Столетие русской революции будет отмечаться во всем мире. Праздничная программа уже началась — пока вне России. Ольга Федянина выбрала самые интересные проекты одного из первых юбилейных мероприятий — берлинского фестиваля «Утопические реальности» — и разобралась, как современная культура взаимодействует в них с революционной художественной традицией, а Никита Солдатов составил путеводитель по юбилейным выставкам на год вперед.
Если считать ВОСР событием сугубо политическим, то юбилей ее грозит стать одной сплошной неловкостью. Сегодняшняя Россия считает необходимым уважать любую из российских властей, прославлять любую из российских побед и ни в коем случае не оскорблять ничьих чувств. А так как революция победила и формально 70 лет была у власти, ее нельзя, к примеру, просто объявить ошибкой и отменить весь праздник. Это с одной стороны. С другой — не очень комфортно воспевать взятие Зимнего после канонизации Романовых. Сложно поминать добрым словом народное восстание в ситуации, когда практически любой несанкционированный пикет заканчивается задержанием. И вообще, для большинства лозунгов пролетарской революции легко находится соответствующая статья в современном УК.
Мы тут, кстати, не исключение — примерно в таком же недоумении, граничившем с неловкостью, французы праздновали двухсотлетие своей Grande Revolution в 1989-м. А ведь "либерте, эгалите и фратерните" ближе к реальности, чем "земля крестьянам, заводы рабочим, вся власть Советам".
Но если праздновать революцию в мире большой политики по меньшей мере затруднительно, то устроить ей праздник в мире большого искусства как раз ничего не мешает. В контексте истории искусства слово "революция" во всех своих оттенках не звучит ни неловко, ни винтажно, ни манерно. И в этом контексте, кстати, совсем несложно почувствовать русскую художественную традицию частью общей, планетарной культуры (замечу, что различия потом все равно обнаруживаются).
Разумеется, искусство нового времени родилось не на русском революционном гребне 1917 года, а на всемирном военном разломе 1914-1918-го. Но революция, усугубив разлом, вдобавок подарила модернизму направление и скорость, она обеспечила его несущей категорией "будущее". Как и Первая мировая война, революция убивала старый мир, рушила его "до основанья". Но, в отличие от войны, революция состояла не только из "до основанья", но еще и из "а затем". Она обещала на месте старого искусства новое — новые формы, новые темы, новых героев. И она обещала новому искусству новое место в жизни нового общества. Конечно, большая часть обещанного оказалась иллюзией. Но отличие искусства от политики заключается как раз в том, что искусство благополучно цветет и плодоносит, не имея никакой другой среды и почвы, кроме иллюзий. Поэтому если политический и социальный проект "Революция", можно сказать, лежит в руинах, то художественный проект "Революция" жив и благополучен. А место Эйзенштейна, Прокофьева, Родченко, Маяковского, Мейерхольда, Ле Корбюзье — и сотен других художников — в пантеоне ХХ века всерьез никто не оспаривает.
Так что и изучать программу юбилейного года интереснее всего не в той ее части, где коллоквиумы, подиумы, симпозиумы и съезды, а в той, где выставки, концерты, фестивали, ретроспективы. Короче, там, где происходит встреча современной культуры с революционной художественной традицией. Или, если угодно, встреча современности с авангардом.
Революция обещала новому искусству новое место в жизни нового общества
Начинается эта встреча на Западе: первые юбилейные выставки открылись в Париже и Лондоне еще в конце прошлого года. А c 13-го по 23 января в Берлине прошел фестиваль искусств "Утопические реальности", организаторы которого планировали рассмотреть понятие революции широко и с самых разных точек зрения — эстетических, исторических и политических. Начали они, однако, с радикального сужения: у "Утопических реальностей" есть уточняющий подзаголовок "100 лет современности с Александрой Коллонтай" (впрочем, предлагая это уточнение, фестиваль не собирался жестко регулировать "выход за флажки"; у кого-то из приглашенных авторов тема феминизма и эмансипации действительно оказывалась центральной, а у кого-то — совсем побочной). Выбор "заглавного" персонажа, первой в истории женщины-министра, сторонницы свободной любви и гражданских браков, показательно прагматичен. Европу интересуют приключения и отголоски той революционной идеи, которая наиболее актуальна здесь сегодня,— в данном случае это не только феминизм, но и просто эмансипация, свобода частной жизни, борьба одного человека за право не уважать предрассудки, владеющие большинством. Прагматизм здесь еще и другого рода - возможно, кстати, непреднамеренный: Александра Коллонтай как исторический хедлайнер, чья деятельность была связана почти исключительно с вопросами эмансипации и дипломатии, избавила фестиваль от необходимости напрямую рефлексировать на темы революционного террора и репрессий.
