Эта статья носит несколько теоретический характер, однако мой мотив — попытаться разобраться с природой экономического роста, происходящего сейчас в России, и зафиксировать, что в центре этого процесса находится именно и только капитал, понимаемый как совокупность денег, технологий и квалификаций.
После того как высокие темпы роста в России прошлого года были зафиксированы и осознаны, аналитики самых разных институтов выдали довольно оптимистичные прогнозы относительно роста нашей экономики в этом году и в ближайшем будущем. Самым осторожным оказался прогноз Министерства экономического развития — 2,8% в 2024 году. Этот прогноз сопровождался комментарием, что такой рост превышает потенциал нашей экономики. Международный валютный фонд дал прогноз в 3,2%, констатировав, что да, санкции не смогли существенно ослабить российскую экономику и. похоже, даже усилили ее. Аналитическое подразделение ВЭБа рассчитало прогноз роста ВВП до 2030 года, и он оказался в диапазоне от 3,6 до 4%. ВЭБ считает такой рост хорошим, но недостаточным для того, чтобы мы заняли четвертое место по ВВП по паритету покупательной способности к 2030 году. Для такого рывка, по расчетам ВЭБа, нам нужен рост около 6%, как это было в Китае. Кроме того, ВЭБ обращает внимание на то, что для поддержания роста на уровне 3,6‒4% нам потребуется увеличение притока мигрантов с 300 тыс. до 500 тыс. человек в год.
Лично мне в этих прогнозах не хватает объяснения причины: почему и когда так заметно снизятся темпы роста ВВП? Ведь на протяжении уже четырех кварталов они держатся на уровне 5‒5,5%. И пока ни фактор спроса, ни динамика инвестиций — ничто не дает сигналов для замедления. Но пусть: цифры достаточно высокие, и сейчас не так важно, 3% или 6%. Важно понять механизм роста.
Подспудно или явно в качестве сдерживающих факторов аналитики, прежде всего ЦБ, а за ним и другие, называют такие факторы, как перегрев и достижение уровня ВВП выше потенциала. Можно понять, что под перегревом понимается использование двух основных факторов производства — труда и капитала — выше нормальных значений. То есть у нас запредельно низкий уровень безработицы и слишком высокая доля, выше 80%, использования оборудования. Я уже писала, что использование оборудование не менее чем на 80% — это то значение, к которому стремятся компании, вставшие на путь повышения производительности, а значит, это микроэкономическая норма, а не аномалия и не перегрев. Но важно, что в качестве ограничений названы два фактора — труд и капитал, действительно важнейшие универсальные факторы для формирования выпуска. Однако уместен вопрос: если труд, как и любой природный фактор, действительно жестко ограничен, то капитал — фактор рукотворный. И разве он не бесконечен в пределе? Деньги можно напечатать, технологии придумать и создать, оборудование закупить. Правильно ли мы понимаем суть экономического роста, считая капитал лимитированным? И если он лимитирован в моменте, то можно ли преодолеть эти ограничения и каким образом? Вообще, от чего зависит интенсивность формирования нового капитала? И как эта интенсивность связана с потенциалом роста?
Кстати, французский экономист Томас Пикетти в своем фундаментальном труде «Капитал в XXI веке» обратил внимание на то, что до наступления эры технологического прогресса темпы роста мирового ВВП были близки к темпам роста населения — 1‒1,5%. И только с наступлением эры машин эти темпы перестали зависеть напрямую от населения, стали волатильными и даже стали иметь обратное влияние: через системы здравоохранения, санитарии, страхования, пенсионного обеспечения они сами влияли на рост населения. К сожалению, в конце своей монографии Пикетти указывает, что в грядущие десятилетия темпы роста мировой экономики опять вернутся к низким уровням из-за дефицита ресурсов. Но это не должно ограничивать в амбициях каждую отдельно взятую страну, особенно такую богатую ресурсами, как Россия.
Замещение труда капиталом
В экономической теории довольно часто используются линии равных условий. Изокванта для производственной функции описывает модель сочетания факторов труда и капитала для одного сложившегося набора технологий и уровня выпуска (см. рисунок 1). Фактически утверждается, что для каждой технологической парадигмы существует возможность замещения труда капиталом. Предприниматели, стремясь к более высокому доходу, планомерно инвестируют в оборудование, достигая за счет этого роста выпуска при постоянном либо даже меньшем количестве труда. То есть движение осуществляется по изокванте вниз — на рисунке 1а это переход из точки 1 в точку 2. Этот процесс естественно приводит к росту производительности труда.
