ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Dec. 25, 2023

— Для закрепления.

— Да, но вы не понимаете... Я — спортсмен, у меня была цель, мне нужно продержаться шесть курсов, то есть вот пункт А и пункт Б. А когда тебе говорят... Блин, я даже по-итальянски заругалась в этот момент. Сказала: «Ma vaffanculo!» Когда тебе говорят, что нужно еще две химиотерапии, думаешь: «Блин, ну как? Ну почему?»

Врачи сказали: «Это в лучшем случае. А в худшем, то есть если что-то вылечится, а что-то нет, где-то останется, то будем менять ход химиотерапии, менять какую-то химию, лекарства, что-то еще, лучевую...»

Думаю: «Ладно, окей». Они вышли, я уже расплакалась, такая расстроенная была. Думаю: «Блин, ну почему?» Потом, с другой стороны, я поняла. Этот забор костного мозга у меня брали в начале всего лечения. То есть я не знаю, как...

— А за три месяца ты сколько курсов прошла?

— Пять. Мне оставалось пройти всего шестой курс. Я начала критически думать: «Подождите, окей, слезы слезками. Но, по сути, я прошла такой курс лечения!» Но вот эта мысль, которая как червячок: «А вдруг, а вдруг у тебя там не все пройдет после шести курсов?» Я старалась гнать это от себя. Думала: «Так, все окей, надо перенастраиваться».

Почему считается, что у спортсменов самое главное качество — мы очень адаптивные люди, то есть мы адаптируемся к любым новым ситуациям, новым условиям. Это, я считаю, вообще главный скил человека. Даже своей дочке стараюсь это прививать. То есть, окей, не получилось — ничего, мы никогда не сдаемся. Мы всегда боремся до конца, нужно сделать все, что ты можешь. Так же я отнеслась и к этому. То есть мне нужно было какое-то время, чтобы все переосмыслить. «Окей, все, я уверена, что шесть химиотерапий мне помогут, я сделаю ПЭТ, у меня будет все чисто, все супер, я еще настроюсь на две эти химиотерапии. Я это сделаю, все нормально». Проходит шестая химиотерапия, я сделала ПЭТ КТ. Мне сказала Марина Александровна, что ответ хороший. Все, я знаю, что у меня еще две химиотерапии. Я настроена, пошла на следующий день в онкоинститут. Принесла, показала эти заключения, результаты ПЭТ КТ. Врачи посоветовались, у них было какое-то совещание, консилиум. Они посоветовались с Олегом Ивановичем Китом, который главный в онкоинституте, академик. И что они мне говорят? «Владлена, это официальное начало. Данное лечение, которое мы тебе провели, было успешным». Я думала, они скажут: «Нам еще осталось сделать две химиотерапии», а мне говорят: «И мы это лечение заканчиваем». Я удивилась: «В смысле заканчиваете, подождите! А две мои химиотерапии куда вы дели? Я на них настроилась. Подождите, какое заканчиваем?» Я настолько была уже настроена. Типа: «Почему меня выгоняют?» Мне объяснили: «Потому что просто такой ответ на лечение, то есть по ПЭТ КТ никаких опухолей. Ничего. Все лимфоузлы маленькие. Просто все исчезло, ничего нет. Нам нечего лечить больше. Мы не хотим перелечить, и мы приняли такое решение, что твое лечение окончено». Я переспросила: «Подождите, точно не надо?»

— Когда ты была больше счастлива: когда выиграла золото Олимпиады или когда услышала, что ты полностью здорова?

— Не знаю, прямо очень рядом вот эти два ощущения.

— Или когда Арию родила?

— Вот три топовых события в моей жизни: победа в Рио, родить Арюшу и когда тебе говорят: «Все, мы тебя не держим». Я сказала: «Хорошо, подождите, все точно?» Мне ответили: «Да, все, Владлена. Лечение заканчивается». Переспросила: «Подождите. А лучевая терапия?» Я знаю, что всем ее делают, чтобы закрепить результат. Врачи такие: «Ну ладно, иди к заведующей по лучевой, заведующей радиологическим отделением». Я решила пойти, потому что я не хотела, чтобы потом... То есть чтобы точно все было четко. И вдруг заведующая посмотрела результаты, и она меня, конечно, удивила. Она посмотрела мой старый результат ПЭТ КТ и новый — и сказала: «Ты знаешь, ситуация у тебя была хреновенькая вначале». Мне об этом никто не говорил. Она продолжила: «Ситуация была хреновенькая, в начале лечения все было не очень. А то, что сейчас... Даже нечего облучать, то есть я даже тебе не могу... Ты следи, конечно, каждые три месяца обязательно должна делать ПЭТ, следить, чтобы лимфоузлы не росли, но тебе даже лучевую не надо делать сейчас». Я быстро забрала бумажки, побежала просто счастливая. Когда тебе точно говорят: «Все» и мозг понимает, что все кончено, все твои труды были не зря, весь этот позитивный настрой, то, что не давало унывать, переживать...

— Вот я сейчас смотрю на тебя, слушаю этот рассказ, и я понимаю, что ты не можешь без позитивного настроя вообще.

— Вот это действительно про меня. Это помогает мне всю жизнь. Я безумно рада, что я такой человек, и это мне действительно помогло, вылечило от рака, я считаю.

Проблемы с диагнозом

— Все начиналось с аутоиммунного заболевания. Тебе сказали, что у тебя склеродермия. Я с тобой дружу и слежу за твоими соцсетями, поэтому узнала, что изначально ты лечилась вообще от другого, и там ни о каком раке не было речи.