Аннеми Ванакере, художественный руководитель фестиваля "Утопические реальности": "Я никогда раньше не читала ни одной строчки, написанной Коллонтай, и прочитала ее сочинения, только когда мы начали готовить фестиваль,— я восхищаюсь ею, но, с другой стороны, мне как-то невесело. Потому что большая часть того, к чему Коллонтай призывала сто лет назад, до сих пор остается утопией. Как могло произойти, что человечество уже было готово совершить такой большой шаг вперед — а потом снова оказалось позади самого себя?"
Ванакере уже несколько лет возглавляет главное, наверное, европейское пространство для радикальных художественных экспериментов: в конце прошлого века власти Берлина создали на базе очень красивого и очень унылого Hebbel-Theater фестивально-проектный кластер HAU 1, 2, 3, в котором с тех пор регулярно размещаются самые экстравагантные и самые многообещающие европейские художественные коллаборации. Здесь показывают проекты, для которых еще не придуманы ни жанры, ни определения. Здесь получают возможность для экспериментов люди, у которых нет ни имени, ни денег, ни протекции. Сюда приезжают на гастроли самые радикальные перформеры со всего мира. Здесь же располагается продюсерское бюро группы "Римини-протокол" — и здесь можно увидеть лучший на сегодня проект группы, ошеломительной сложности постановку под названием "Situation Rooms". Здесь занимаются обкаткой художественных форматов завтрашнего дня, прототипов, моделей, обычно не слишком похожих на то, что вы видите в музеях или театрах,— как на полигоне "Формулы-1", где автомобили тоже не совсем похожи на автомобили.
Когда Аннеми Ванакере говорит о революции, то для нее этот разговор имеет сугубо практический смысл — и взятие Зимнего здесь лишь туманный эпизод, а Ленин или Троцкий, как и Коллонтай, лишь персонификации определенных идей, следы которых можно найти в современности. "Меня интересуют конкретные исторические обстоятельства и люди, но мы не музей и не исследовательский институт. Мы занимаемся живым искусством, и я бы хотела, чтобы оно было революционным — сегодня".
Политический и социальный проект «Революция» лежит в руинах, но художественный проект «Революция» жив и благополучен
У революционного (без шуток) искусства, над которым кураторствует Аннеми Ванакере, есть две совершенно не революционные — но чрезвычайно привлекательные — отличительные черты. Бюджеты HAU пусть невелики — зато гарантированы. Гарантированы городом, гарантированы негласными и гласными государственными обязательствами. Равно как гарантированы внимание международной прессы, продюсеров, фестивальных дирекций и публики к каждой премьере. Революционный HAU — такая же почтенная берлинская институция, как и оперный театр. Во-вторых, сама эта институция тоже никому не угрожает и никого не сбрасывает с парохода современности. Революционный прорыв — это же не только "да здравствует новое", но и "долой старое", дружелюбно соглашается Ванакере. "Но мне еще никогда не хотелось, чтобы что-то исчезло, перестало существовать. Вот в Гамбурге открылась филармония на Эльбе — сказочно дорогая и сказочно буржуазная. Вызывает ли она у меня раздражение? Ни малейшего. Я тоже часть ее аудитории и вполне могла бы находиться в зале во время концерта-открытия".
Об этом современном европейском изводе революционной художественной идеи, о революции без конфронтации, собственно, говорит и название "Утопические реальности", которое Аннеми Ванакере выбрала для своего фестиваля. Отличие утопии от революции ведь в том и заключается, что идеалы утопии не требуют преодоления и уничтожения всего того, что ею не является. Утопия, если ей повезет воплотиться, прекрасно уживается с любым окружением. Как уживаются друг с другом в программе фестиваля "Утопические реальности" авторы из Европы, России, Украины и Латинской Америки, которых собрали в Берлине для того, чтобы проверить, существует ли сегодня живая связь с художественным пространством и энергией столетней давности и можно ли на этой энергии попробовать уехать по оси времени не в прошлое, а в будущее. Если не политическое, то хотя бы эстетическое.
