ТОП 10 лучших статей российской прессы за
May 21, 2015

Это часть предложения, в котором 120 слов. Не добравшись и до середины разъяснения, читающий впадает в отчаяние.2

— Проблема не только в том, что такой текст требует знания статей Уголовного и Уголовно-процессуального кодексов, а и в том, что непосредственный смысл не сразу поддается восприятию, — комментирует постановление адвокат Сергей Мирзоев. — Практика ускоренных слушаний законопроектов, гигантский объем принимаемых нормативных актов — около 360 в год — неизбежно приводит к снижению уровня юридической техники и юридического языка.

Может быть, текст постановления об амнистии и правда писали в спешке, действительно есть проблема качества законов. Но есть и более общая проблема: наши официальные языки, похоже, давно и прочно отстранились и от обыденного языка, и от литературного.

Нелитературные выражения

Вот 50-я статья Конституции — по идее, самого доходчивого из законов. Она сообщает простой факт: в суде нельзя использовать нечестно полученные доказательства. В оригинале это звучит так: «При осуществлении правосудия не допускается использование доказательств, полученных с нарушением федерального законодательства».

Почему не взяли слово «нечестно», в принципе, понятно. Оно эмоциональное и оценочное. Оно апеллирует к морали и, видимо, требует сухой расшифровки: нечестно — это то, что «нарушает законодательство».

Почему не сказали «в суде», тоже можно догадаться. Недобросовестно полученные доказательства не должны приниматься ни в прокуратуре, ни в полиции — видимо, поэтому авторы предпочли обобщенную формулу «при осуществлении правосудия». Но ведь и само словосочетание «осуществление правосудия» звучит как-то не по-русски.

Разрыв произошел давно, Российское государство со времен Петра Великого строилось героическими рывками через великие реформы и революции, каждый раз вступая в острый конфликт с устоявшимися укладами. В самой первой лекции цикла «Бесед о русской культуре» Юрий Лотман, описывая петровскую «Табель о рангах», говорил: «…Идеал “регулярного государства”, конечно, никогда не мог быть и не был полностью реализован. С одной стороны, “регулярность” постоянно размывалась живой жизнью, не мирящейся с механическим единообразием, с другой — перерождалась в реальность бюрократическую. И если идеал Петра I вначале имел известные резоны, то очень скоро он породил одно из основных зол и вместе с тем основных характерных черт русской жизни — ее глубокую бюрократизацию».

На протяжении всей нашей истории русский казенный язык становился мишенью для сатириков. В пародии, включенной в «Историю одного города», Салтыков-Щедрин высмеивает слог законов и стремление регламентировать все подряд: «Устав о добропорядочном пирогов печении. 1. Всякий да печет по праздникам пироги, не возбраняя себе таковое печение и в будни.2. Начинку всякий да употребляет по состоянию. Тако: поймав в реке рыбу — класть; изрубив намелко скотское мясо — класть же; изрубив капусту — тоже класть. Люди неимущие да кладут требуху. Примечание. Делать пироги из грязи, глины и строительных материалов навсегда возбраняется…»

Салтыков-Щедрин знал о предмете не понаслышке: долгие годы он провел на госслужбе, уже после публикации едких «Губернских очерков» был назначен рязанским и позже тверским вице-губернатором. Кстати, много писал в это время.

Бандитско-чиновничий

Читая тексты законов, лингвисты находят в них столько ошибок, что даже пытаются их систематизировать. Автор книги «Русский язык на грани нервного срыва» Максим Кронгауз может называть их, не останавливаясь.

— Предлог «согласно» употребляется с родительным падежом, тогда как обычно он требует дательного. Замена глагола на отглагольное существительное плюс зависимые глаголы — это прием усложнения, вместо одного слова используются как минимум два. Усложненный синтаксис — использование причастных и деепричастных оборотов и придаточных предложений. Предложение превращается в шкатулку, в которой прячется другая, а в ней следующая, и так далее. Да причем шкатулка такая, что очень часто теряется нить, потому что непонятно, что с чем связано. Не соблюдаются стандартные правила. Деепричастный оборот должен зависеть от субъекта действия, но субъект часто теряется. «Подъезжая к городу, нашлось тело». Это происходит потому, что употребляются сложные обороты, и задача — нанизывать их на предложение как можно больше.