— Где-то полтора года назад я начала чувствовать какие-то боли. Это было просто невозможно совмещать с гандболом. Например, у нас полуфинальный матч чемпионата России. Мы приехали в Тольятти, я утром просыпаюсь, а у меня как будто кисть поломана. А я — гандболистка, мне нужно ловить мяч, кидать его, это все руками делается. Я пришла к нашему физиотерапевту, спросила: «Саша, что происходит? Что со мной?» А они не могли понять. Странно, как будто сустав отекший, как будто он поломанный, а мне на игру выходить. Ну, конечно, как обычно, ты переступаешь через себя, борешься, заматываешь пластырем и идешь играть. Проходит еще месяц — то же самое случилось с правой кистью. Это все в конце сезона, то есть перед полуфинальными и финальными матчами. Это доставляло мне огромный дискомфорт. Или, бывало, например, утром я встаю с кровати, опускаю ноги на пол и понимаю, что мне надо встать, а у меня колени как будто... Я не знаю, что с ними. То есть я не могу просто встать и разогнуть колени. Мне нужно дойти до туалета, но я не могу это сделать, а у меня сегодня, например, две тренировки, утренняя и вечерняя. Я не понимаю, как мне сегодня бегать на двух тренировках в таком состоянии. Потом, конечно, ты расхаживаешься как-то на разминке, это всегда было через боль. Наверное, я никому это не рассказывала. Не все девчонки в команде, может, не все мои подружки, тренеры знали, что это каждый день было через очень много боли, реально. Но ты как бы к этому состоянию потом привыкаешь. Это было до того, как у меня нашли рак. Конец позапрошлого сезона. Потом я думала, может, это от нагрузок, может, я не знаю, с возрастом. Я не понимала, из-за чего это. То есть я понимала, что это какие-то странные боли, что-то не так. Я поехала в отпуск, и в отпуске могла встать утром, а у меня локоть... То есть были поражены три области: кисти, локти и колени. Ничего другого — ни голеностопы, ни плечи. Могла утром встать — а я не могу просто разогнуть локоть, руку не могу разогнуть. Могла так и ходить, как Барби.

Думала, в отпуске же я уже не тренируюсь, что такое? Я не понимала вообще, что со мной. Потом я сразу, как приехала из отпуска, из Сардинии, сразу пошла к докторам, к терапевту. Начала сдавать анализы. У меня были какие-то очень странные результаты. Все повышено, как будто у меня какая-то аллергия в теле. Потом я уже обратилась к ревматологу. И вот она мне выписала диагноз — или синдром Шарпа, или склеродермия. Все эти аутоиммунные заболевания не очень изучены, это все на тоненького, вроде симптомы эти по анализам, но... Потом, через некоторое время мне уже поставили диагноз «склеродермия».

— У тебя же еще белели руки.

— Да, еще болезнь Рейно. У меня было вот такое странное... Например, я часто практиковала на сборах — не знаю, как вы это делаете в синхронном плавании, — у нас после тренировок, особенно на сборах, когда мы бегаем на стадионе, у нас стоит бочка со льдом, и я просто обожала ставить ноги в бочку со льдом. Это вообще просто лучшее восстановление. А потом я стала замечать, что у меня белеют пальцы. Сосуды белеют, пальцы — полностью, потом обратно приходят как бы в нормальное состояние. Я начала все это изучать, доктор мне прописала гормональные препараты и другие препараты — для давления, чтобы сосуды не сильно сужались. Я пила много препаратов и параллельно тренировалась. А потом, особенно зимой, уже стало невозможно. Доходило до того, что... Я помню, играли в Звенигороде, самое начало игры, мне дают пас, а я просто... В тебя летит мяч, а ты не понимаешь вообще, что ты ловишь. У меня полностью онемевшие руки, то есть был такой спазм, что я абсолютно никакая. Мы с девочками на разминке обычно хлопаем друг другу по ладошам, а мне даже не хлопали, потому что мне было больно. Когда любой мяч летит, ты же должен его ловить, у нас еще и липучка — это как клей, кто не видел гандбол, не знает, — такая банка, мы эту мазь оттуда берем. Мастика, липучка — она помогает мячу прилипать к руке, улучшает сцепление.

— А ты даже не чувствовала, что намазываешь ее?

— Да, я вообще не чувствовала. Что-то намазываю, хватаю мяч — вообще не понимаю. Игра начинается, мне дают пас, а я вообще не понимаю, как пасовать, не то что кинуть по воротам. И это неимоверно мешало играть, особенно в зимний период. Это невозможно. Не помогали таблетки. Гормональные препараты — да, помогали от этих болей. Мне было намного легче, с ними я не так чувствовала боль. Когда я начала пить эти таблетки, для меня это было нереальное спасение, но в тот же момент я думала: «А что, я всю жизнь буду на этих гормонах?»

— Ты сказала, что о боли не знал никто — ни тренер, ни девчонки. У тебя самой не было желания все-таки выяснить, что это, что нужно рассказать, или, может быть, ты боялась, что тебя из команды уберут, потеряешь контракт?