Однако чувствительность производительности труда к увеличению капитала бывает разная и зависит от многих факторов — особенности технологий, текущая конъюнктура, конкуренция, потенциал спроса. Эта вариативность представлена на рисунках 1б и 1в. Видно, что одно и то же снижение использования труда (переход от L0 к L1) в первом случае достигается при большом вложении капитала (K0 и K1), а во втором — при очень незначительном (К0 и К3). То есть на рисунке 1в представлена ситуация, когда приращение основного капитала дает очень большой эффект с точки зрения замещения труда, но поскольку труд чаще всего продолжает использоваться в том же объеме, выпуск растет очень быстро. Такая ситуация характеризуется высокой производительностью капитала и быстрым ростом производительности труда.
В начале делового цикла мы, как правило, в случае инвестиций в новые объекты наблюдаем именно такой вариант — высокую производительность капитала и, соответственно, высокие темпы роста выпуска и рост производительности труда. Это вызывает настоящий бум инвестиций в новые технологии, товары и рынки. Новый капитал, как бы чувствуя свою силу, стремится занять как можно больше пространства, вытесняя старый капитал, забирая у него факторы производства и формируя новую технологическую парадигму, с которой экономика будет жить следующие семь‒десять лет. В этот период отдача и на капитал, и на труд растет. Выпуск получает ускорение за счет эффективности, за счет обновления, за счет нового спроса. Факторы производства в дефиците, поэтому инфляция ресурсов велика, как и у нас сейчас.
Этот процесс бумирующей перестройки занимает год-два. Потом ресурсы окончательно перемещаются к новым успешным отраслям и компаниям. Начинается последовательное подражание успеху, и динамика труда и капитала обретает другой вид: производительность капитала постепенно падает, а производительность труда растет существенно медленнее. Инвестиционный процесс притормаживается. Процесс отрабатывания сложившей парадигмы длится еще пять‒семь лет. Потом наступает кризис.
Я хочу сделать особый акцент на том, что центральным механизмом роста является это бумирующее формирование нового капитала. Условия для бума возникают одновременно на макро- и на микроуровне. Далеко не только действия центральных банков определяют возможность этого бума. Для тех, кто относится к капиталу с опаской, добавлю, что этот процесс перехода на новый уровень развития всегда вовлекает в развитие науку, образование, культуру.
Итак, развитие экономической системы происходит скачками. Должны созреть условия для фазового перехода. И когда они созревают, переход становится практически неизбежным и порождает длинный цикл экономического роста, принципиально меняя жизнь в стране. Кстати, замечу: если точно известно, что рыночное хозяйство может породить такое фазовое, ступенчатое развитие за счет внутренних импульсов, разрешая рождаться инновациям, изменениям внутри себя, то может ли сделать это плановая система — непонятно.
Современные модели прогнозирования, по-видимому, не умеют прогнозировать скачок, опираясь на ретроспективу и абсолютные значения ограничивающих факторов. Мой учитель профессор МФТИ Юрий Иванилов говорил, что управлять экономикой надо не по абсолютным значениям, а по производной, по скорости, а еще лучше по второй производной — по ускорению. Но как их заметить?
Что нам говорит микромир
Недавно французский экономист Жак Сапир на страницах «Монокля» попытался ответить на вопрос, почему практически никто не мог спрогнозировать рост в России в 2023 году (см. «Близорукие прогнозы», № 4 за 2024 год). Он также вспомнил, что и рост начала 2000-х годов никто не спрогнозировал. Отмечу, что мы это сделали и тогда, в 2002-м, и сейчас, в 2023-м, поэтому можем предполагать, что владеем «тайным знанием». Ответ Сапира заключался в том, что экономисты не владеют информацией о микромире хозяйства, не понимают, что происходит «на земле», и поэтому не могут вносить корректировки в свои модели в момент старта фазового перехода. И действительно, именно постоянное наблюдение за микромиром довольно легко позволяет увидеть начало перемен. Приведу два примера формирования капитала новой фазы в совершенно разных условиях.