Все эти примеры относятся не только к языку законов, но и в целом к языку чиновников. Причем казенный язык постоянно и сильно меняется, но сам по себе не становится ближе к народу, даже когда заимствует обороты с «социального дна»:

— Хотя чиновничий класс всегда был особый и в него было сложно попасть, но в 1990-е годы в него попали бандиты1. Мы это видим даже по фильмам: балабановские «Жмурки» показывают, как ряды чиновников пополняются за счет бандитов. Это привело к тому, что в чиновничьем языке появились элементы бандитского жаргона. Сегодня чиновник в речи может смешать и усложненные конструкции, и бандитские словечки, что выдает в нем человека из того социального класса.

— Но ведь сегодня эти слова используют все.

— Совершенно верно. Но именно бандиты принесли с собой этот язык, став чиновниками и депутатами. И поскольку он сознавался как лексика силы, это привело к тому, что слова «крыша» и «фильтровать базар» теперь говорят все чиновники, даже те, кому это было совсем не свойственно. Эти слова тоже стали приметой чиновничьего языка. Так бывает во времена глобальных потрясений, революций, перестроек — вдруг происходит разрушение и замена бюрократии. В этот момент закон нарушается, но потом класс формируется заново. В 1990-е годы произошел некий слом, чиновники были отчасти заменены, хотя потом многие вернулись. А уже в 2000-х возник новый чиновничий язык, который отличался от языка позднего советского периода.

— А после революции 1917 года, когда отовсюду посыпались аббревиатуры, происходило нечто похожее?

— Период, когда требуется аббревиатура, возникает в каждом языке. Чиновничий язык вообще любит аббревиатуру. И если мы возьмем документы о создании Евросоюза, там очень много аббревиатур. С одной стороны, это способ сокращения текста, с другой — создание абсолютной непрозрачности. Потому что очень трудно продраться через аббревиатуру, если вы не в теме1.

Нечеловеческое физлицо

У людей закона есть причина выражать свою мысль более тяжеловесно, ведь закон стремится к четкости формулировок и добивается однозначности внутри каждой статьи.

— Юридический документ должен быть написан или произнесен языком, соответствующим действующим нормам, — объясняет адвокат Сергей Мирзоев. — В континентальной системе права, к которой принадлежат российское право и судебная система, логика юриста — человека, применяющего закон, — подчинена правилам дедукции, то есть движению от общих принципов к частному случаю. Дедукция предполагает вписывание любых проявлений жизни в рамки нормы. Иногда эти рамки называют прокрустовым ложем, подчеркивая насилие формального правила над многообразием жизни.

Отсюда стремление законодателя успеть за жизненными процессами и описать в правилах и нормах все, что может произойти в будущем. И отсюда же неизбежное отставание норм от жизни. Поэтому юридический язык всегда останется формальным, универсальным, чуждым повседневной речи. Лексически это всегда будут сложные конструкции, семантически это будут обращенные к профессиональному опыту и знаниям юристов смыслы.

Но даже оправдывая специфическую сложность юридического языка, Сергей Мирзоев вдруг нападает на привычный термин «физическое лицо»:

— Понятие «физическое лицо» родилось, очевидно, из необходимости различать среди налогоплательщиков предприятия (юридическое лицо) и людей, человека (гражданина). Сегодня оно распространено не только в налоговом законодательстве, но и в других отраслях права. Тем не менее я считаю его крайне неудачным, неспособным заменить термины «личность», «лицо», «человек», «гражданин». Полное противопоставление юридического лица личности, человеку заложено в самой природе правовых отношений. Фикция юридического лица состоит в признании законом его субъектности, способности иметь права. Человека же закон не наделяет правами, они ему принадлежат в силу рождения и связи с государством — гражданства.

Профессиональная привычка к специфической точности перетекает в обычную речь адвоката. Даже критикуя юридическую лексику, он не пользуется обычным разговорным языком. Как сказал Марк Туллий Цицерон, сonsuetudo est аlterа natura.

Но проблема не в сложности профессионального языка — они все сложные, человеку со стороны трудно понять не только речь юриста1, но и речь ученого, моряка или слесаря. Однако это разные сложности — язык профессионалов, употребляющих специальные термины в разговоре о своем деле, и язык бюрократов, в котором есть только машина, а не люди.

