В октябре 1926 года вышла первая из повестей Алана Милна о Винни-Пухе и всех-всех-всех. Истории о Волшебном Лесе и его обитателях уже 90 лет не только остаются одной из главной детских книг и просто синонимом детства, но и привлекают особое внимание взрослых. Философы, психоаналитики, теологи, историки и политологи всего мира бесконечно интерпретируют созданный Милном мир, ищут прототипы персонажей и применяют к ним модные культурологические модели и философские воззрения. По случаю юбилея Weekend тоже предлагает несколько новых трактовок любимого текста с позиций современного искусства, урбанистки, религии и музыки.
Постмодерный В.
Расшифровка кода Винни — Анна Толстова
Очередное сенсационное открытие сделали британские ученые: известного английского писатели Алана Александра Милна (1882-1956) никогда не существовало в действительности — это всего лишь литературная мистификация. Согласно последним данным компьютерной нанотекстологии, "Винни-Пух и все-все-все" написан известным российским критиком Борисом Гройсом в переводе Бориса Заходера. Эксперты Международного фонда борьбы с коррупцией в искусстве (организация, запрещенная в России) убедительно доказывают, что роман иносказательно описывает неофициальную московскую художественную сцену. Крупнейший авторитет в области новейшего виннипуховедения доктор Стоун любезно согласилась рассказать читателям Weekend о результатах расшифровки кода Винни и научных дискуссиях по поводу сенсации века
Винни-Пух
В образе главного героя романа выведен основатель "Коллективных действий" Андрей Монастырский. Его путь к современному искусству лежит через заумную поэзию ("Тара-тара-тара-ра! / Трам-пам-пам-тарарам-пам-па!") и философию логического позитивизма ("Если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, то дыра — это нора, а нора — это Кролик" и т.п.). Одна из главных акций Монастырского и его группы описана в "Главе третьей, в которой Пух и Пятачок отправились на охоту и чуть-чуть не поймали Буку": полем действия, как обычно, становится зимний загородный пейзаж, автореферентное хождение по кругу собственных следов отсылает к традиции русской геометрической абстракции, а отсутствующий Бука — как Другой или как симулякр, копия без оригинала,— свидетельствует о влиянии идей французского постструктурализма на московский романтический концептуализм. Ученые полагают, что в этом фрагменте содержится имплицитная критика герметичности и тавтологичности "Коллективных действий".
Пятачок
Наиболее сложным для дешифровки героем романа оказывается Пятачок. Только по ряду косвенных признаков можно сделать вывод о прототипе: "крошечное", вечно напуганное "Маленькое Существо", восходящее к мифологеме "маленького человека" в классической русской литературе; рудименты коммунального быта вроде надписи "Посторонним В" у входа в дом; самый характер надписи на поломанной (то есть мусорной) доске с ее административно-императивной лексикой и жэковской эстетикой — в Пятачке опознается Илья Кабаков. Сцена, где Пятачок прикидывается Крошкой Ру и попадает к Кенге, указывает на персонажность как главный принцип поэтики Кабакова. Картина Всемирного потопа в "Главе девятой, в которой Пятачок совершенно окружен водой" подчеркивает апокалиптический характер кабаковской утопии и является прямой цитатой из инсталляции "Случай в музее". Недвусмысленна и рифма "Пятачок — Кабачок", отсылающая к работе Юрия Альберта "Я не Кабаков. Кабачок".
Кролик
В единственном среди всех-всех-всех обладателе "настоящих Мозгов", вежливом, рассудительном и "очень умном" Кролике, последовательно отстаивающем принципы либерализма и демократического самоуправления в Дремучем Лесу, принято видеть Юрия Альберта, что связано не столько с характером его очень умного искусства, сколько с гражданской позицией, которую он не устает проявлять в фейсбуке. Полагают также, что "Глава пятнадцатая" о неудавшемся "укрощении Тигры", где Кролик и его друзья "умудрились заблудиться", аллегорически указывает на тупиковость пути "чистого" западного концептуализма, выбранного Альбертом.