— Нет, не то что контракт потерять или из команды уберут... Все равно я — игрок, который играет за «Ростов-Дон». Не ветеран клуба, но один из основных, ценных игроков. То есть я посвятила этому клубу одиннадцать лет моей жизни. Я обожаю «Ростов-Дон», это моя семья, я обожаю город, то есть все равно я в команде. Не то что меня могли вышвырнуть из команды, но понятно, что все равно ты хочешь быть всегда в первом составе, всегда в первых рядах. Конечно, у каждого спортсмена есть это. Не скажу, что боялась об этом сказать. Например, в концовке того, позапрошлого сезона я просто сама еще не понимала, что со мной, и думала: ну, какие-то боли есть. Я ходила в нашу медзону, к нашему физиотерапевту, к доктору. Тренер, наверное, узнал... Не знаю, узнал ли он. У нас был тренер-словак, Томаш Главаты, он потом ушел из команды, именно в концовке того сезона. Может, я это рассказала ему уже в конце. Потом уже пришел новый тренер, Эдуард Кокшаров. Я сказала, что у меня такая проблема, он понял меня, даже отпускал на какие-то осмотры. Или я могла задержаться у ревматолога, например, опоздать на тренировку. Он входил в мое положение и, например, старался после разминки сразу меня выпустить, чтобы я еще горячая была. Он все это понимал.

Но было, конечно, непросто, даже когда уже все узнали, я уже начала пить таблетки. Было тяжело совмещать все это. Видно было, что уже в теле что-то было не так. Конечно, когда у тебя иммунное заболевание... В теории мне ревматолог сказала, что вообще гандбол — это нежелательно. Объяснила: «Я не могу тебе велеть закончить карьеру, но...»

— Большой спорт в целом для здоровья нежелателен.

— Она мне сказала, что, скорее всего, мне в том сезоне уже надо будет заканчивать карьеру... Когда она мне это сказала, я, с одной стороны, понимала — мне 35 лет, я много чего добилась, но у меня не было никаких серьезных травм, не ломала себе колени, мне не делали операции. Физически у меня было хорошее состояние до начала этой болезни, и я могла бы еще играть спокойно. Но когда тебе говорят такое и ты понимаешь, что что-то не так и ты реально должен заняться своим здоровьем, хотя я фанат гандбола, гандбол — все для меня... После такого ты как-то переоцениваешь все, и для тебя становится важнее уже, наверное, твое здоровье.

— Смотри, у тебя, получается, был период, когда ты думала, что это аутоиммунная болезнь. Потом что-то произошло, когда все-таки выяснилось, что это рак?

— Когда мы начали ходить по докторам, сдавать анализы, мне сделали КТ. В октябре, 18-го числа, я сдала КТ легких. На КТ доктор поставил мне диагноз «лимфоденопатия». Это когда лимфоузлы увеличены. То есть они уже в октябре прошлого года были увеличены. Но так как доктора, ревматолог думали, что это спровоцировано склеродермией, никто этому не придал значения. То есть, по сути, скорее всего, рак у меня уже был год назад.

— Конечно, раз у тебя была четвертая стадия потом.

— Наверное, можно было начать лечение намного раньше. Может, обошлась бы двумя химиотерапиями. Но я никогда не думаю о прошлом — а что, если бы то, а что, если бы это... Все это ненужная, бесполезная трата своей энергии. Я думаю всегда о будущем. Я уже в январе поехала в Москву, в НИИ, потому что было невозможно уже с этими симптомами, невозможно играть, тренироваться, даже просто жить, просто утром встать с кровати.

— Такие боли, конечно.

— Я не хотела всю жизнь провести на гормонах. Это все по-любому как-то влияет на организм. Говорят, со временем от этого теряют зрение. Конечно, я не хотела этого. Вот я и поехала в Москву в НИИ ревматологии, мне там дали место. Лежала там десять дней, мне капали специальные препараты для сосудов, которые вроде действуют на эту склеродермию. В конце января я приехала в Ростов, начала постепенно тренироваться. У меня была такая задача — я хотела закончить этот сезон, то есть свою карьеру, именно играя с девчонками, с командой, победить в чемпионате России. Я сказала то же самое директору команды Антону Николаевичу Ревенко, он очень тоже меня поддерживал в течение всего этого времени. Спрашивал: «Как твое здоровье, как ты там?» Я сказала, что хочу закончить сезон на полном ходу, не так, что я чуть-чуть потренировалась и вышла на пять минуток. Нет, я хотела прямо полноценно закончить сезон красиво и уйти, закончить карьеру. К сожалению, так не получилось сделать, потому что вмешался рак. Я приехала из Москвы, с лечения...

— А после этого 10-дневного лечения, когда у тебя что-то проверяли, что-то капали, хоть чуть-чуть лучше стало?

— Честно — нет. У меня тоже многие подписчики и близкие спрашивали: «Владлена, ну что, помогло?» Я отвечала, что пока как бы нет, но вроде говорили, что у препарата, который мне капали, действие пролонгировано, он начнет действовать.

— Там, в НИИ, никто из врачей не заподозрил, что это не склеродермия?

— Нет, не заподозрил, то есть вроде бы склеродермия, вроде все симптомы есть, но у меня были чисто внешние симптомы, какие-то боли в суставах, а склеродермия вообще поражает внутренние органы. Когда мне делали УЗИ, показывало, что ничего нет. Нет поражения селезенки или чего-то еще внутри. Все чисто, все хорошо, но по крови анализы плохие.

Боли были. Если я не выпью гормональную таблетку, то боли были вообще нереальные. Я пила их и утром, и вечером, их в определенное время нужно каждый день пить, после таблеток у меня сразу эти боли уходили. Но это не жизнь 35-летней девушки. Я вернулась, так получилось, что мне сразу нужно было ехать на УМО, чтобы меня допустили играть. Вроде там все проверили, все хорошо, все нормально. Да, у меня там есть склеродермия в анамнезе. Где-то в апреле у меня началась какая-то чесотка, я уже потом поняла, что это основной симптом лимфомы Ходжкина — чесотка и ночное потение.

