Проблема принадлежности Южных Курил стала привычным фоном для российско-японских отношений. Претензии Токио на «северные территории» – как некое фамильное привидение: мирно живет в замке, но временами напоминает о себе, пугая жителей и гостей поместья. Сегодня это «привидение» вновь обрело мощь и голос, став предметом интереса политиков, экономистов, правоведов‑международников, журналистов и множества людей, весьма далеких и от политики, и от Курил.
Юристы решение проблемы пытаются найти в хитросплетениях международных правовых актов. Но беда в том, что акты эти базировались на расстановке сил, существовавшей в момент их принятия. Сегодня она иная. Сами же тексты легко трактуются как аргументы в пользу любой из сторон. Экономисты анализируют значимость островов для экономики страны. Журналисты пересказывают мнения тех и других.
Так было уже не раз. Сравнительно недавно, на заре ельцинской эпохи, судьба четырех островов Курильской гряды и их возможная передача (продажа) Японии активно обсуждались. Аргументы приводились вполне рациональные (во всяком случае, для стороннего наблюдателя). Действительно, этот район невероятно богат морскими биоресурсами. Но из-за сложной логистики, слабых мощностей для переработки и хранения рыбы и морепродуктов увеличение вылова приведет… лишь к увеличению поставок в Японию, Корею и Китай. Затраты же на развитие инфраструктуры оказываются запредельными.
Военные говорят о росте угрозы в связи с возможным размещением американских баз на островах. Но при современных скоростях разница в сотню километров не особенно сказывается на уровне безопасности в регионе.
Приводились и иные аргументы. При этом предполагалось, что устранение разногласий со Страной восходящего солнца приведет к резкому росту японских инвестиций на российском Дальнем Востоке, который из-за недофинансирования развивается медленнее, чем хотелось бы. Да и одним Дальним Востоком дело не ограничится – мощный поток иен хлынет в Россию, оживляя разные отрасли ее хозяйства.
Так думалось, так мечталось инициаторам процесса. И, казалось бы, их соображения вполне основательны и рациональны. Но, к сожалению или к счастью, рациональности бывают очень разные. Рациональность жителей региона оказалась иной. Едва ли не каждый дальневосточник ощущает свое проживание в регионе как пребывание «на посту», на защите «восточных рубежей страны». Это и задает смысл его (в том числе автора этих строк) существования. Да, с соседями можно дружить, торговать, взаимодействовать. Но только если неприкосновенность территории сохраняется. В рамках такого мировоззрения даже простое обсуждение «проблемы Курил» понимается однозначно как предательство. Именно эта, иная рациональность заставила тогда отбросить все прочие соображения, отказаться от самой идеи обсуждения «проблемы Курильских островов».
Сегодня эта проблема всплывает снова. И к соображениям начала 1990‑х добавляются новые – геополитические. В последние годы на уровне деклараций и отчасти на уровне практических действий Россия начинает процесс дистанцирования от Европы и «поворота к Востоку». Причина понятна: издержки взаимодействия с Западом постоянно растут, а выгод от торговли с ним все меньше. В то же время в восточной части азиатского континента находятся страны, ставшие «мастерской мира». Более того, в последние годы это еще и новые глобальные центры потребления, выступающие локомотивом экономики макрорегиона в рамках концепции «Азия для Азии». Все это делает российскую продукцию (прежде всего сырьевую, но не только) здесь крайне востребованной. А надежды на финансовый избыток в этих странах и инвестиции из Восточной Азии в Россию делали перспективы и вовсе радужными.
Ставка была сделана на динамично развивающийся Китай, вторую экономику мира. Выбор этот вполне оправдан и исторически (почти три века взаимодействия), и географически (огромная общая граница, связанные транспортные системы), и экономически. Причем речь здесь не только о привычном ожидании инвестиций, но и о теснейших связях между южной частью Дальнего Востока и северными провинциями КНР. При этом экономика Китая действительно растущая (в отличие от экономики других региональных соседей, чей расцвет, начавшийся в разные годы на волне «политических инвестиций» из США, уже позади).