Иа-Иа
У большинства филологов не вызывает сомнений прототип другого важного персонажа романа: теоретик и практик бумажной архитектуры Юрий Аввакумов легко узнается в образе ослика Иа-Иа. Это единственный обитатель Леса с развитыми аналитическими способностями, необходимыми архитектору, и богатым художественным воображением, необходимым архитектору-бумажнику, что он и сам прекрасно осознает: "Остальные не способны думать. Вот в чем их беда. У них нет воображения. Для них хвост — это не хвост, а просто добавочная порция спины". Центральным конфликтом в истории Иа-Иа служит разрыв между архитектурной теорией и строительной практикой: Пух и Пятачок принимают дом, выстроенный Иа-Иа, за "груду палочек" и немедленно возводят аналогичную постройку, воспользовавшись первоначальной идеей и материалом, но в другом урбанистическом контексте. Подчеркивается, что скептицизм Иа-Иа вызван не отдельными практическими неудачами, а глубоким переживанием трагедии нереализованности идей русского авангарда. Правда, независимый китайский исследователь Х*й У Фсин полагает, что под маской Иа-Иа скрывается Анатолий Осмоловский, превративший свой аккаунт в фейсбуке в площадку несколько занудной и переходящей на личности институциональной критики. Однако профессор У Фсин не может подкрепить свою версию ничем, кроме ссылок на схожесть темпераментов, научно не верифицируемую.
Тигра
По единодушному мнению исследователей, Тигра — собирательный образ радикального московского акционизма 1990-х годов. Тактика внезапного наскакивания является единственной возможностью заявить о себе на глобальном художественном рынке для персонажа, состоящего в сложных субъектно-объектных (де)колониальных отношениях между бывшим Востоком и бывшим Западом. Тигра одновременно и "благородный дикарь", еще не знающий, что любят Тигры на завтрак, и экспансивный конкистадор, распространяющий свое влияние на все пространство Леса. Отмечают, что акционистская практика Тигры базируется на постоянном испытывании границы телесности (см. "Главу тринадцатую, в которой выясняется, что Тигры не лазят по деревьям") и не чужда поэтики неудачи (ibid.).
Кенга и Крошка Ру
Отношения Кенги и Крошки Ру демонстрируют преемственность поколений в московском концептуализме, однако в научных кругах до сих пор не установился консенсус относительно прототипов этих персонажей. Одни видят в Кенге и Крошке Ру Виктора Пивоварова и Павла Пепперштейна, другие, протестуя против столь прямолинейных трактовок, настаивают на собирательном характере обоих образов.
Сова
Предположительно под видом Совы выведен типичный арт-критик, подслеповатый, малограмотный и тщательно скрывающий свою некомпетентность, но пользующийся репутацией интеллектуала. Изредка пролетая над Лесом и толком не замечая его обитателей, он слывет большим знатоком лесной жизни. По вкусам консервативен (см. описание обстановки дома Совы в "Главе шестнадцатой, в которой Пятачок совершает Великий Подвиг"). Впрочем, такая деталь, как готовность Совы написать что-то бесплатно, даже если это всего лишь надпись "Про зря вля бля сдине мраш деня" на горшке, предназначенном в подарок Иа-Иа, вызывает сомнения в правильности атрибуции.
Кристофер Робин
Совершенно очевидно, что фигура мудрого повелителя Леса, связывающего всех персонажей друг с другом, разрешающего любые конфликты как deus ex machina и затевающего масштабные проекты вроде "искпедиции" к Северному Полюсу, в которой недвусмысленно прочитывается аллюзия на Московскую биеннале современного искусства,— это Иосиф Бакштейн. Однако ученые делают противоречивые выводы из этого не нуждающегося в доказательствах положения: близкие к Франкфуртской школе полагают, что Кристофер Робин играет роль тоталитарного кукловода, последователи Жан-Франсуа Лиотара приписывают ему авторство "большого нарратива" романа (то есть официальной истории московского концептуального круга), отмечая при этом кризис иерархических моделей и проявления ризоматического принципа организации социальных связей в Лесу. Отдельные исследователи полагают, что финальная сцена ухода Кристофера Робина из Леса является гениальным предвидением автора "Винни-Пуха", предсказавшего резкую трансформацию проекта "современное искусство" в России 2010-х годов.
Устойчивый лес
Программа преобразований — Григорий Ревзин
Глубокоуважаемый NN!
В соответствии с достигнутыми договоренностями направляю Вам урбанистическую экспертизу Волшебного Леса, а также предложения по его дальнейшему развитию
Основные угрозы Волшебному Лесу
Принцип нашего анализа заключается в том, что поселение рассматривается как физический объект и как социальная реальность. С этой точки зрения Волшебный Лес представляется нехарактерным объектом. В нем наличествует сообщество, а поселение, наоборот, недоразвито. Говоря откровенно, это вообще лес. Однако, основываясь на базовых ценностях урбанистики, в данном случае толерантности, мы должны отнестись с уважением к выбору проживающих. Если они хотят жить в лесу — пусть. Кроме того, основываясь на данных бенчмаркинга, мы видим, что многие сообщества живут в лесу, в особенности те, члены которых (в соответствии с тотемной логикой) отождествляют себя с животными. Что мы и имеем в данном случае.