Фил Найт, создатель компании Nike (производитель спортивной обуви в США) написал свою историю. В 24 года он решил, что ему будет интересно торговать кроссовками. Тогда на рынке правил немецкий Adidas, но в то же время хорошую спортивную обувь уже делали японцы. И Фил поехал в Японию. Закупил там партию кроссовок и начал создавать свою торговую сеть. Стартовые условия — кредит в банке, договор с японским производителем, увлечение бегом и четыре соратника, такие же увлеченные бегом небогатые американцы.
За четыре года Найту удалось создать приличную сеть с оборотом два миллиона долларов (это было в начале 70-х годов прошлого века), готовую развиваться дальше, и он хотел договориться с поставщиками об эксклюзиве на всю Америку. Однако у японцев были другие планы. Видя, в каких объемах американцы поглощают их обувь, они хотели скупить все сети сами.
Предвидя это (страх, интуиция, плюс неподдельный интерес к бегу и инновациям), Найт с коллегами начинают производство собственной обуви под маркой Nike с целым рядом поначалу несовершенных инноваций в подошве кроссовок. Делают они это втайне от японцев. К собственному удивлению, очень удачно продают первую партию на выставке спортивной обуви, и когда японцы, узнав о наличии второго бренда, разрывают с ними отношения, они принимают решение остаться в бизнесе и производить и продавать только свой Nike.
Это и есть фазовый переход на микроуровне. Вместо торговой компании-импортера с вечным риском лишиться поставщика или быть поглощенным, мы получаем компанию-производителя с оригинальными технологическими решениями, контролирующими всю цепочку создания добавленной стоимости — от инновации до продажи, а значит, и с новым потенциально большим спросом. Как мы знаем, потенциал был реализован. Nike стал главным конкурентом Adidas, и вошел в число самых успешных компаний XX века. Еще раз: фазовый переход, или формирование капитала нового типа, — это инновации, контроль цепочки создания добавленной стоимости и большой потенциал спроса.
А вот совсем свежая история из России, которых у нас сейчас сотни.
Чебоксарский завод силовых агрегатов двадцать лет производил ходовые системы, узлы и запчасти для машиностроения. Но готовую технику никогда не выпускал. Все изменили санкции, поломка логистических цепочек и желание воспользоваться окном возможностей. В результате изменения логистики и бурного развития интернет-ретейла на российском рынке возник колоссальный спрос на вилочные погрузчики — машины, которые используются на складах. До СВО этот рынок был прочно занят китайцами в низкой и средней нише, и западными компаниями — в высокой. Однако после начала СВО вторые нишу покинули, а спрос только увеличился. По экспертным оценкам, в 2022 году было продано 20 тыс. вилочных погрузчиков, а в 2023-м уже 30 тыс., что в стоимостном выражении составило порядка 80 млрд рублей. Из них доля отечественных производителей составляла всего один процент!
Может ли компания, умеющая делать силовые агрегаты, выйти на этот рынок и занять еще хотя бы один процент? Очевидно, да. И ЧЗСА принимает решение начать соответствующее производство, организует его запуск менее чем за год, расширяет линейку и рассчитывает занять не один, а пять процентов рынка, опираясь на полный контроль технологической цепочки, свои инновации и огромный спрос. Ясно, что ЧЗСА через пять, а тем более через десять лет (если никто не устанет) будет совершенно другой компанией. (Сейчас ее оборот — 1,5 млрд рублей. Только 5% рынка добавляют ей 4 млрд.) Это и есть фазовый переход. И конечно, очень высокая производительность капитала сейчас и труда — в ближайшем будущем.
Как уже было сказано, таких явлений в России сейчас сотни. Они и являются сердцем, мотором нашего роста, меняя профиль торгово-девелоперской экономики России на индустриальный. И по мере их развития будет увеличиваться их вес не только в экономике, но и в социальной сфере. Он уже растет. Сегодня именно такие компании предъявляют спрос на хорошо оплачиваемый квалифицированный труд, создают условия для высокого качества жизни в широком списке городов своего присутствия, спрос на образование, прикладную науку.
Но могло ли быть иначе? Могли бы не возникнуть условия для старта такого фазового перехода с началом санкций и СВО? Похоже, что нет.
Движение денег в экономическом цикле
Теперь неплохо бы понять, какую роль во всем этом играют деньги. Одну из первых моделей экономического цикла более века назад описал русский экономист Михаил Туган-Барановский, и, надо сказать, лучшего описания природы цикла с тех пор не появилось. Его модель абсолютно прозрачна.
