и в России, и за рубежом. Уже тогда Буба отличался прямотой: говорил то, что считал нужным, доводил тренерский штаб во главе с Вячеславом Соловьевым до белого каления: «Откуда же ты такой взялся?!» А Бубнов по искренним убеждениям вступил в партию, для него это была величайшая честь. И когда у Александра Викторовича спрашивали, кто он такой, Буба совершенно серьезно отвечал: «Я из партии Ленина. А вы кто?»
«Динамо» нуждалось в таком футболисте и пыталось исправить Сашу по-своему. Как рассказывал Бубнов, его просто гнобили, обещая отправить на Дальний Восток, как Серегу Ольшанского. В конце концов против Бубнова «сшили» дело для исключения. Организовали большое письмо с подписями всех комсомольцев. Одним из первых свой автограф поставил Толстых. Теща Бубнова работала в динамовской системе, и у нее состоялся разговор с Толстых, мол, зачем против Сашки идешь? А Николай Александрович отвечает: «У меня кандидатский срок в партию. Мне так и сказали: не подпишу – не возьмут». В этой истории – весь Толстых.
«Динамо» и Саша Бубнов разошлись в 1982‑м. Много лет спустя я сказал Бубе: «Толстых – сухарь и зануда, которого ни в чем не проведешь. Но как работник он идеален. С этой стороны он заслуживает уважения».
Бубнов
1994 год. Александр Бубнов, мой друг, возвращается из Франции, где он играл и тренировал в парижском клубе Red Star. Вскоре ему предлагают занять должность тренера-селекционера в «Динамо-Газовике» (Тюмень); в 1993–1994 годах его рулевым значился Эдуард Малофеев. И Бубнов, гордый игрок сборной, вдруг ухватывается за эту работу. «Ни в коем случае не делай подобного, – уговаривал я. – Где Тюмень и где ты, трехкратный чемпион страны, чемпион Европы среди молодежи?» Бубнов не передумал. Поехал и всех поставил там на уши.
В этот момент в Тюмень приезжает корреспондент «Спорт-Экспресса» Юра Голышак, который встречается с Бубновым для интервью. Александр Викторович в присущей ему манере эмоций не сдерживал, говорил, как всегда, то, что думает. «Этот Малофеев – пьяница и придурок, ударившийся в религию. Я его удушу…» – и все в таком роде появилось в свежем номере СЭ на целой полосе.
Спустя несколько дней Бубнов вернулся в Москву. «Серег, это что за пацан ко мне приезжал? Я его удушу! Меня уволили из Тюмени!» – «А зачем ты с ним связывался, говорил все эти вещи?» – «Он назвал твою фамилию, сказал, что приехал по твоей рекомендации. А тебе-то я верю. Только поэтому и стал с ним говорить».
Встречаю довольного Голышака в ложе прессы. «Ты что, сучонок, делаешь? Какое право ты имел так поступать? Использовать мое имя? Знать тебя не хочу!» Выслушав это, Юра тут же поник и растворился.
Договорняк
Бубнов сейчас пишет вторую книгу про договорняки. Хотя к этому понятию можно относиться по-разному. Вспоминается один из давних с ним разговоров. «Столичное “Динамо”, за которое я тогда выступал, играет с одноклубниками в Тбилиси. Ведем в счете. Вдруг на трибунах начинается заваруха. Оглядываюсь – жуть. Вот-вот и болельщики ломанутся на поле. В этот промежуток ко мне подходит Кипо: “Сегодня вы отсюда не уедете, – и тут же прибавил: – Должок мы вам потом отдадим, где-нибудь в Кубке”». Причем я точно знаю, как отрицательно относились к «странным матчам» Давид Кипиани и Бубнов. Но ведь неизвестно, чем бы все это закончилось тогда в Тбилиси. И как это назвать? Договорняк?
Тайна «Зари»
1972 год. За три тура до финиша «Заря» (Ворошиловград) становится чемпионом СССР. По доброй традиции журнал «Физкультура и спорт» отправляет двух журналистов (меня и фотографа Юрия Соколова) в расположение новых обладателей титула. Без эксцессов добираемся в поселок Счастье, где команда готовится к трем оставшимся матчам – против «Динамо» (Минск), «Спартака» и киевского «Динамо». Обстановка на базе праздничная: смех, шампанское, все футболисты курят и рубятся в карты.
Но работа есть работа. Обращаюсь к центральному защитнику Малыгину: «Володя, я хочу взять у тебя интервью». «Да ради бога… Не против, если я буду курить?» Я засмеялся: «Отчего же нет-то, я и сам закурю». Но Володя удивил. Спустил ноги с кровати, нагнулся и достал из-под нее фанерный посылочный ящик, набитый под завязку окурками. Мои глаза полезли на лоб, а он отчитался: «Это моя пепельница».
Было весело. Мне рассказывали, что главный тренер «Зари» Герман Семенович Зонин еще на предсезонке выгонял своих подопечных с утра пораньше на кросс. Он и сам каждый день преодолевал 16 км в бодром темпе. Футболисты, которых он заставлял бежать вместе с ним, проклинали его по этой причине. Хотя позже кое-кто скажет: во многом по той же самой причине «Заря» и стала чемпионом в тот год.