Однако Волшебный Лес демонстрирует отличия от характерных примеров племенных лесных поселений. Развитые системы такого типа описаны Клодом Леви-Строссом на примере племени бороро (Южная Америка) и Пьером Бурдье на примере кабилов (Северная Африка). Определенные параллели с нашим Лесом есть. На карте, составленной по результатам сотрудничества Алана Милна с Эрнестом Шепардом, мы видим противопоставление женской и мужской половины поселения как восточной и западной. На Западе проживают Иа-Иа, Сова (в тексте А. Милна — Owl, Филин) и Кристофер Робин, кроме того, здесь же торчит Земная Ось, которая сами понимаете, что значит. На Востоке проживает единственная выраженная женщина Леса — Кенга.
Однако структура мироздания в Лесу сбита. Достаточно сказать, что на Востоке проживают Пух и Пятачок — и не только они. Проживание на Юго-Востоке Кролика (отца около 15-17 детей) с точки зрения бороро и кабилов невозможно.
И главное — в центре поселения находится Дремучий (он же 100-акровый) Лес. А не святилище.
Нарушение базовых мифологических логик заставляет подозревать, что Волшебный Лес является результатом проектного эксперимента, приведшего к тому, что его жители не представляют себе пространства, в котором живут (вспомним заблудившегося Кролика, Пуха и Пятачка, не способных к элементарной ориентировке в месте, где не было Буки и Бяки), и не понимают его смысла.
Этот эксперимент, вероятно, связан с переселением Волшебного Леса, которое было осуществлено А. Милном, из Эшдаун-Фореста (Ashdown Forest, Суссекс), где находилась милновская ферма Кочфорд (Cotchford), в текст. На плане Эшдауна мы видим, что хотя центр, как и в тексте, занимает Дремучий Лес, но дом Кристофера Робина находился не на Западе, а на Востоке, у Шести Сосен (где в тексте проживает Кенга). Соответственно, переворачивается вся география, Север становится Югом, а Восток — Западом. Как вы понимаете, в мифологической картине мира вследствие этого сакральное становится профанным, сухое — влажным, мужское — женским. Роман Якобсон в свое время выдвинул гипотезу о том, что бинарные фонологические оппозиции относятся к сфере бессознательного и определяются его структурой,— этот фундаментальный сдвиг мог затронуть и их. В этой связи нельзя не вспомнить знаменитую работу группы канадских пухологов во главе с Донной Смит о психопатологии "Винни-Пуха" — и прежде всего четко диагностированную дислескию у Совы ("про-здра-вля-бля и т.д." в переводе Б. Заходера, см. Donna Smith & Others. Pathology In The Hundred Acre Wood: A Neurodevelopmental Perspective On A.A. Milne.— CMAJ (Canadian Medical Association Journal), v.163 (12), 2000).
По нашему убеждению, отмеченные катастрофические нарушения вызваны тем, что Пух нашел Северный полюс на юго-востоке Эшдауновского леса, а не на северо-западе, как на карте Шепарда. Вероятно, это все же был не настоящий Северный полюс, а роковая ошибка медведя. А далее легкомысленное желание привести реальность в соответствие с географической картой (поместить ложный Северный полюс на север) привело к тому, что картина мира поселения оказалась перевернута, смыслы потеряны, традиции осмысления пространства прервались. Мир треснул, и трещина прошла сквозь сердце медведя.
В "Винни-Пухе" мы сталкиваемся с тем, что философ Мартин Хайдеггер определял как "необеспеченность Бытия" — фактически этот мир центрируется исключительно сознанием Кристофера Робина, который может вырасти и уйти в любой момент. В сущности, все обитатели Леса ведут себя как автоматы, игрушки, и только Сова и Кролик сохраняют какое-то рациональное начало.
Типологически мы имеем дело с колониальным поселением, которое не может существовать без колонизатора. Здесь уместно вспомнить тезис основателя отечественного пуховедения Дмитрия Михайловича Урнова (см. Д.М. Урнов. Мир игрушечного медведя. В кн.: A. Milne Winnie-the-Pooh; The House At Pooh Corner; When We Were Very Young; Now We Are Six. M., 1983) о скрытой полемике Александра Милна с Редьярдом Киплингом (Маугли). В отличие от колониалиста Киплинга, Милн предсказал хрупкость постколониального мира, который рушится без колонизатора и обитателям которого "трудно понять, где север". Это предсказание сбылось уже в наши дни в виде "оранжевых революций", о последствиях которых вы прекрасно осведомлены.