Однако ожидания оказались несколько завышенными. Инвестиции не потекли рекой. Причин тому несколько. Первая, наиболее явная, – сильнейшая синофобия, уже не одно десятилетие одолевающая население России. Столетия ориентации на Европу привели к тому, что к Востоку стали относиться, как к чему-то «отсталому» и потенциально опасному. Новый сильный Восток воспринимается не столько как возможность, сколько как угроза. Я не собираюсь здесь говорить о том, имеет ли страх быть поглощенным Китаем под собой хоть какие-то основания. Это предмет отдельной статьи. Отмечу лишь то, что фобия есть, и она препятствует росту доверия между партнерами.
Но есть еще одно, не менее, а может быть, и более значимое обстоятельство: здесь, в восточной части Азии, межличностные связи ценнее любых иных. Конечно, добрые, доверительные отношения с партнером важны везде. Но на Западе их могут заменить безличные институты. На Востоке то обстоятельство, что политик или бизнесмен не входит в сети доверия, выбрасывает его за пространство договоренностей. Не в залах переговоров и не под светом софитов здесь заключаются реальные сделки, но в гораздо более приватных пространствах. При этом менеджеры и дипломаты, ведущие дела в регионе с упорством, достойным лучшего применения, игнорируют опыт людей, которые в 1990‑е смогли встроиться в такие сети.
Есть и третья причина для беспокойства. Соединенные Штаты все меньше сил и ресурсов вкладывают в проект Азиатско-Тихоокеанского региона, некогда инициированный ими. Ослабление влияния США на востоке Евразии дестабилизирует региональную ситуацию. Возникают альтернативные проекты. Самый значимый, по понятным причинам, – китайский проект «Пояс и путь». Его наличие, опасение быть втянутым в него вопреки собственным интересам вызывает стремление региональных игроков искать противовес растущему влиянию КНР. Из-за этого Япония и Россия, казалось бы, оказываются в равной мере заинтересованными в налаживании сотрудничества. И «жест доброй воли» со стороны России (в виде соглашения по Курилам) мог бы стать важным шагом в этом процессе.
Но есть обстоятельства, делающие этот, казалось бы, рациональный шаг не просто бессмысленным, но и потенциально вредным для страны. Это не только внутриполитические причины. И не отношение населения к проблеме (судя по данным ВЦИОМ, крайне негативное), хотя это обстоятельство, когда граждане и так раздражены из-за пенсионной реформы, сбрасывать со счетов нельзя.
В условиях нарастающей напряженности в отношениях с Пекином Токио не сможет обойтись без тесного союза с Вашингтоном. Сближение же России и Японии не особенно соответствует интересам США. Значит, пространство для маневра у правительства Японии сужается не только из-за отношения избирателей к «проблеме северных территорий», но и из-за позиции заокеанского партнера.
Не менее острой представляется ситуация внутри региона. Здесь на первый план выходит фактор «сохранения/потери лица». Потеря лица в культуре стран Восточной Евразии – тяжелейшее потрясение. Это далеко не только прошлое имперской Японии с ее традициями харакири, но и элемент повседневности. Регулярно приходится сталкиваться с ситуацией, когда гражданин страны региона, потерявший должность (положение), отказывается от общения, считая, что с «потерянным лицом» он не имеет на это права. Поскольку международное общение здесь тоже носит глубоко личностную окраску, подобное отношение распространяется и на государства. С партнером, «потерявшим лицо», стараются не иметь дел. Во всяком случае, как равного его уже не воспринимают.
Особенность ситуации с островами части Курильской гряды – при ее «разрешении» в чью угодно пользу один из участников взаимодействия неизбежно «теряет лицо». Территориальный спор между Россией и Японией давно стал важным элементом национальной идентичности для граждан Страны восходящего солнца, как и территориальная целостность – для россиян. Для политиков же ставка на это обстоятельство, с одной стороны, является очень сильным ходом, способствующим мобилизации населения, но с другой – крайне сужает пространство для маневра. Любой шаг, направленный на смягчение ситуации, легко интерпретируется их противниками как внутри страны, так и снаружи как поражение или измена.
Да и экономическая выгода от улучшения отношений через уступку может оказаться для России не такой уж значимой. Ведь речь идет о частных инвестициях и частных предприятиях, несильно зависящих от государства, но в гораздо большей степени зависящих от мировых финансовых центров и платежных систем, контролируемых США. Там, где это не грозит попаданием под санкции и есть шанс получить прибыль, организовать совместную деятельность можно и сейчас. Во всяком случае, это легко удавалось предпринимателям в конце прошлого и начале текущего века. Представить же качественный рост японских инвестиций в российское хозяйство, конечно, можно. Но это будет не более реальное предположение, чем возможное прибытие инвесторов из созвездия Тау Кита.