По Туган-Барановскому, цикл начинается при следующих обстоятельствах. С одной стороны, есть предприниматели, которые видят новый рынок сбыта или новую технологию и начинают создавать новое производство. С другой стороны, после экономической паузы (а росту всегда предшествует период стагнации) на денежном рынке накапливается довольно много ликвидности, так как всегда есть те, кто зарабатывает на ренте или просто имеет возможность отложить деньги из текущего дохода. А поскольку в кризис деньги некуда инвестировать, они накапливаются. Эти деньги, видя, что появились первые признаки оживления, устремляются в новые сектора, и начинается подъем. Если мы добавим в эту логику Туган-Барановского более поздние представления об экономике, то мы скажем, что деньги устремляются в реальные инвестиции при одном условии: ожидаемая доходность этих инвестиций выше, чем процент, который они приносят при альтернативном размещении — на депозитах, в недвижимости и т. д.
То есть рост начинается тогда, когда есть неудовлетворенный спрос, желание предпринимателей инвестировать, наличие свободных денег на рынке, высокая производительность создаваемого капитала и относительно низкая стоимость денег — низкая относительно ожидаемой отдачи на инвестиции.
Далее, по Туган-Барановскому, развиваясь, новые инвестиционные проекты постепенно исчерпывают физические ресурсы экономики, а большие инвестиции снижают запас свободных денег. Одновременно новые рынки насыщаются товарами, возникает конкуренция, доходность снижается. Кто-то уходит с рынка, не справившись с конкуренцией, стоимость денег растет, инвестиции прекращаются, начинается кризис. Цикл роста, по Туган-Барановскому, длится три-четыре года.
По сути, мы имеем ту же логическую модель, что и при производственной функции: развитие экономического цикла начинается с роста производительности капитала, а далее сопровождается последовательным снижением отдачи на капитал. Но есть важное уточнение: для старта нужны свободные деньги и определенное соотношение производительности капитала и стоимости денег. В России в 2023 году и далее сложились именно такие условия. И это объясняет, почему повышение ставки ЦБ не ограничило ни рост, ни даже кредитную активность.
К началу 2022 года наш рынок находился в стагнации уже десять лет. Так или иначе свободные деньги накапливались и у населения, и у бизнеса, а банки вообще блистательно зарабатывали на ипотеке. В момент осознания новых возможностей деньги рванули на реальные рынки, и их было достаточно, чтобы 70% инвестиций осуществлялись на собственные средства. Возможности при этом выглядели неисчерпаемыми. Замещение импорта в размере 6‒7% ВВП (готовый спрос примерно на 10 трлн рублей в год), ВПК, новые территории, рост доходов населения (повышение минимального ФОТ плюс дефицит кадров) — такое уникальное сочетание факторов роста трудно было себе представить, в то время как против роста работали только возможные потери на сырьевых рынках. В этих условиях ожидаемая доходность выглядела очень перспективной, а стоимость денег в совокупности — свои плюс дорогие заемные — не такой уж и высокой. Плюс активность правительства по выдаче льготных кредитов. Так у нас родился типичный, сильный цикл роста, основанный на классике — накоплении нового, прежде всего индустриального, капитала.
Потенциал
А что с потенциалом? Изменился ли он?
Для понимания этого момента воспользуемся совсем простой моделью, излагаемой во всех учебниках по макроэкономике (см рисунок 2).
Эти модели, как и изокванты производственной функции, используют изолинии. Кривая спроса демонстрирует варианты соотношения цен и спроса при одинаковом уровне благосостояния, а кривая предложения — варианты соотношения цен и выпуска при одинаковом наборе технологий. Соответственно, на кривой спроса мы видим, что люди готовы покупать тем больше, чем ниже цена, а на кривой предложения — что предприятия готовы производить тем больше, чем выше цена, так как при высокой цене в дело подключаются самые низкоэффективные предприятия.
На этом рисунке обычно рассматривают точку равновесия, и все размышления об инфляции и вредности лишних денег в экономике крутятся вокруг нее. Имеется в виду, что лишние деньги сдвигают кривую спроса вверх и, соответственно, цены растут.
Но важно и то, что кривая предложения демонстрирует как раз потенциал выпуска. Понятно, что как бы ни были высоки цены, есть ограничения по ресурсам и есть предел выпуска — линия 1 на рисунке 2.