Таким образом, главная угроза Волшебному Лесу — это его нестабильность, интенция разрушения, которая заложена в его основании (острее всего она проявляется в стойком неврозе Иа-Иа). Отсюда возникает основная идея предлагаемой программы — создание "устойчивого леса" (Sustainable Forest).
Программа развития
Восстановление первоначальной картины мира с помещением Северного полюса на Юг представляется нам нецелесообразным. Такой радикальный эксперимент вообще все перепутает и превратит Волшебный Лес в топологическую складку в смысле философа Лакана, то есть в черт знает что. Кроме того, это шаг в прошлое, а не в будущее.
Опыт Барселоны, Лондона, Нью-Йорка и современной Москвы убедительно показывает, что инструментом создания устойчивых поселений является их благоустройство. Оно позитивно влияет на развитие малого бизнеса, вызывает приток инвестиций, изменяет социальный климат, увеличивает социальный капитал, повышает индексы доверия и счастья.
Главной новацией, которую необходимо внести в устройство Леса, является создание общественных пространств. О создании общественных пространств надо сообщить в прессу. Легко заметить, что их в тексте и на карте Шепарда нет вовсе: герои встречаются в случайных, не приспособленных для этого местах — в лесу, на полянках, около дома.
Главной идеей программы является благоустройство Дремучего Леса, который и должен стать центральным общественным пространством ("точкой сборки" в терминах Кастанеды).
В этом случае поселение приобретет ярко выраженный характер наукограда, прекрасным опытом каковых городов обладает наша страна. Именно лес, по замыслу академика Михаила Алексеевича Лаврентьева, стал центром легендарного Академгородка в Новосибирске. Этот опыт был повторен при строительстве Зеленограда и ряда других наукоградов и ЗАТО. Ученые гуляли по лесу, и от этого у них появлялись идеи для строительства ядерного щита, биологического оружия, обычных вооружений, компьютеров и т.д. Вероятно, это можно перевести и на мирные рельсы.
Сову оттуда уже выселили, так что пространство целиком общественное. Как показывают наши исследования, советские наукограды являлись предшественниками современных креативных городов, что дает Волшебному Лесу перспективы.
В Лес необходимо пересадить дерево с медом и пчелами. Или хотя бы пчел. Лес должен стать центром общественного питания — здесь необходимо предусмотреть кафе, рестораны и бистро. Это, как показывают антропологические исследования, важнейшая проблема Леса. Опрашиваемые все время хотят есть, но питаются только дома друг у друга, что приводит к снижению социального капитала. Домашняя кухня специализирована под жильца, не все могут найти дома у соседей подходящую им пищу (вопиющий случай кормления Тигры чертополохом). Явление застревания Пуха в двери Кролика является недопустимым. Предприятия общественного питания должны быть доступны для всех типов пользователей, в том числе и лиц с ограниченными возможностями, которые могут появиться по мере реализации программы.
Для благоустройства Леса следует создать систему улиц для движения по нему и центральную площадь, чтобы было куда идти. Все это нужно замостить плиткой, а площадь — дважды, для самозарождения явления городского театра. Необходимо предусмотреть меры по освещению Дремучего Леса, расстановке малых архитектурных форм (лавки, урны) и борьбу с оледенением в зимний период. После осуществления этого можно приступить к созданию велосипедных дорожек. Лес должен быть оснащен свободным доступом к сети Wi-Fi. По окончании перечисленных работ можно переходить к реализации проекта комплексного озеленения Дремучего Леса.
Можно уверенно прогнозировать, что после осуществления этих мер Волшебный Лес может превратиться в Sustainable Forest, не уступающий европейским аналогам. Лес станет центральным общественным пространством Леса, от чего все его обитатели придут в себя из того места, где они находятся (ср. успешные примеры подобных практик типа ресторан "Ресторан", газета "Газета", Creme de la Creme и др.).
Важно
Там было наводнение. Пятачок чуть не утонул. Вот что пишет А. Милн: "Теперь,— думал он,— кто-нибудь другой должен будет что-нибудь сделать. Я надеюсь, что он сделает это быстро, потому что иначе мне придется плавать, а ведь я не умею". Важно подчеркнуть, что этот "кто-то другой" — не мы. Создание ливневки находится за пределами программы благоустройства, никак не влияет на функционирование Дремучего Леса как общественного пространства и поэтому нами не рассматривается.