Вместе с командой переезжаем в Киев на заключительный матч против «Динамо». До начала встречи мы с Юрой зашли в раздевалку. Вслед за нами появился Александр Севидов, главный тренер хозяев. Он произнес громкие слова, поздравил с чемпионством. Вдруг замечательный футболист Слава Семенов, цыган по национальности, поднимается и говорит: «Ребята, а какой сегодня сценарий?» «Да ты что, забыл? 1:1», – произнес кто-то из игроков. «Эй, тихо вы, тут журналисты», – сказал третий и кивнул в нашу сторону. «Да какие это журналисты! Оба с нами живут, все и так знают».
Я любил смотреть игры прямо у поля. Поэтому попросил Соколова одолжить мне свой фотоаппарат (у него их было три). Уже в первом тайме на табло горел счет 1:1. После перерыва дважды отличился киевлянин Виктор Колотов, который, похоже, был не в курсе исходного результата. Мы переглянулись: чем же все кончится? Меж тем стадион переполнен, идет прямая трансляция. Видим, как по флангу набирает скорость Олег Блохин, выходит на рандеву с голкипером Михаилом Форкашем, но как-то неловко выворачивает собственную ногу, ударившись о которую, срезавшийся мяч уходит за бровку прямо к нам. Сам он не удержал равновесия и оказался близ нас через секунду. Мы уже друг друга знали: ездили к Олегу домой, устраивали интервью. «Да ты так себе голеностоп вывернешь. Играть ведь не сможешь!» – сказал ему Юра. Блохин глянул на нас, тут же вскочил и с криком ругнулся: «Шли бы все они н…й со своими договорняками!» И убежал. Матч завершился со счетом 3:3. До серебра киевлянам как раз не хватало очка.
Нужно добавить, что на эту игру Зонин с «Зарей» не приехал. И много лет спустя скажет: «Узнал со слов игроков, как они скатали договорную ничью с киевлянами».
Яшин
Льва Яшина я, десятилетиями пишущий о футболе, побаивался. И Всеволода Боброва тоже, и Эдуарда Стрельцова, и Константина Бескова. Они сами по себе люди-легенды. Но – и я в этом убедился – они как были, так и остались в душе мальчишками. В 1970‑е у врача сборной Союза Савелия Мышалова я выпытывал характерные яшинские словечки, коих действительно никто не мог слышать и знать, кроме партнеров на поле, тренеров, массажиста, врача. Но сказывались интеллигентность и деликатность Савелия Евсеевича – ничего лишнего сказать про Яшина он себе позволить не мог. Времена были, когда требовались только образцы, примеры для подражания, и Яшин считался такой же номенклатурой в футболе, как Гагарин в космосе или Гаганова на производстве.
Но однажды раздался у меня телефонный звонок: «Вспомнил! – восклицает Мышалов и рассказывает: – Когда играла наша сборная и я стоял за воротами Яшина, он время от времени ко мне оборачивался: “Доктор, соды!” Его мучила язва желудка. А если наши забивали “лишний” гол и счет становился, скажем, 3:1, он тоже оборачивался и довольный восклицал: “Доктор, пи…ц!”».
Тут уж я взмолился: «Савелий Евсеевич, редактор не пропустит. Не напечатает! Во‑первых, получается, что лучший вратарь мира – язвенник и, во‑вторых, матерщинник…» Огорчился доктор: «Жалко, ведь так все и было на самом деле…»
А вот еще одна история, рассказанная мне Валентином Бубукиным, о том, что происходило в раздевалке команды после победного финала Кубка Европы 1960 года в Париже. Когда все уже оделись и были в костюмах при галстуках, кто-то похвастался парижской «штучкой» для любовных утех. Всем стало безумно интересно, сколько литров воды может выдержать этот продолговатый цветной резиновый мешочек. Стали наливать в него из бутылки воду и считать «литраж». Мешочек держал в руках Яшин. На третьем литре раздался взрыв. Пиджак, рубашка и галстук вратаря сборной оказались промокшими чуть ли не насквозь.
И громче всех хохотал сам Яшин, олимпийский чемпион 1956‑го, через семь лет, в 1963‑м, признанный лучшим футболистом Европы. Впереди у него были знаменитый «матч века» и его прощальная игра в «Лужниках», на которую собрались самые великие звезды футбола. Тогда же бразилец Пеле заявил: «У меня нет никаких сомнений, что лучшим вратарем всех времен и народов является Яшин».
Евро‑1960
Потом, когда после этой исторической победы прошли годы и годы, а чемпионаты Европы наравне с мировыми первенствами стали потрясать болельщицкое воображение, превратились во всепланетное безумие, Лев Иванович Филатов иногда вспоминал финал в Париже 1960 года и удивлялся: «Как скромненько все было, без фанфар, напряжение спало, ну выиграли – и хорошо, уверенности прибавилось, что так и дальше все будет, подумаешь, невидаль, Кубок взяли…»
А Валентин Бубукин, когда я его спросил, мол, сколько вам премиальных за выигрыш Кубка Европы отвалили? – ответил: «Дали каждому по 150 долларов. Я жене Зое шубу купил за 50 баксов, из искусственного меха, она в Москве в этой шубе сразу первой красавицей стала. Все купили ковры по 20 долларов и перли их в Москву из Парижа. Не хочу никого обижать, но один из игроков взял целых пять штук!»
Еще Филатов вспоминал о том, что Качалин на обратном пути в Москву сказал в самолете футболистам: «Эх, ребята, понимаете ли вы, какую победу одержали». Откликнулся Валентин Бубукин: «Наверно, не понимаем. Дома поймем…»
134.0