Гораздо более ясными будут политические последствия. Мы уже говорили о «потере лица» Россией при передаче островов. Но это еще не все. Сближение с Японией в условиях нарастающего напряжения между Токио и Пекином может стать негативным сигналом для Китая, вызвать осложнения в диалоге с ним. В то же время если Япония – это возможный партнер завтра, то КНР – важный партнер сегодня.
Поскольку российско-японское сближение вызовет негативную реакцию в США, то достаточно холодной, скорее всего, будет и реакция Южной Кореи, чья экономика и политика еще серьезнее, чем японские, завязаны на североамериканский центр. Тем самым стремление России сыграть роль международного посредника, выступающего равноудаленным от главных региональных игроков, может обернуться политической изоляцией. Конечно, в случае столь огромной страны, как Россия, о полной изоляции речь не идет. Но ее политическое положение в регионе станет гораздо более сложным, чем сегодня. Таким образом, «решение» (причем почти любое) «курильской проблемы» не уменьшает, а усложняет положение России в Северо-Восточной Азии. Единственный вариант – вынести эту проблему «за скобки». Но такое возможно, если существует нечто, крайне значимое, во имя чего это будут делать и Россия, и Япония.
Есть ли это нечто? Простого рецепта разрешения сложной проблемы закрепления России в новом пространстве, прежде находившемся на периферии ее интересов, наверное, нет. Но есть обстоятельство, которое, как представляется, служит главным препятствием на пути решения этой проблемы. Да и не только этой.
Так получилось, что формула «Россия – правопреемница СССР» стала основой внешнеполитической доктрины новой страны. Но в условиях, когда Российская Федерация обладала гораздо меньшими ресурсами, чем Советский Союз, ее политика оказывалась изначально оборонительной и реактивной. До сегодняшнего дня не было выдвинуто ни одной действительно новой внешнеполитической доктрины, соответствующей все более усложняющейся реальности и притягательной как для союзников России по ОДКБ, так и для потенциальных союзников в Азии. Но возможна ли такая доктрина в условиях ослабления глобальных связей, отчетливой тенденции на регионализацию мирового пространства, в условиях проблем, переживаемых сегодня экономикой России? Думаю, да.
Одной из сложнейших проблем при реализации макрорегиональных проектов в Азии – от «Пояса и пути» до «Азия для Азии» – является то обстоятельство, что Азия состоит из невероятно разных стран, народов, культур, отношения между которыми далеко не всегда складывались гладко. Для того чтобы реализовались с наименьшими издержками и наибольшей эффективностью экономические проекты, необходимо, говоря языком Рея Ольденбурга, найти «место сборки» разных вариантов Азии. Да и не только Азии. Да, сегодня внешнеполитические и экономические структуры федерального уровня испытывают серьезные проблемы при общении с азиатскими партнерами. Из Москвы Азия кажется далекой, загадочной и угрожающей. Но гигантская территория России включает очень разные регионы, для многих из которых именно Азия (один из вариантов Азии) – естественное пространство общения, а само общение естественно и беспроблемно. Это мусульманские Татарстан и Башкортостан, буддистские Бурятия и Забайкалье, тесно связанный с Центральной Азией юг Сибири, укорененные в Восточной Азии дальневосточные области. Да и транспортная система России удобно связывает разные транспортные системы Азии в единое пространство. Проект России как «места сборки» Большой Евразии, не только и не столько транспортной, но культурной, концептуальной, места, где разные народы Евразии могли бы разрешать свои проблемы, организовывать коммуникацию, мог бы стать тем новым словом, с которым наша страна вступила бы в изменившийся, многополярный мир, обрела свое место в нем.
Да, это проект не столько хозяйственный или политический (как проект «Азия для Азии»), сколько культурный и идеологический. Но история знает примеры, когда именно идеологические проекты делали своих инициаторов лидерами и во всех других областях. Возможно, новая роль России – пространства становления Азии – станет тем шагом, который выведет нашу страну в лидеры. Но для этого и сама Россия должна вспомнить о своем азиатском доме, вспомнить, что в Европе она только в гостях. Она должна вспомнить, что наша государственность сложилась в пространстве Монгольской империи, осознать себя и свое место в Азии.
0
44.25