Человек, личность, гражданин обладает правами вне зависимости от того, что решает бюрократия. Поэтому, кстати, законы должны быть логичны, они не могут меняться слишком часто и по произволу. Но бюрократии нужно, чтобы вместо людей были, скажем, «физические лица» —механические части системы, а не граждане1.

От софистов до Советов

— Забегая вперед, скажу, — Петр Мостовой, автор текстов сотни российских законов и в том числе закона о приватизации, в 1990-е годы занимавший не последние государственные посты, устроившись в кресле напротив, отрезает краешек сигары1 гильотинкой, — происхождение государственных институтов и происхождение языка очень тесно связаны между собой. Все это произошло очень быстро, примерно за сто лет, в период, который отделяет Перикла от Александра Македонского.

Мостовой только что сказал, что с детства говорит на трех языках и лекции студентам читает всегда экспромтом. Стало ясно, что начать задавать вопросы ему удастся не раньше, чем он закончит спонтанную лекцию о возникновении права со времен афинской демократии.

— Возникновение политики как образа жизни, связанного с участием в общественной жизни основного слоя свободных граждан Афин, требовало коммуникации. Поскольку людей нужно было убедить в том, какое именно решение нужно принять.

— И что, коммуникация, которая существовала, не годилась для этого?

— Вы представьте себе, как происходило на самом раннем этапе. Это было похоже на то, как у нас описывают новгородское вече. На площадь сходился народ: кто громче кричал, на стороне того и было принятие решения.

— Кого больше?

— Кто громче. Афинское общество — совокупность корабельных команд со своими начальниками. Они капитаны — они же и владельцы этих кораблей. Капитан приходил на площадь, с ним приходила команда. Луженые моряцкие глотки, которые способны соревноваться с воем ветра! И кто кого перекричал, того и правда. Но война положила этому конец. Персидские войны. Потому что оказалось, что управлять обществом таким способом невозможно. Кораблем — да, а обществом — нет. И когда персы подошли вплотную, оказалось, что невозможно принять решение. Спасайся, кто может!

В этот момент сигарный дым скрывает лицо моего собеседника1. Как только дым развеялся, Мостовой продолжил:

— И появились софисты, которые стали учить людей доходчиво объясняться друг с другом. Привлечь к себе внимание, чтобы тебя стали слушать. Так изложить дело, чтобы тебя поняли.

— То есть появилась логика?

— Логика появилась значительно позже. Риторика обращалась не к мысли, а к чувству.

Софисты говорили, что доказать можно любое утверждение — как прямое, так и обратное. За что Платон их критиковал. Софисты создали такой способ потребления языка, который побуждал других людей к действию. А Платон сделал следующий шаг: он указал, что за словом стоит мысль, апеллирующая к идеям, которые являются прототипами как слова, так и действия. То есть с Платона появилась связка «Мысль — Слово — Дело». Потом появился Аристотель, с которого и начинается логика. Исследуя грамматику, он обнаружил правило, позволяющее из одного высказывания создать другое. С этого момента появилось то, что сегодня нам кажется само собой разумеющимся.

— Получается, официально-деловой стиль потихоньку формировался и возник после Аристотеля.

— Конечно, нет! Логика возникла не потихоньку! Логика была изобретена. Это было изобретение Аристотеля. Существовало развитие общественной мысли, которое в конечном счете привело именно к этому изобретению.

— Тут и возникла юридическая речь?

— Перескакиваете сразу через много ступеней! — Петр Петрович затягивается и выпускает неторопливую струйку дыма.

Сопротивляться было бесполезно. Он же не зря предупредил, читает лекции своим студентам спонтанно. Так что начал читать.

Сокращая до студенческого конспекта, Аристотель дал миру набор инструментов: грамматику, риторику, диалектику — и началась политическая жизнь.

— Когда римляне в своей экспансии достигли территорий, освоенных греческой культурой, они очень быстро оценили достоинство этих трех искусств и полностью перенесли их на почву латинского языка, сделав главными инструментами общественной жизни своего сообщества. Я ставлю акцент на том, что это искусство управлять коллективами людей при помощи слова.

— Так что же про язык?