Десять дней я просто чесалась. Ревматолог думала, что это может быть из-за таблеток, которые я принимала от склеродермии, это могло вызвать какой-то побочный эффект. Мы отменили все таблетки. На отмене у меня вообще ничего не меняется, чесотка не проходит. Потом она со временем, через десять дней, прошла.

Я все секретики рассказываю, все как на духу. Это немногие знают, это эксклюзив, просто эксклюзивное интервью.

— Я надеюсь просто, что вот этот пример... Слава богу, что все закончилось хорошо. Просто люди, у которых есть похожие симптомы, которые тоже не могут понять, что с ними, увидели и поняли, что им надо обследовать.

— Я получала очень большое, даже можно сказать огромное количество сообщений. Ко мне приходит очень огромное количество людей, знакомых, просто приходят люди в нашу джелатерию и говорят: «Владлена, спасибо вам, мы следим за вами, переживаем. Вы очень многим помогаете своим примером». Это действительно важно для меня. Когда я лечилась, это меня прямо питало, это меня держало на позитивном настрое. Я освещала свою болезнь, писала об этом ради того, о чем ты сказала. Я даже не представляла, сколько людей передавали приветы — девчонки-гимнастки, — такое количество людей, у меня аж мурашки, я не ожидала.

— Кто был тем человеком, который все-таки наконец отправил на биопсию твой лимфоузел?

— Расскажу, как это вообще все началось. У меня просто болел лимфоузел. Это было в конце апреля. Думаю: странно — болит лимфоузел. Мы всегда были в контакте с моим ревматологом. Она сказала: «Пойди сходи к гематологу, поговори с ней». Я показала свои анализы гематологу, говорю: «Вот такой симптом у меня, тянет лимфоузел». Она отправила меня на УЗИ. Лимфоузлы были увеличены, и она сказала: «Давай на всякий случай сделаем так. Нужна небольшая операция, надо удалить лифмоузел и отправить на биопсию. Чтобы все были спокойны, чтобы никаких полуоттенков и полутонов не было».

Я сразу обратилась в клуб к нашему доктору. Мне помогли найти хорошего хирурга. Поехала к нему — сорок минут операции. Я сказала: «Никаких общих наркозов, я знаю, что такое наркоз и как от него потом отходить». Попросила сделать все под местным наркозом. Я легла на операционный стол, отвернулась. Врач мне минут 40 делал надрезы, он там куда-то глубоко лазил. Не скажу, что пожалела о своем решении с местным наркозом, но почти. Но прошло нормально. В конце я попросила: «Вы можете мне показать мой лимфоузел?» Мне показали такой кругляшочек какой-то розовенький.

Операция прошла. Хирург все быстро делал, оперативно, остался маленький шовчик. Я спросила его: «А вот как вы думаете, мой лимфоузел похож на лимфоузел, который...» Он ответил: «Нет, все отлично, нормально».

Эта операция была в понедельник, 18 апреля, я запомнила, потому что это мой игровой номер... Вот знаете, бывает такая чуйка, когда как-то неспокойно. Я вообще обычно спокойный человек. У меня вообще на изи, я не такая беспокойная. В среду мне позвонил Иван Игнатьевич Саввиди — очень серьезный, важный человек в моей жизни. Он был спонсором нашей команды многие годы, мы поддерживаем связь. Он мне позвонил и отругал: «Влада, я узнал, что у тебя тут такая проблема со здоровьем! Почему ко мне не обратилась? Почему? Я бы помог! Все организовали бы быстро!» Я ответила, что все как-то так быстро пошло...

— Так быстро — всего полтора года болит.

— Ну, то, что я сделала операцию и ему не сказала, он отругал, он сказал, что помог бы. И сказал: «Ладно, все, я займусь твоим вопросом». Мне сказали, что в пятницу будет готова биопсия. Одиннадцать часов утра. Никто мне не звонит. Я уже думаю — как-то странно, никто не звонит, ни тот, ни этот. Я уже пишу доктору, спрашиваю, где результаты, почему их нет. И тут мне опять звонит Иван Игнатьевич и говорит: «Влада, спокойно. Все хорошо. Я уже узнал результаты твоей биопсии. У тебя лимфома Ходжкина». То есть он был первым человеком, который мне это сказал. Сразу сказал, чтобы я не переживала. Но я сидела на кухне и такая: «Так, лимфома Ходжкина. Какая лимфома Ходжкина?» То есть сначала было непонимание. А потом я поняла, что лимфома — это рак.

Я такая — окей... То есть ты в такой растерянности, потерянности. Ты не понимаешь, что делать, ты думаешь: «Как? У меня рак! Это вообще невозможно! Я же спортсменка, я вообще конь!»

Потом, конечно, начала плакать. Иван Игнатьевич в этот момент... Он был рядом в настолько нужный момент, потому что мои первые мысли сразу: «Так, что делать, что делать? Что мне сейчас делать, как лечиться? Где лечиться? Что вообще происходит?» И он в этот момент оказался рядом и сказал мне: «В понедельник ты приходишь по этому адресу, я все организую, все сделаю, ты приходишь в онкоинститут на 14-й линии, и все сделаем, проведем дополнительное обследование. Будет все, что нужно, ты ни о чем не должна беспокоиться. Там тебе окажут помощь».

