Гольдони – автор, любимый актёром и режиссёром Константином Райкиным. Итальянский драматург 18-го века – давний спутник, то и дело возникающий на пути артиста и как союзник по школе, словно бы и Щукинское училище они окончили вместе, и как серьёзный собеседник.
В К. Гольдони на заре карьеры К. Райкину был сродни дух театрального хулиганства, весёлой игры, азарта трюков, пластической изобретательности. Молодой артист ворвался в кинематограф ролью Труффальдино! В своём родном театре спустя двадцать лет после фильма К. Райкин ставит «Кьоджинские перепалки», и Гольдони «взрослеет»: комедия, конечно, хорошо, но весь переполох-то случается из-за превратностей любви. Так вторгается лирическая тема. Проходит ещё пять лет, и актёр играет старого брюзгу Тодеро в спектакле «Синьор Тодеро хозяин». И великий итальянский комедиограф подсказывает актёру образ сколь смешной, столь и ужасный, что впору вспомнить о вахтанговском гротеске. И вот в этом сезоне снова руководитель «Сатирикона» призывает Гольдони, чтобы поставить спектакль «Четыре тирана» (оригинальное название – «Самодуры»). И тут уже не только озорной весельчак и тонкий лирик – спутник К. Райкина, а ещё и печальный мудрец, с горечью взирающий на человека.
На сцене рассаживается оркестр. Но не с праздничной музыки Венецианского карнавала начинается спектакль. Вероятно, не случайно в самом начале исполняется духовное вокальное произведение «Filiae mestae Jerusalem» Антонио Вивальди о дочерях Иерусалима, скорбящих о смерти Христа.
Ведь в комедии Гольдони, если отбросить водевильную сюжетную кутерьму, дети оказываются заложниками тиранов-отцов. И счастливый финал, который всегда так любим публикой, не есть оправдание несправедливо устроенной жизни.
Константин Райкин не ищет простых путей, постоянно рискуя. Так и в последней премьере театра он предлагает труппе балансировать между комедией и лирической драмой. Эту сложнейшую балансировку канатоходца не каждый выдерживает, перегружая порой то драмой, то не доиграв комедию. Кто же чувствует эту гремучую смесь жанров снайперски точно, блестяще флиртуя комедийной техникой, так это Агриппина Стеклова (Феличе) и Денис Суханов (Канчано). Хоть и горожанина Канчано записали в четвёртого тирана, но на сцене он бессловесный подкаблучник, ещё чуть-чуть – и можно играть Бальзаминова. В спектакле они семейная пара с отработанной техникой диалога. Слова здесь не особо нужны. Вместо перебранки наносятся пощёчины друг другу, отработанные виртуозно богатой практикой семейной жизни. Этим шлепкам даже повод не нужен. Ими применяется особенная терапия, чтобы брачный союз стал крепче, поскольку «обмен любезностями» завершается, как правило, поцелуем.
Пространство для актёрской игры сужено до авансцены, почти нет бутафории, бытовых подробностей сценографии. Во всю ширину площадки выстроены возвышения для оркестра, инструменты которого то и дело перекочёвывают из рук музыкантов к актёрам.
Дух игры, который особо дорог Константину Райкину, ощутим не только в забавных манипуляциях с предметами, но и в том, что само зрелище отчасти уподоблено концерту, парадному дефиле. Тут царит подиум. На небольших платформах выезжают герои комедии Гольдони, азартно представляя свои персонажи.
Дочь и жена богатого купца Лунардо заперты хозяином на замок. На это и сетуют невольницы в самом начале пьесы. За окнами Венецианский карнавал, но не видать им праздника. Впрочем, предстоит куда более важное событие. Самодур Лунардо хочет выдать замуж дочь, но до брака ни за что не желает показать невесту жениху. Отважная Феличе не согласна с таким диким условием и подговаривает домочадцев нарушить запрет. Как водится, у Гольдони следует калейдоскоп событий, но всё заканчивается свадьбой.
Второй акт идёт всего сорок минут, но сыгран филигранно благодаря опять же Агриппине Стекловой, которая преподаёт мудрый урок тиранам. Именно эта актриса смело меняет комедийный регистр на драматический. В её защите влюблённых перед суровыми отцами слышится что-то глубоко личное. Кажется, и она до замужества претерпела немало. Прежний боевой настрой Феличе сменяется полным достоинства монологом с привкусом горечи и печали о праве молодых жить в свободном порыве. Она пережила глубоко сама то, что испытали дети самодуров.
В финале всё пространство сцены оказывается во власти карнавала, свадьбы, которая случилась. Но почему-то не оставляет чувство, что это – венецианская грёза, которая может рассеяться. За карнавалом всегда идёт Великий пост.