— Мы в сторону языка движемся, — Петр Петрович достает вторую сигару и гильотинку. Это ознаменовало начало еще одной лекции о том, как хорошо управлялась и побеждала римская армия и как в Риме родилось право. По окончании лекции Петр Петрович сладостно отпил кофе из маленькой шарообразной чашки, будто переходя к самому вкусному.

— Хотя законы существовали у всех народов, достигших определенной стадии развития, но представление о праве возникло только в Риме. Право — это неотъемлемая принадлежность лица. Закон устанавливает не просто правила поведения, как у других народов, а правила, по которым обладатели прав доказывают наличие у них этих прав в случае, если возникает конфликт. Пока никто не оспаривает твое право, ты уверен, что оно у тебя есть. Но если возникает спор, нужно выяснить, в каком объеме у тебя есть твое право и в каком объеме право есть у того, с кем ты вступил в конфликт. Чтобы это выяснить, нужно не только выявить те основания, на которых ты считаешь, что у тебя это право есть. Нужно еще и их уметь сопоставить! Понять, какие более существенны, а какие менее, в какой мере они противоречат, а в какой согласуются. И для этого тоже нужна была диалектика. Плюс логика.

— Вот уже и дошли до того, что обычный человек не может доказать свое право, не прибегая к помощи образованного человека?

— Нет! Дело в том, что в Древнем Риме каждый образованный человек владел этим и следовательно мог доказать, что он прав. Участие в спорах о праве тоже было в общем-то присуще в основном верхушке общества. Но верхушка эта была не мизерной, она представляла собой значительную часть общества, то есть свободных людей. Таким образом, существовало некое различие между языком правящего класса — можно так это назвать — и языком простонародья. Это различие было связано с тем, что общественная жизнь правящего класса была устроена сложнее.

Язык правящего класса — образованной части общества — обслуживал все потребности его жизни: и участие в политических процессах, и защиту прав в суде, и культурную жизнь — занятия литературой и театром.

Так сложилось в римскую эпоху, так это унаследовала Европа, в том числе и Россия. Так было до середины XX века, когда произошло нечто новое.

Школьная реформа в Советском Союзе, продолжив начатую до революции, привела к тому, что человек с полным школьным образованием знал русский язык достаточно для того, чтобы понимать любой закон. То есть речевой узус правящего класса распространился почти на все общество.

Правда, после распада Союза уровень образования снова упал, и это касается не только общества, но и тех, кто пишет законы.

«Чтобы только мы понимали»

В 2006 году бухгалтерское издательство «Главная книга» выпустило книгу «Налоговый кодекс. Перевод на русский. Глава 21. Налог на добавленную стоимость». Оформили с любовью, как томик Блейка: в левой колонке оригинал, в правой — художественный перевод. Сейчас ее уже невозможно купить, тираж был маленький — тысяча экземпляров, книга разлетелась и стала легендой. Чтобы понять почему, достаточно увидеть перевод, например, 157-й статьи.

«Статья 157. Особенности определения налоговой базы и особенности уплаты налога при осуществлении транспортных перевозок и реализации услуг международной связи

1.При осуществлении перевозок (за исключением пригородных перевозок в соответствии с абзацем третьим подпункта 7 пункта 2 статьи 149 настоящего кодекса) пассажиров, багажа, грузов, грузобагажа или почты железнодорожным, автомобильным, воздушным, морским или речным транспортом налоговая база определяется как стоимость перевозки (без включения в нее налога). При осуществлении воздушных перевозок пределы территории Российской Федерации определяются по начальному и конечному пунктам авиарейса…»

Внимание, перевод:

«Статья 157. Особенности определения налоговой базы перевозчиками и организациями связи.

1. Налоговой базой является цена перевозки (без НДС)».

В 2008 году издательство повторило свой подвиг и выпустило второй том, с переводом главы 25 «Налог на прибыль организаций». «Перевод выполнен квалифицированными юристами и филологами с соблюдением правил юридической техники, обработан редакторами, соответствует правилам грамматики и стилистики русского языка», — сообщает аннотация. Авторы А. Дыбов1 и Т. Заграничная. Вступительную статью написал Максим Кронгауз.

Так что же получается, можно писать законы простым и понятным языком?

— Можно, — отвечает Максим Кронгауз. — Хотя законы написаны так, что понять их нормальный человек не может, и это скорее юридическая стратегия. Юристы выступают в качестве особой касты — толкователей закона. Без юриста обычный человек не может с этим справиться — и, соответственно, оказывается в положении всегда виноватого. Человек не понимает, нарушил он или не нарушил. А если нарушил, то что именно.