Это было так нужно, это было так важно. Я такая: «Хорошо. Все, я поняла». А я вообще на тренировку в этот день собиралась. Мы поговорили, он меня постарался успокоить, но все равно, конечно, эта мысль, что у меня есть место, куда мне пойти... Он объяснил, какие документы взять с собой, дал номер, куда позвонить, сказал, что там помогут. Это морально помогло мне принять эту информацию, потому что мой мозг сразу думал: «Хорошо, окей». Вот эта адаптивность к проблемам! Сначала сразу в Google, в «Яндекс» полезла: «Что такое лимфома Ходжкина?» И тут мне сразу выпадают симптомы: чесотка, ночное потение. Как говорится, добро пожаловать. Это все самые основные симптомы при лимфоме Ходжкина.

В понедельник я пошла, забрала мой лимфоузел, скажем так, это называется «стекла». Те люди, которые нас смотрят и которые сталкивались с этим, знают, что это такое. Это твои ткани этого лимфоузла, их отдают в такой коробочке. Я их привезла в онкоинститут в Ростове, их еще раз взяли на иммуногистохимию, то есть на дополнительное обследование, чтобы точно удостовериться. Но лимфому Ходжкина, ее клетки сразу видно, их сразу определяют. Даже, можно сказать, хорошо... Как мне сказали, это самый легкий рак.

— Его умеют лечить.

— Да, и его легче всего отличить. Это очень важно, потому что если ты знаешь, какой у тебя вид рака, то намного легче определить курс и план лечения. Это очень важно.

— У лимфомы Ходжкина же тоже есть разные подтипы.

— У лифмом есть разные подтипы. У меня, например, ходжкинская лимфома, есть не ходжкинская, есть какие-то еще лимфомы. То есть у меня...

— Классика.

— Да, классика. И там тоже есть разные типы лечения. Есть, например, схема лечения химиотерапией, когда ты не теряешь волосы. Я до последнего надеялась, чтобы у меня было ABVD, как это называется — разновидность химиотерапии. А у меня был BEACOPP. То есть ты, например, на ABVD приходишь раз в 21 день, тебя прокапали — и ты пошел домой. Это, можно сказать, щадящая химиотерапия, при ней не все теряют волосы. Но так как оказалось, что у меня четвертая стадия, что у меня была большая распространенность, это было по всему телу, мне сказали: «Вариантов нет. Мы сделаем BEACOPP и BEACOPP-14». То есть каждые семь дней я должна была ложиться в онкоинститут. Конечно, я благодарна Ивану Игнатьевичу, и то, с чем он помог в онкоинституте, было настолько оперативно! Мне сразу сделали ПЭТ. Но я могу сказать, что есть непростой моральный момент. Ты вроде только узнала, что у тебя рак. Ты приходишь к доктору, к онкологу, и первое, что он тебе говорит: «Будешь яйцеклетки замораживать?» Мне многие подписчицы писали, кто недавно узнал, я им говорила: «Девчонки, настраивайтесь, что будет такой момент». Тебя спрашивают, хочешь ты замораживать яйцеклетки или не хочешь.

Мой муж Федерико, конечно, тоже большой молодец. Безумно меня поддерживал все это лечение. Он мне сказал: «Аморе — это по-итальянски «любимая», — для меня главное — ты и твое здоровье».

Если замораживать яйцеклетки, значит, переносится начало химии, нужно пить все гормоны, затем берется забор этих яйцеклеток, и только потом начинается химиотерапия. То есть на это нужно было какое-то время, может, где-то через месяц я начала бы терапию. Мы не хотели этого, муж мне сказал, что я для него — самое важное, начинаем быстрее химиотерапию, ничего не будем делать. Но когда ты только узнал, что у тебя рак, наваливается столько всякой дополнительной информации, и то я, мне кажется, избежала всей этой бюрократической волокиты... Мне все сделали намного оперативнее, чем если бы я просто сама пошла.

3 мая этого года мы открыли нашу новую джелатерию. Очень мало людей знало, что у меня рак. Я хотела объявить об этом позже, когда уже начну химию. Я сразу приняла для себя решение, что я буду это освещать, буду об этом рассказывать. О своих эмоциях, о том, что мне страшно или не страшно, как все проходит.

— Кстати, было страшно?

— Честно — нет. Я очень хотела быстрее начать лечение. Я понимала, что чем быстрее начну лечение, тем быстрее я вылечусь. Вот такой план был. И я еще очень запомнила медсестру, которая была в первый день, принесла все препараты и поставила мне эту капельницу.

Первый день, девять часов этой химии, она мне только вставила иголку и начала капать, и сказала: «Вот теперь ты не больная, ты выздоравливающая. Вот эта точка А, когда ты начинаешь лечение. Запомни этот момент. Точка Б — это когда ты будешь уже здоровая и пройдешь весь этот путь».

— Как важно встретить такого человека!

— Да. Я очень хотела быстрее начать лечиться, у меня не было никакого страха. Чем быстрее я начну, тем быстрее я уже буду здорова. Но первый день, конечно, это была просто жесть. Во-первых, это долго. Во-вторых, понятно, что для тела это тяжело — вливать всю эту химию, этот яд, можно сказать. На второй день я даже не могла выпить стакан воды, потому что ты пьешь воду, и кажется, что ты чувствуешь каждый миллиметр, как она через тебя проходит вниз. Как будто внизу все обожжено, очень болел желудок от всех этих препаратов, не хотелось есть. Первый курс был тяжеловат, особенно после первого дня. Но потом, я же человек такой... Все мои знакомые, подружки знают — я всегда такая: «Так, что выпить, витаминки, помазать...» Когда мы жили, например, с девчонками, говорила: «Так. У тебя синяк, надо помазать такой-то мазью. Тебе надо выпить эти витаминки». То есть у меня все очень четко в этом плане. И я подумала: «Так, если я на химиотерапии, мне нужно все узнать». Ты сразу читаешь, смотришь какие-то YouTube-каналы, в Telegram есть очень большой чат с людьми, у кого лимфома. Там обсуждают и саму лимфому Ходжкина, бьюти-вопросы, какие-то женские моменты, вопросы питания. Я начала все это изучать.