Еще важно
Необходимо осуществить оповещение населения про все это. И вовлечения. Иначе оно будет против того, что для них же и делается. Нужны агенты перемен. Надо договориться с Кроликом, иначе его родственники и знакомые разведут отрицательную возню в социальных сетях, тем более что мы проведем Wi-Fi. Иа безнадежен, но, если с ним не работать, он может стать лидером общественного мнения и разоблачать коррупцию. Возможно, в программе озеленения Дремучего Леса следует предусмотреть высадки чертополоха, это его освежит. В смысле — лес. Но и Иа тоже.
Ну и Винни-Пух. Это центральная фигура. Он поэт. Но обладает и свойствами урбаниста:
«Если вы Медведь с опилками в голове и думаете о делах, вы иногда с огорчением обнаруживаете, что мысль, которая казалась вам очень дельной, пока она была у вас в голове, оказывается совсем не такой, когда она выходит наружу и на нее смотрят другие».
Пропущенная глава
В которой осуществляется Икуменическая служба за здоровье Кристофера Робина — Дмитрий Бутрин
Конечно, нам много чего не хватает в "Винни-Пухе". Да Милн и сам постоянно провоцирует: а вот сюда же было можно воткнуть еще главу, например, о том, чем же закончилось дело с Букой и Бякой?
AВот, например, читаешь ребенку "Винни-Пуха" да и подумаешь: ведь Пух — это же довольно типичный конфуцианец. Но кто тогда в этой схеме Сова? И так, слово за слово, и впадаешь в детство — результат в приложении. Ни разу не стыдно — это, как сказала бы умная Сова, закрытие гештальта
— В общем, это Довольно Опасная Ситуация для мальчика шести лет,— убито повторил Пятачок.--- Конечно, совсем не стоит ожидать Худшего, но все это Довольно Опасно.
— Как ты ее назвал, эту болезнь? — пробормотал Пух, который по своей привычке думал о чем-то своем и поэтому не запомнил то итальянское слово, которое употребил Пятачок, объясняя, почему Кристофер Робин уже целых четыре дня не появляется в Лесу. Он уже понял, что вылечить эту болезнь медом отчего-то совершенно невозможно, хотя во всех других случаях — когда, например, болит горло, или насморк, или просто Небольшая Температура, мед, как знал Пух, является лучшим лекарством. Мед или малиновое варенье, но не сгущенное молоко. Это было трудно понять.
— Скоролатина,— старательно проговорил Пятачок.— Или что-то вроде того. Точнее, Подозрение на скоролатину. Много питья, ампиоциомиофиовобщемфилин три раза в день и строгий постельный режим. И молиться, чтобы все обошлось.
— Нет, я понимаю ампиоциофиолио...— задумчиво пробормотал Пух, снова задумавшийся об излечивающих свойствах меда.— Это-то понятно. А что там еще надо делать, как ты сказал — молиться?
— Ну, Пух! — воскликнул Пятачок возмущенно.— Неужели тебя этому не учили в Воскресной Школе? Ты думаешь о Том Кто создал Небо и Землю и всех-всех-всех, и просишь у него то, что тебе сейчас нужно. Только просить нужно Искренне. И много раз. Но не слишком надоедать.
— Нет,— твердо сказал Пух.— Если бы меня учили этому в Воскресной Школе, я бы это знал. Но даже не знаю, что такое Воскресная Школа. Я думаю, Пятачок, это есть только у вас, католиков.
— Ну да, у нас, у католиков,— недоуменно сказал Пятачок.— Но я боюсь, что у меня не выйдет одному договориться с Тем Кто создал всех-всех-всех. По крайней мере раньше не получалось. Во всяком случае, в пятницу не получилось. Воздушный шарик все равно лопнул.
— А если я попробую помолиться с тобой, этот Тот Кто (а, кстати, кто это?) нас услышит лучше?
— Не знаю,— Пятачок был на грани отчаяния: до воскресенья было еще шесть дней, а помощь Кристоферу Робину нужна была прямо сейчас.--- Можно попробовать.
Кто бы это мог знать, бормотал себе под нос Пух. С одной стороны, несомненно, что что-то об этом могли знать пчелы. Сами они называли себя шиитами и бормотали что-то свое грозное непрерывно. И что-то пчелы, несомненно, знали, поскольку по крайней мере часть заболеваний мед все-таки лечил. Но несколько последних раз разговор с пчелами явно не задался.