— Но разве юристы не добиваются точности и однозначности?

— Считается, что законы должны писаться на особом языке, более точном, чем обыденный. Но в действительности они пишутся непонятно и могут толковаться разными способами. Это и порождает касту юристов как толкователей, жрецов этих законов. И это объясняется целями коммуникации.

— Вы же не хотите сказать, будто юристы зарабатывают на том, что законы пишутся непонятно?

— Звучит, может быть, грубо, но так и есть. Это жрецы. И попытки эту ситуацию изменить наталкиваются на сопротивление. Я написал в предисловии к книге, зачем переводить с русского на русский. Это глава о налогах, которую вроде как каждый человек должен знать, потому что все мы платим налоги. Каждый человек должен знать, как это делается.

— А как реагировало юридическое сообщество?

— Проигнорировало. А потом тема возникла еще раз: потому что в какой-то момент Путин сказал, что законы у нас непонятны народу и надо сделать их понятными. Но юристы сказали, что не надо: для этого есть юристы, которые объясняют.

— Может быть, среди юристов мало кто владеет хорошим литературным языком?

— Не думаю. Юристы — грамотные люди, и законы пишут наиболее образованные из них. Их учили этому языку, они им владеют и порождают новые тексты.

— То есть можно сказать, что это такая «латынь».

— Да, такая «латынь». При этом она служит своей задаче. Юристы не считают, что они должны писать законы понятными для всех. Хотя, как мы знаем, незнание законов не освобождает от ответственности. А в нашей ситуации можно переформулировать как «непонимание законов не освобождает от ответственности».

Лингвисты активно вмешивались разве что в закон о государственном языке. Они утверждали, что он написан чудовищно. И депутаты приняли некоторые поправки, но все равно не дали переписать его как следует.

— Так что же, не происходит эффективного взаимодействия?

— Нет. Лингвист может поправить, но зачем править, если правка отвергается.

Такие обвинения невозможно оставлять без ответа. Что скажет юрист и автор сотни законов Петр Мостовой? Действительно ли юристы и адвокаты поддерживают элитарность знания, когда обычный человек не может подать без них жалобу, и не дают упростить эту речь лингвистам специально, чтобы на этом зарабатывать?

Петр Мостовой выдерживает паузу, на протяжении которой его супруга успевает войти в комнату, поставить на стол две чашки кофе и выйти обратно.

— Ну, я могу сказать только одно, — тяжело вдохнул и легко выдохнул он. — Да, эта проблема существует. Да, существует юридическое лобби, которое способствует тому, чтобы… Да, собственно, даже и лобби специальное не нужно. Действительно, компетентных людей в этой области практически нет: к написанию законов привлекают просто юристов — и они в силу профессионального инстинкта пишут таким образом, чтобы расширить свой рынок. Это есть, это есть во всех странах.

— Как и теория заговоров.

— Не-е-е, — тянет Мостовой. — Не-е-е. Я с этим явлением столкнулся в самые первые постсоветские годы. Один из таких юристов мне откровенно сказал: «Нужно написать так, чтобы только мы, профессионалы, понимали, в чем тут дело, — иначе как же мы будем зарабатывать?!» Юридическому сообществу более двух тысяч лет. Ходатай по делам, умеющий правильно вести дело в суде или во взаимоотношениях с органами государственного управления, — это освященная временем почтенная профессия.

Потом Мостовой говорит, что злоупотребление осведомленностью при написании законов считает непочтенным занятием. И что когда он сам писал законы, то стремился, чтобы тексты законов были сформулированы максимально ясно. И добивался этого.

— Посоветуйте, какой почитать закон, написанный хорошим языком?

— Читайте Гражданский кодекс — от первой страницы до последней!

Правила отфутболивания

Хорошо, юристы имеют сложный, с древними корнями, профессиональный язык, а при рыночной экономике еще и зарабатывают на избыточной сложности формулировок. Но ведь чиновники надбавок за косноязычие не получают, они не помогают трактовать ответы или писать запросы за деньги. Они ведь точно делают это нечаянно.

— Нет, — говорит Максим Кронгауз, — они злонамеренны.