Но фазовые переходы, этапы накопления нового капитала регулярно сдвигают кривую предложения вправо за счет снижения издержек, применения новых технологий, появления новых товаров и просто усовершенствования управления, то есть всевозможных инноваций. Это прямо и естественно сдвигает и потенциал выпуска. А если потенциал сдвинут и кривая предложения тоже, то при росте спроса цены растут уже не так сильно. И этот рост цен — небольшая жертва за новый, более высокий уровень жизни.
В совокупности в этой динамической системе, в постоянных попытках предпринимателей и менеджеров выйти на новый уровень, сделать товар лучше или дешевле, открыть новую нишу и рождается рост и новая экономика. И если этот процесс интенсивен, то его мало что может сдержать.
Будем ли мы расти и как долго
Знаменитая толстовская фраза «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» применима к экономическому развитию с обратным знаком. Все кризисы примерно одинаковы, а вот искать рецептов роста на чужих примерах не стоит.
Можем ли мы развиваться как Китай? Очевидно нет. Мы в десять раз меньше по численности населения.
Можем ли мы развиваться как Япония в 1970-х, с обязательной ставкой на экспорт высокотехнологичных товаров и контролем производительности? А зачем? Для Японии это было вынужденное решение, у нее не было ресурсов и ей нужна была валюта, чтобы покупать необходимое — прежде всего энергетические ресурсы.
Можем ли мы развиваться как восточные «тигры», опять со ставкой на экспорт? Нет, западный капитал не собирается переносить свою индустрию на нашу территорию.
Но нам это все и не нужно. У нас сейчас действительно сложилась уникальная для мировой экономической истории ситуация. Мы страна, практически полностью обеспечивающая себя ресурсами. Мы страна, с довольно недавним индустриальным прошлым высокого уровня, сказывающимся на качестве нашего человеческого капитала, в том числе в науке, образовании.
Мы начинаем новый этап развития в момент абсолютной транспарентности большинства индустриальных технологий. Это позволяет нам быстро восстанавливать технологические цепочки в самом широком круге отраслей.
И самое интересное, за счет высокой доли импорта в хозяйстве в прежние годы (а зависимость от импорта в разных отраслях составляла от 25 до 90%) и стремительного ухода с нашего рынка этого импорта — за счет санкций и принципиальной трансформации мировой логистики — наши предприниматели получили сразу же огромный готовый рынок сбыта. Это уникальная ситуация. Тот спрос, который европейцам и американцам приходилось выращивать десятилетие, в конце 50-х — начале 60-х годов прошлого века, у нас уже есть. Прямо сейчас. И он-то и работает как стимул для масштабных инвестиций.
Считается, что для создания большой экономики нам не хватает населения. Но тут как раз сошлюсь на опыт Запада. Германия росла с численностью населения 70 млн человек, Япония — 80 млн, США — самый близкий к нам пример — 150 млн в 50-х годах, ровно как у нас сейчас. А темпы роста американской экономики в 60-х годах как раз находились в диапазоне 5‒7%, они удвоили ВВП за десять лет.
Будут возражать: у них было много денег. У нас тоже очень много денег. Мы потеряли более 300 млрд долларов и не ощутили совсем. У нас инвестиционный бум, развитие новых территорий и СВО — и при этом практически бездефицитный бюджет. И это мы еще не начали развивать ни облигационный, ни тем более фондовый рынок. Это ли не доказательство того, что у нас нет ограничений по деньгам.
Мне по-прежнему кажется, что если и есть у нас проблема, то это проблема экономического мировоззрения. Для нас международная торговля важнее развития внутреннего хозяйства, роста внутреннего уровня жизни. Я думаю, мы плохо чувствуем, что такое добавленная стоимость.
По этому поводу есть прекрасный роман «Плоды земли» Кнута Гамсуна. Он начинается с того, что беглец из соседней страны обживается на заброшенном пустыре на краю деревни. И начинает мало-помалу осваивать его. Сеет, пашет, продает дрова в деревню, потом покупает скот, технику, и через тридцать лет он богач. Его богатство и есть созданная его руками на его земле добавленная стоимость.
И если мы будем инвестировать, контролировать как можно более полно технологические цепочки по широкому кругу отраслей, поддерживать рост доходов населения, заниматься разумным протекционизмом и тем более развивать финансовые рынки, то будет странно, если мы не сможем поддержать имеющиеся сейчас высокие темпы роста, а они уже несколько кварталов держатся в диапазоне 4,5-6% годовых.
0
150.00