И тут Пуха осенило.
— Пятачок,— проговорил он вслух,— а если молиться будем не только мы двое, а все-все-все, может быть, Тот Кто услышит лучше?
— Не знаю,— всхлипнул Пятачок.— Давай попробуем. Все равно до воскресенья еще шесть дней.
Кролик встретил их настороженно. С одной стороны, будучи протестантом, он ничего не имел против совместного моления и с Пятачком, и с Пухом,— он даже назвал это Совместной Икуменической молитвой за выздоровление Кристофера Робина. С другой — он сильно сомневался, что Тот Кто нуждается в том, чтобы его просил о чем-либо кто-то, кроме евангельских христиан. Поэтому проще всего, сообщил Кролик, было бы просто всем стать евангельскими христианами прямо сейчас, а тем, кому этого не нужно, сказал он, непонятно, зачем вообще быть в Зачарованном Лесу, созданном для честных и набожных людей. Часть слов Кролика — например, что-то про лживую Хиллари, стену с Мексикой и переговоры с Путиным,— Пух не понял, а Пятачок пробормотал что-то вроде hola amigos, но ничего не сказали оба — и не по причине воспитанности. Закончил изрядно насупленный Кролик неожиданно тем, что желательно было бы все же собраться вместе у пруда, где обитал Иа-Иа, для Икуменической молитвы, а там уже как-нибудь договориться о том, как действовать дальше. Но он сомневается в том, что из этого что-то выйдет.
Сова, к которой отправился Пух, долго не могла понять, что именно от нее хотят.
— Пуджа? — спрашивала она.— Ну конечно, мы совершим пуджу. Когда болели мои племянники в Торонто, я каждый день просила Ганешу о милости, приносила ему цветы и рис. То же самое делали и все наши родственники в Мумбае, Нью-Дели и Нью-Йорке. Но какой смысл молиться у пруда? Там ведь нет алтаря. И нет колокольчика, чтобы звонить. А тут — есть,— говорила Сова и дергала за шнурок действительно имевшегося колокольчика.
— Молитва,— упрямо повторял Пух.— Икуменическая молитва. Мы все будем просить, чтобы Кристофер Робин выздоровел, потому что все это Довольно Опасно. Сова, я ничего не знаю про пуджу. Это похоже на мед? И, кстати, ты не знаешь случайно, кто это Тот Кто все создал?
— Кого мы будем просить, каких богов, если у вас нет ни алтаря, ни их изображения,— недоумевала Сова, озабоченно хлопая крыльями.— Да, похоже на мед, но к пчелам и шиитам отношения не имеет. Это другое. Мать Парвати! Какой это странный Лес. Здесь никто не заботится о том, чтобы боги были довольны.
Но, поскольку Сова тоже не знала, кто именно создал всех-всех-всех, через некоторое время она перестала таращить глаза, хлопать крыльями и сообщила, что придет и даже напишет тексты Икуменической молитвы, чтобы вместе его читать Тому Кто.
Прыгавший в кустах малины Тигра сразу сказал Пятачку, что он не против. Во всяком случае он помнит, что в его англиканской церкви устраивают вечером в пятницу клевые рок-концерты, где разрешается громко петь, и среди них точно всегда есть никакие не англикане, а не пойми кто, поэтому Икуменическая молитва — это ура и да.
Гораздо хуже было со встретившейся по дороге Кенгой и Крошкой Ру. Вернее, с Крошкой Ру не было вообще никаких проблем: он, оказавшийся буддистом, просто улыбнулся. Кенга же сразу заявила, что никакой Икуменической молитвы она не поддерживает, во всяком случае в ее реформистской синагоге в Мельбурне не очень-то верят в то, что к Тому Кто нужно коллективно обращаться у пруда вместо того, чтобы прямо сейчас каждому спросить у Него, что он имеет в виду, позволив Довольно Опасную ситуацию в отношении Кристофера Робина. Это, говорила Кенга, понятно даже Ру, которому обычно ничего не понятно и за которым постоянно глаз да глаз. Да вы еще Слонопотамов позовите. Кстати, во что верят Слонопотамы — и как именно они в это верят?
Пятачок предположил, что Слонопотамы, должно быть, являются язычниками, поскольку вряд ли кто-то возьмется учить столь странных и опасных существ истинной вере, какой бы она ни была. Должно быть, они Исламские Радикалы, предположил Тигра. Но Кенга, откуда-то точно знавшая, как выглядят Исламские Радикалы, лишь махнула лапой и удачно поймала Ру, опять прыгнувшего куда-то в пустоту.