Между прочим, его специальность — социолингвистика. Наверное, он знает, о чем говорит.

— Цель чиновника в России на протяжении большой истории довольно сильно отличается от обычных целей коммуникации. У Салтыкова-Щедрина в «Истории одного города» чиновник Органчик использовал только два выражения: «Разорю!» и «Не потерплю!» — и этого было достаточно. Одна стратегия чиновника — отдача приказов, и никакой коммуникации не происходит. Другая стратегия, более интересная, — сделать речь максимально непонятной. Поскольку чиновник должен отвечать за свои слова, ему важнее не коммуникация с человеком, а то, чтобы его слова не были так истолкованы, чтобы он мог пострадать. Поэтому, как правило, речь чиновника максимально непонятна.

— Журналистам в своей работе приходится писать много запросов. На съемку, например. Иногда напишешь живым языком, а в ответ пришлют форму и скажут: оформите по образцу. Отчего это происходит?

— От того, что одна из задач чиновника — затруднить человеку общение, уменьшить количество обращений. Сейчас это, может быть, в меньшей степени, хотя тоже сохраняется. Приходя оформлять паспорт или получать водительские права, человек должен принести какое-то количество бумажек, написанных по строгим канонам, и если, не дай бог, он напишет что-то не так, то его запрос не принимается. Иногда чиновник как бы помогает, он говорит, что надо не так, а эдак, но когда человек подает еще раз, он узнает, что допущена другая ошибка. Это какой-то бесконечный круг.

— Но существуют свои заклинания. Если написать «во исполнение указа президента №… », то им уже труднее отказать.

— Ну да, есть какие-то формулировки, которые показывают, что вы уже овладели тем языком, то есть не совсем чужой человек, и вас уже можно допустить. Но других все равно пошлют по кругу, чтобы они ходили, а возвращались только самые стойкие. Традиция сохраняется. Отфутболивание через язык.

— Нетрудно овладеть этим языком, если считать его языком.

— Да, но есть ведь другая проблема. Правила все время меняются. Поначалу известно, что в этой графе нужно не писать «нет», а поставить прочерк. Через месяц выясняется, что надо уже не прочерк ставить, а писать «нет». Вообще если чиновник общается по необходимости, то главная задача — перевести общение на другой язык, в котором людям труднее существовать. Потому что если человек может говорить все, что хочет, то он может оказаться более логичным (и тут припомним адвоката Мирзоева: профессионалы выигрывают в логике, а «система» в том, что затуманивает логику. — «РР»). А так он в заведомо проигрышной позиции, потому что этот язык он знает заведомо хуже. Это усложнение коммуникации, и задача специального языка — поставить чиновника выше просителя.

— Вы уж как-то совсем их демонизировали. Хочется напомнить, что это такие же люди, как мы, и в обычной жизни они ведут себя точно так же.

— Не скажите! Как только человек переходит в класс чиновников, он меняется. Сначала он обычный человек, а потом он становится необычным человеком. Он становится чиновником. Так что это не демонизация. Человек, становясь чиновником, меняет свой язык, и мы это ощущаем. Это реальная культурная традиция.

Мало кто из лингвистов известен широкой публике, а Максима Кронгауза знают все. Легкий на подъем, он готов потратить свое время на интервью даже в выходные. Может, он просто провоцирует? Может быть, столкнуть их еще раз с Мостовым? Он, между прочим, был крупным чиновником.

— Нет, тут я не согласен, — сразу отсекает Мостовой. — Прежде всего потому, что я понимаю, как устроена бюрократическая машина. Когда письмо поступает в некие органы, с ним имеет дело канцелярия, которая должна его классифицировать. То есть она должна понять, к чьей компетенции это относится. Что можно отправить в подразделение, а что отнести на рассмотрение того или иного руководящего лица. А компетенция эта довольно формально определена. И если ваше письмо написано таким образом, что невозможно определить, к чьей компетенции оно относится, вас могут попросить его переписать. Поэтому, чем меньше вы будете принимать во внимание эти обстоятельства, тем меньше у вас шансов на положительный эффект!

— Получается, их действительно можно рассматривать как машину?

— Это и есть машина! Только она из людей состоит. Но механизм ее деятельности машинный!

— Но ведь это метафора.