Узнала, что, например, есть такие таблетки, которые ты утром пьешь, и они полностью защищают твой желудок. Я их купила, и стало намного легче. Просто небо и земля! Я могла пить, могла есть. Тебе на пятьдесят процентов легче переносить все это. Я стала понемножку, потихоньку...

Почему очень полезно было освещать этот вопрос? Кто-то мне писал слова поддержки, это было безумно приятно. Кто-то писал: «А вот есть женщина, которая возит витамины из Германии, а вот есть тот-то». Мой психолог, например, помогла мне найти эндокринолога Ольгу Алексеевну, которая мне всю химиотерапию проводила, она меня вела.

Очень благодарна моим онкологам, потому что обычно онкологи против витаминов, против всяких добавок. Но мы работали как одна команда, то есть они не в штыки все воспринимали, я им все показывала, все было как-то согласованно. И, наверное, благодаря этому я утром вставала и была энергичной, а не просто лежала. Кстати, это были два моих главных страха: потеря волос и то, что я буду лежать без сил. Я — очень энергичный человек и привыкла: туда-сюда — и поехала.

Совместный бизнес с мужем

— У вас с мужем совместный бизнес — джелатерия с итальянским мороженым. Но я знаю, что до этого места у вас было еще одно, совместное с вашими компаньонами. Там была какая-то неприятная история, расскажи.

— Честно, мы стараемся ее забыть.

— Извини, придется вспоминать.

- Неприятно вспоминать, потому что это был большой кусок из жизни, пять лет. Федерико не любит вспоминать об этой истории. Я считаю, и он так же считает, что эта история дала нам толчок. Мы имели бизнес с партнерами до того, как открыть нашу джелатерию. Я помню, как только это произошло, мы, конечно, были не в депрессии, но очень расстроены, потому что вся жизнь была в том, первом заведении, и пять лет ты не выкинешь из головы, не выкинешь из жизни. Арюша делала свои первые шаги в той джелатерии. Все ассоциировали, и до сих пор — прошел год — все равно некоторые люди ассоциируют нас с тем местом. Может, кто-то не смотрит социальные сети — я выставляла пост, в котором объясняла: «Пожалуйста, люди, нас там больше нет, не надо нас как-то ассоциировать».

— Они вас отмечают там?

— К сожалению, да, отмечают меня и то заведение. Это очень больно и обидно. Я говорю: «Все, меня там нет, мы не прикладываем туда руку». Но не знаю... Год прошел, и все равно это не такая острая проблема, я каждый день об этом не вспоминаю, не думаю, но иногда, может, когда проезжаю мимо, смотрю все равно с добротой в душе, потому что это были классные времена. И это дало нам толчок, помогло открыть нашу джелатерию. Говорю мужу: «Аморе, как говорится, все, что ни делается, все к лучшему». Помню, он мне позвонил, как только все это произошло. Мы быстро, буквально, не знаю за сколько, за три недели, открыли уже нашу джелатерию. Все свежее, он поехал в Москву, купил эти машины для мороженого. Все приходилось заново покупать, потому что у нас ничего не осталось. Я помню этот звонок, он сказал: «Аморе, ты не представляешь, как круто покупать все, придумывать какие-то идеи и ни с кем не советоваться. Ни у кого больше ничего не спрашивать, все — я. Я принимаю все решения сам, все это — только наше». И я знаю, какой он у меня работящий, рукастый, даже в этой джелатерии, которую мы открыли в мае, он много что сделал своими руками. Например, где у нас меню, где у нас написаны цены — это он делал все своими руками. По крупицам, по деталькам собирали все, этот ремонт тоже сами придумывали, потому что мы получаем от этого удовольствие. Я обожаю эти моменты. Я очень часто сижу в уголочке. Например, люди берут мороженое, может, даже знакомые, берут эту первую ложечку — и просто этот момент закатывания глаз... Говорят «как вкусно» или часто спрашивают, чтобы понимать, какое у нас качественное мороженое. Да, качество не упало, мы за этим очень следим. Всегда спрашиваем фидбэк, вкусно ли. Я сама все пробую, страдаю, конечно (смеется), если что, звоню на производство, говорю: «Ребят, почему так?» или, наоборот: «Очень вкусно, классно!» У нас один из новых вкусов — йогурт с клубникой, вот его буквально недавно придумали. Я сказала: «Блин, классно, вкусно!» Вижу, что людям тоже нравится. Этот вкус стал популярным. Ты в это сильно вкладываешься душой, это не просто бизнес. Как говорил Федерико, в Италии бизнес — это когда хозяин сам готовит, сам — официант, это все действительно с душой. И у нас наша бизнес-модель — именно то, что это наше душевное место. Мы тут каждый день, мы за всем следим. Сами кушаем наше мороженое, пьем кофе. Даже я, привыкшая к нашему кофе, еду в Италию, беру там кофе и такая: «М-м-м, ну, не так вкусно».

— Чего-то не хватает.

— Просто хотелось, чтобы это было такое душевное место. А-ля Италия, где люди приходят, кайфуют. У нас и детская зона есть. Я знаю, что, когда прихожу с Арюшей в кафе, я хочу, чтобы она чем-то позанималась, чтобы ей это было интересно. Как делали для себя, так сделали и для людей.