Когда все-все-все наконец собрались у пруда, Пух вспомнил: кого не хватает. Иа-Иа вдумчиво жевал кустик чертополоха у соседнего дерева и ничего не слышал. Когда жуешь, вообще плохо слышишь, вспомнил Пух. Тот Кто наверняка никогда не жует и вообще не ест, даже мед. И Пуху неожиданно стало жалко Того Кто.
Сначала решили, что священные обращения Сова напишет друг за другом на листе бумаги по отдельности. Впрочем, почти никто не знал, как это пишется, и потребовался еще один лист бумаги, благо у Совы была целая тетрадка в линейку с синим Кришной на обложке, играющем на дудке. Вернулись к идее сочинить совместный текст Икуменической молитвы, и вскоре на поляне перед прудом развернулся скандал почище того, когда Иа-Иа в очередной раз потерял хвост. Кролик обвинил Пятачка в марксизме и косвенной поддержке войны во Вьетнаме. В ответ Пятачок, ничего не знавший про Вьетнам наверняка, но возмущенный такой беспардонной атакой на свои социал-демократические ценности, взывал к рыночному прагматизму Пуха и к либеральным ценностям Тигры. Те не слышали его, поскольку Кролик орал что-то из Айн Рэнд вперемешку с цитатами из Евангелия, а Кенга, устроившаяся за кустом, где Иа-Иа последний раз терял хвост, едко комментировала поведение всех присутствующих мудреными феминистическими афоризмами. Ру мирно медитировал на всеобщий гвалт. Кролик тем временем уверял Сову в том, что только у них, традиционалистов, на этой поляне есть мозги, а у остальных чистые опилки. Иа-Иа посылал Сову на Восточный полюс, когда та вписывала в текст непонятные слова — бхакти, дасья, атма-ниведана, а она говорила, что все-все и не могут понимать, что это значит, для этого надо родиться в Мумбае или по крайней мере работать программистом в Калифорнии, но ничего не вычеркивала.
Наконец дописали.
— Я?! Я?! — возмущенно орал Иа-Иа, когда Сова торжественно вручила ему текст Икуменической молитвы.— Святые угодники, вы хотите, чтобы это Я читал вслух для всех? Да еще и в Петров пост?
Кенга, раньше считавшая Иа-Иа ортодоксальным иудеем и обнаружившего в нем православного, лишь качала головой. Тигра готовился отбивать ритм Икуменической молитвы лапами по большому дереву и все время тренировался. Сова возилась с кармином и рисом и что-то довольно бормотала под нос, и ее коричневые глаза блестели, как у брамина. Кролик листал неведомо откуда взявшееся Евангелие и иногда язвительно смотрел на окружающих, найдя нужный стих, но ничего не говорил, а на него никто не обращал внимания. Пятачок бормотал что-то на латыни, но все равно выходило по-итальянски и все равно про скоролатину. Пух задумчиво смотрел в пруд.
Глупый медведь, сказал Кристофер Робин. Конечно же, я выздоравливаю. Амциоциофиллин или что-то вроде того — хорошее лекарство, и это совсем не скоролатина. Ну а ты-то во что веришь?
Не знаю, ответил Пух. Но в среду мне снилось, что меня зовут Вениамин Пухвериадзе. Ты случаем не знаешь, что это может значить? Мне почему-то кажется, что это имеет отношение к тому, во что я должен верить.
Не знаю, ответил Кристофер Робин. Бог его знает, как говорит папа. Может, и ничего.
Так весело поют
Отечественная поп-музыка по Милну – Заходеру— Максим Семеляк
Однажды кто-то позвонил домой, и я схватил трубку, и мне было пять лет. Женщина ошиблась номером, тем не менее мы с ней разговорились, а дальше случилось странное — слово за слово, я предложил ей почитать "Винни-Пуха". Незнакомка неожиданно согласилась — в результате я прочел ей главу про Слонопотама целиком и уже собирался перейти к шестой части про день рождения Иа, как в комнату вошла мама и на всякий случай пресекла нашу странную коммуникацию, в полной мере достойную иных семантических миров.
В 90-е годы любили на разные многозначительные лады повторять, что совы — не те, кем они кажутся, и столь же многозначительным и характерным произведением той поры служила деконструкционная книжка Вадима Руднева "Винни-Пух и философия обыденного языка", в которой привычный с детства Дремучий Лес превращался в семантические миры, где мед выступал индикатором сексуальности, а застревание в норе было уподоблено четвертой перинатальной матрице.