— Это не метафора! Это не метафора! Это механизм, который по традиции, поскольку нет машин, способных взять на себя эту функцию, строится из людей. Но вообще бюрократия — это механизм!

Как лечить машину

Слово «канцелярит» придумал Корней Чуковский, он назвал им шестую главу книги рассказов о русском языке «Живой как жизнь». И уж досталось в этой главе «канцелярской мертвечине». Чуковский специально назвал его так же, как тяжелую болезнь — менингит и перитонит, потому что считал этот стиль опасным для языка.

«…Должен же существовать официальный язык в государственных документах, в дипломатических нотах, в реляциях военного ведомства, — писал Чуковский. — Но представьте себе, что в этом же стиле заговорит с вами ваша жена, беседуя за обедом о домашних делах.

«Я ускоренными темпами, — скажет она, — обеспечила восстановление надлежащего порядка на жилой площади, а также в предназначенном для приготовления пищи подсобном помещении общего пользования (то есть на кухне. — К.Ч.). В последующий период времени мною было организовано посещение торговой точки с целью приобретения необходимых продовольственных товаров!»

Корней Иванович очень расстраивался из-за того, что канцелярские слова проникали в живой разговорный язык. Советская бюрократия была тотальной, не осталось почти ничего вне государственной и политической сферы. «Аполитично рассуждаешь», — говорил герой «Кавказской пленницы». Но и сейчас у нас имеется избыток казенного языка, хотя смысла в этом уже давно нет. Этой болезнью заражены самые мелкие чиновники — коммунальных служб. Как и самые крупные. И беда та же самая, что и описывал Чуковский: хотят придать своей речи «значимости», но не владеют «грамотностью». И проявляется это во всем — от объявлений до законов.

— По речи мы очень часто видим, что человек — чиновник, — говорит Максим Кронгауз. — Потому что он и в обычной речи использует эти обороты. В интернете это очень заметно. Когда чиновников заставили вести блоги, было видно, как им тяжело освобождаться от клише.

Все цари хотели, чтобы в России были понятные законы. И петровские, и екатерининские указы нетрудно понять и сейчас. «Законы должны быть просты и четки в своих формулировках. Все подданные должны понимать язык законодателей для успешного исполнения предписаний», — повелевала Екатерина. Но через триста лет мы далеки от цели.

— После 1991 года законодательство приходилось переписывать практически полностью. Многие нормативные акты просто заимствовали у других стран, из-за чего разные части законодательства теперь могут конфликтовать между собой. Нашим законам нужна унификация. Мы похожи на Византию две тысячи лет назад, когда император Юстиниан нанял десятки юристов, чтобы унифицировать и стандартизировать римское право, — пугает Петр Мостовой.

— Но не все так плохо, — тут же утешает он. — Образованный человек может понять российское законодательство. Моя теща, которой девяносто лет, прекрасно его понимает!

И Максим Кронгауз вдруг тоже говорит, что есть надежда. Вроде бы чиновники уже и не стремятся создать так много проблем для посетителя:

— Современный мир сделал много для удобства. И если раньше я должен был десять раз прийти за одной бумажкой, то сегодня можно просто сделать запрос через «Госуслуги». Идея того, что чиновник должен быть открытым, — это идея сегодняшнего времени. Чиновник должен создавать видимость открытости, иначе начальство будет его ругать. И возможность обращения по интернету — большой плюс нашего времени. Возможность получения бумажки без вступления в речевой контакт — это благо.

— То есть проще совсем не разговаривать?

— Конечно, проще! Заполнил свои данные и получил паспорт — это счастье. Хотя в последнее время появился новый тип чиновников, которые говорят понятно и стараются понимать чужую речь. Но таких пока мало, и они недолго держатся на своих местах. Например, Капков, недавно оставивший пост министра культуры правительства Москвы. Человек, который старался говорить обычным языком и не использовал стандартных чиновничьих коммуникативных стратегий.

— Так что же получается: еще немного — и можно будет упростить бюрократическую речь?

— Если бы вы спросили это лет десять назад, я бы сказал: нельзя. Но сейчас видно, что это происходит. Не надо ставить задачу «упрощать язык». Не лингвист должен стоять в основе, а социальные процессы. И если есть социальный запрос, то даже без лингвиста чиновники будут говорить яснее. Если чиновник должен отчитываться перед обществом, он будет отчитываться на понятном языке.