— Что не получилось тогда в совместном бизнесе? Что вообще за люди это были?

— Так получилось, что...

— Просто ты писала тогда в соцсетях, что у вас украли бизнес. Как можно украсть бизнес? И почему вы изначально на берегу с юристом не разделили доли?

— Мы сделали юридическую ошибку. У нас постоянно менялся формат бизнеса. Сначала было три человека, потом ИО, ИП, два ИП было. Постоянно менялась форма. У Федерико было ИП, он занимался мороженым, большую часть посвящал этому, ну и в джелатерии все делал — гвоздики забивал, или что-то поломалось — он делал.

— А второй человек что делал? Просто смотрел?

— Ну, у нас было мороженое и сыры, они занимались больше сырами. Наверное, если бы ты меня спросила год назад, когда это все было... Ну, я и пост выставила в Сеть. Я хотела, чтобы люди узнали правду, как это было, как это получилось, потому что, я говорю, до сих пор все ассоциируют нас с этим местом, хотя год прошел. Они знают — это итальянец, это олимпийская чемпионка. Так же и у наших партнеров было — муж-итальянец и его жена из Ростова. Сейчас мы сконцентрированы на нашем бизнесе, думаем о наших джелатериях. Я не хочу все это ворошить. Это все старое, прошлое. Да, была несправедливость, я знаю, сколько Федерико вложил туда души. Девяносто процентов всего делал он.

— Но вы стали умнее за этот год? Поняли, как не надо делать?

— Конечно! Буквально сразу мы открыли ту джелатерию в парке, через месяц.

— Где она находится?

— В парке Революции, это большой парк, самый центральный парк у нас в Ростове-на-Дону. На одной из центральных улиц, на Кировском проспекте, находится вторая джелатерия.

Я помню, как мы только открыли ту джелатерию — это было год назад в парке, к нам пришел итальянец и сказал: «Давайте запартнеримся», потому что у нас было самое популярное итальянское мороженое. Нас все знали, иногда даже узнавали сначала Федерико, а потом меня. Говорили: «Это у вас итальянское мороженое самое вкусное?» А про олимпийскую чемпионку уже потом шло.

Ну, то есть мы были популярны, у нас были очереди, мы были первые, кто открыл итальянское мороженое. Просто это нереально — видеть, когда ты приезжаешь на работу, то даже пройти не можешь, потому что надо просочиться через огромное количество людей. Я это вспоминаю с позитивом. И, наоборот, это нам дало какой-то урок, что мы не будем ни с кем партнериться, потому что потом посыпалось: «Давайте запартнеримся, давайте вместе что-то сделаем»... Федерико сказал: «Никаких партнеров!» Это было настолько сильным уроком, мы много потеряли и в материальном, и в моральном плане,

— А что для тебя ценнее?

— Моральное, конечно. Мы до сих пор проходим или проезжаем мимо с Арюшей — она была еще малышкой, она там пошла в первый раз. Мы проезжаем, она говорит: «А! Это наше старое кафе». Говорю ей: «Да, это наше старое кафе». Иногда даже она как-то это говорит. Поэтому — да, это было, это прошлое, какие-то моменты. Думаешь: «Блин, жалко». Даже не в материальном плане, и то нам пришлось брать новый цех, новое место в аренду. Больше жалко, что было там. Это пятилетняя история твоей жизни, столько ярких моментов, сколько там болельщики, например... Когда мы выигрывали что-то, не помню, Кубок России, кажется, болельщики приезжали из зала прямо к нам в джелатерию, мы там отмечали с фонтанами, с какими-то с петардами, мороженое кушали. Столько классных моментов! Но я это вспоминаю не с какой-то горечью, что у нас бизнеса не стало.

— Ты же как раз говорила в своем посте, что вложила свою олимпийскую премию в то место.

— Мы открывали ту джелатерию... Сначала рядышком сделали маленькое местечко, потом расширились. Да, нам дали премию за золото в Рио на Олимпиаде. На эти деньги мы стартанули. Инвестиции вложили мы, потом остальные участники нам просто отдавали, это у нас было на добром слове. Это все работало пять лет. Мы отмечали праздники друг друга, дружили. Ну, такая жизнь. Очень многие люди тоже писали, сколько человек столкнулись с такой же проблемой, у кого тоже было все на добром слове. И, к сожалению...

— Дружба, к сожалению, не выдерживает все равно.

— Да, мы потеряли друзей, потеряли много всего, что есть в их лице. К сожалению, они поступили не как друзья. Но мы приобрели, я считаю, очень много. Сейчас мы хотим расширяться в плане количества заведений, хотим быть не только джелатериями, но и еще кое-чем другим.

— Может быть, вы еще и по всей стране будете потом, а не только в Ростове?

— Хотели бы не только в Ростове, есть планы. Планы хорошие, нам постоянно звонят и просят франшизу. Буквально утром, перед тем как вы пришли, мне на рабочий телефон позвонили, хотели брать нашу франшизу, но мы пока говорим «нет», мы к этому не готовы. У нас другой курс, другие планы.

— Ну, дай бог, все получится. Почему назвали Mamma Mia?

— Я тебе расскажу. Это очень классная история. Это название придумала наша дочь. Мы, получается, приехали из Италии, были там в отпуске. Вернулись домой, а она почему-то на этой фразе зациклилась. Я не знаю, где она это увидела. Она постоянно что-то скушает и такая: «Mamma Mia!» У меня даже есть видео.

— Интересно, почему же она это придумала? У нее вообще-то отец — итальянец.