Книжка Руднева была, признаться, достаточно неприятной, как и всякое вторжение взрослого в детское. Однако само словосочетание "философия обыденного языка" в отношении созданий Милна было выбрано точнейшим образом. Именно таким обыденным языком в детстве и служил перевод Заходера.
Я никогда не стремился разобраться в скрытой модальной логике оригинала книги, скорее наоборот — мне было привычнее описывать весь остальной мир языком этого перевода, смотреть на него из условного зачарованного места. Потому что это как раз люди — не те, кем они кажутся, а совы, в общем-то, не нуждаются в интерпретациях.
Например, если посмотреть на отечественную поп-музыку через оптику Милна — Заходера, то можно предположить, что, например, Иа — это, очевидно, Мамонов, по крайней мере в его более поздней затворнической ипостаси. Иные фразы Иа — "в будущую пятницу, по моим подсчетам, исполнится семнадцать дней с тех пор, как со мной в последний раз разговаривали" — ровно из спектаклей, ну и вообще Иа традиционно стоит в заросшем чертополохом уголке леса и думает о Серьезных Вещах. Однажды, лет пятнадцать назад, я брал у Мамонова интервью, он себя неважно чувствовал и разговаривал со мной лежа в кровати — совершенно как Иа, который предпочитал вертеться в реке по воле течения.
Тигра — это, пожалуй, Киркоров. В нем есть та же обманчивая экзотика (так, Тигру в книге сперва принимают за ягуляра — у Киркорова ягулярностью служит болгарское происхождение), известная агрессивность и, наконец, общая стать. Тигру в лесу принимают настороженно, и собственно Киркоров тоже многим не угодил (см. его конфликты с такими разными обитателями нашего леса, как Шевчук и Тимати). Это всеобщее лесное недоверие наилучшим образом зафиксировано в "Брате-2": "Киркоров мне не нравится, одно слово — румын". В данном случае слово "румын" легко можно заменить на заходеровское "ягуляр". И кстати, коль скоро мы вспомнили "Брата-2", то вступившаяся за Киркорова-Тигру-румына-ягуляра певица Салтыкова вполне годится на роль Кенги.
Кролик — это, несомненно, А.В. Макаревич, пишущий письма президенту, имеющий великое множество пресловутых родственников и знакомых, а также часто использующий в песнях классический сюжет — есть некая идиллия, в которую что-то негласно ВМЕШАЛОСЬ. Сравни у Кролика: "Вот мы тут живем, все мы, и вдруг ни с того ни с сего мы однажды утром просыпаемся и что мы видим? Мы видим какое-то незнакомое животное!"
Что до собственно Пуха — это, скорее всего, Шнуров, тут совпадения чисто стилистические, поскольку основной репертуар группы "Ленинград" как раз и составляют разнообразные пыхтелки, ворчалки, сопелки, а также дорожные (sic!) шумелки для снежной погоды, а сверхидея группы более или менее сводится к кредо Винни-Пуха "хорошо быть медведем, ура!". Кроме того, у Шнурова в старой песне можно даже углядеть отсыл к заходеровским опилкам в голове ("мои мозги похожи на кусок бабл-гам").
Градский напоминает Сову — вероятно, первопричиной подобной аналогии следует счесть определенное внешнее сходство (по крайней мере его судейский поворот в кресле в телеконкурсе "Голос" удивительно напоминал явление совы из дупла). Кроме того, в Градском присутствует это классическое совиное сочетание дидактического апломба и какого-то решительного вздора — которое, собственно, и придает ему известное обаяние, а заодно и отчетливо напоминает всем, что "правильнописание — это еще не все".
Певица Глюкоза вполне сошла бы за Крошку Ру — по крайней мере во времена песен вроде "Ой-ой-ой-ой, это между нами любовь", которые были пропеты голосом, максимально далеким от человеческого (не зря же она пыталась какое-то время сохранить принципиальную анимационную анонимность).
Напоследок я скажу совсем странную вещь. Мне кажется, что Пятачок — это все-таки Лагутенко. Так, например, его песня "Страху нет" — это, несомненно, ария пусть оборзевшего и обалдевшего, но все-таки Пятачка, ну и в конце концов, не случайно, что мерещится ему именно медведица — не исключено, та самая, лондонская, из-за которой в 1924 году и началась история этой книги.
0
75.00