Фестиваль «Утопические реальности» в Берлине
Eternal Russia
паркур, инсталляция
Марина Давыдова, Вера Мартынов
"Eternal Russia"/"Вечная Россия" — проект, демонстрирующий, как может выглядеть сегодня успешная встреча современного и исторического авангарда, спродюсирован самим фестивалем, но полностью реализован московской постановочной группой, под руководством известного театроведа Марины Давыдовой, для которой это оказалось громким международным дебютом в качестве автора постановки, а не куратора или арт-директора. Eternal Russia, полностью занявшая на все 10 дней одну из фестивальных локаций, размещается в четырех залах, между которыми организованно передвигается компактная группа зрителей. Кроме них здесь не предусмотрено ни одной (видимой) живой души, потому что пространство, придуманное Давыдовой, само прекрасно справляется со всеми театральными перевоплощениями. Инсталляция в центральном зале по очереди демонстрирует четыре исторические ипостаси "вечной России" — имперскую, революционную, сталинскую и условные "наши дни". Художница, сценограф Вера Мартынов последовательно собирает все четыре эпохи из огромного количества узнаваемого реквизита, каждый предмет в котором "играет" и сам по себе, и в ансамбле. К "вещам времени" добавляется сочиненный композитором Владимиром Ранневым "шум времени", включающий в себя и оригинальные композиции, и акустический материал разных эпох. Как и предметы обстановки, звуки партитуры то живут изолированной жизнью, отдельными голосами, то постепенно срастаются в непрерывную ткань хоров и маршей. Детали инсталляции так подробно проработаны, что само по себе сочетание предметов превращается в сюжет — вещи разыгрывают перед вами самый настоящий психологический театр. А все невидимые перестановки подчиняются строгому принципу, который следовало бы назвать остроумным, если бы в нем не было такой ощутимой тоски. В "Вечной России" от эпохи к эпохе все полностью меняется, но при этом остается абсолютно неизменным: от гипсовой Венеры — к девушке с веслом, от портрета в золоченой раме — к черному квадрату, от царского фарфора — к граненым стаканам, от картонной горничной в наколке в дворцовом интерьере — к картонной горничной в наколке около новорусского стола. Авторы превращают сотни объектов и фрагментов в живой портрет застывшего времени, в котором вместо перемен — перевороты, а между "все по-другому" и "все то же самое" стоит знак равенства. "Переворот" всякий раз незримо происходит в то время, когда зрители покидают центральный зал, отправляясь в очередную "утопию". При этом три утопических пространства демонстрируют не столько разные исторические эпохи, сколько три разные попытки исхода из этой самой вечной России — политические реформы, эмиграцию в творчество и эмансипацию частной жизни. Как можно догадаться, все три утопии (пока) обречены, и авторы завершают двухчасовой паркур приглашением публики к выходу с табличкой emergency exit.
Интернациональная фестивальная публика успевала не только за потоком образов, но и за потоком по большей части новой для себя информации — но, конечно, хотелось бы, чтобы Eternal Russia, с ее публицистическим пафосом и сложным диалогом с художественной традицией, в результате оказалась не только на европейских фестивалях, но и в Москве. Говорят, что шансы есть.
Loderndes Leuchten in den Waldern der Nacht
драма, кукольный театр
Мариано Пенсотти
"Loderndes Leuchten in den Waldern der Nacht"/"Пылающий огонь в ночных лесах" — вторая (наряду с "Eternal Russia") большая фестивальная постановка первые четверть часа успешно притворяется образцом наивного, немножко архаичного театрального искусства. Историю Александры Коллонтай аргентинский режиссер Мариано Пенсотти для начала рассказывает с помощью кукольного театра — но уже очень скоро в мире кукол наступает разлад и ревность. Чтобы успокоить нервы, куклы отправляются в театр, который для них разыгрывают их же кукловоды. Играют актеры у Пенсотти одновременно совершенно неистово и очень ясно, любовь, свобода и классовая борьба без труда складывается у них в полуабсурдный эмоциональный сюжет. Конструкция спектакля усложняется на глазах — в конце концов, куклы смотрят спектакль, в котором актеры смотрят фильм, в котором действующие лица сидят перед телевизором. Но на всех уровнях в самых разных вариантах происходит одно и то же: человек начинает с того, что любуется абстрактной идеей, а заканчивает тем, что получает глубокие физические и психические повреждения, потому что не успевает разглядеть ту реальность, которая за этой красивой идеей стояла.
New Unions
интервенция в 5 частях
Йонас Стаал и другие
"New Unions"/"Новые союзы" — вероятно, самое радикальное политическое высказывание фестиваля: голландец Йонас Стаал получил в свое распоряжение большой зал HAU-2 — и пригласил выступить в нем с программными текстами активистов, представляющих все самые известные левые движения Европы. Получились пять выпусков очень пестрого партсобрания — хорошо забытая художественная форма, отсылающая к традициям боевого авангарда от 1917-го до 1968-го.
Everything Fits In The Room
хореографический перформанс
Симона Отерлони, Йен Розенблит
"Everything Fits In The Room"/"Все умещается в комнате" — история свободы и несвободы тела. Физическая беззащитность, насилие и протест — постоянные темы интернационального дуэта хореографов, которые используют в своих композициях традиционную авангардистскую технику, восходящую не столько к революционному искусству начала прошлого века, сколько к европейским 60-м. Публичные манипуляции с человеческим телом превращают его в политический объект. Тема эмансипации, заявленная фестивалем, в перформансе Отерлони и Розенблит представлена в своем самом базовом, можно сказать, интимном воплощении.
0
75.00