— Это понятно, но она еще малышкой была, сколько ей там было, три с половиной годика где-то. И вот она вот эту фразу запомнила, она у нее засела. «Mamma Mia! Mamma Mia!» — и ручками еще показывает. Федерико посмотрел на нее и сказал: «Мы назовем нашу джелатерию Mamma Mia». Я на него посмотрела и ответила: «О, реально прикольная идея». Мы в принципе с ним всегда на одной волне, во всем, что нужно придумать, совпадаем. Я настояла на том, чтобы его имя было на вывеске, это было для Федерико, потому что я знаю, сколько души и сколько он всего вложил. Mama Mia da Federico. Da — это «у» по-итальянски. То есть, получается, «Mama Mia у Федерико». Он не хотел, а я сказала: «Нет, давай это будет». Немногие знают, например, что тут работает итальянец. Думают: «Ой, может, это армянин, например, или, может, другой национальности».

— Почему ты сказала про армянина?

— Кстати, многие принимают Федерико за армянина. Нет, он настоящий итальянец. Может, эстетически у него внешность такого...

— Он везде свой, видимо.

— Да.

Парики

— Почему ты приняла решение все-таки лечиться в Ростове? Считается же, что лучшие специалисты в Москве.

— Я полностью доверилась Ивану Игнатьевичу. Если он мне посоветовал идти в Ростове в наш онкоинститут, то у меня не было сомнений, что, значит, так надо, что там меня действительно ждет помощь и лучшие специалисты. И, в принципе, так и получилось. Если у меня были какие-то страхи или вопросы — я могла сказать об этом, могла спросить. Я очень дотошная в этом плане, начинаю: «А почему это? А что это? А когда у меня выпадут волосы?» Я задавала много вопросов, мой онколог могла со мной просидеть час, я ее закидывала вопросами. Плюс еще так получилось, что в нашем онкоинституте заведующая другим отделением — бывшая гандболистка. Ну а я как бы знаменитый человек в Ростове, меня все знали. Работники проходили и все всегда спрашивали: «Владлена, как вы там?» Марина Александровна мне тоже очень помогала. Она прямо мне объясняла, рассказывала, как у меня в теле эта химия работает, куда заливается, что с этой онкоклеткой. Все как ребенку объясняла. И когда ты понимаешь, например, что ты пьешь, что ты ешь, как работает химия, ты это как бы визуализируешь, представляешь и думаешь: «Вот, эта химиотерапия льется и убивает эту клетку». Представляешь и думаешь: «Так, она уже все у меня там поубивала. Значит, я уже, наверное, на пути к выздоровлению». И когда ты узнаешь, что у тебя рак, и понимаешь, как тебе двигаться, как быть дальше, что кушать, что пить, чтобы облегчить состояние, тебе как можно меньше нужно нести потерь, когда ты закончишь весь этот путь. И я считаю, я прошла этот путь с минимальными побочными эффектами. Я не скажу, что их не было, что...

— Я же за тобой наблюдала, периодически звонила. Просто была удивлена...

— Когда ты узнала об этом... Помню, я подъезжаю к нашему гандбольному залу, вижу твой звонок, отвечаю, а ты мне: «Влада! Что случилось? Быстро рассказывай, что такое!» Я тебе ответила: «Алла, все нормально». Ты просто, наверное, не знала, как я эту новость приняла, и очень переживала.

— Да, я очень сильно переживала. Когда я позвонила тебе, я держалась, а потом положила трубку и заплакала.

— И ты мне говорила, что, когда узнала эту новость, тоже заплакала.

— Да, потом я собралась, поговорила с тобой и продолжила плакать.

— Да, в такой момент, когда ты встречаешь после этой новости людей, когда узнают близкие, друзья... Вот этот взгляд друзей на первой встрече, когда они только узнали, — я не хотела этих жалостливых взглядов типа: «Ой, ты наша больная раком подруга...» Просто близкие же не знают, как я это воспринимаю. Я же это воспринимаю так: рак — окей, болезнь, как грипп, как ангина. Я старалась воспринимать это так. Да, лечение жесткое, но я от этого вылечусь по-любому. И когда я видела эти взгляды, я... Поэтому, когда мне звонили какие-то близкие, ты позвонила — да, я слышала, что ты держалась, но я думаю, ты слышала мой голос, что я с таким настроем, что я все переживу, все круто, все по зубам. Эти сожалеющие и сочувствующие взгляды — их было много.

— Ты уже начала говорить о том, что ты работала с психологом. Расскажи, пожалуйста.

— Это тоже немаловажный момент. Я прошла этот путь, и вот что я могу сказать: вы должны себя окружить людьми, которые вам на этом пути помогут. У меня был такой момент по волосам. Я прямо очень переживала из-за них.

— Для меня, кстати, это удивительно. У меня всегда были длинные волосы, я их отрезала до коротких. А тут я вижу, что тебя это волнует.

— Да, меня это очень волнует, потому что у меня длинные волосы, наверное, всегда были, с пятнадцати лет. Я до двенадцати лет стриглась коротко, и, наверное, вот с того времени я и отращивала. Я очень любила свои волосы.

Я знала, что буду терять волосы, и постриглась под каре. Для меня это уже был какой-то стресс.

— Очень красиво получилось, кстати.

— Да, спасибо большое. Мне говорили: «Ой, тебе так идет, так классно!» Я это сделала для того, чтобы, когда будет потеря волос, у меня не оставался длинный клок, чтобы хотя бы как-то покороче. И когда я узнала новость, что у меня лимфома... Я пришла к онкологу, она принимала все анализы, все, что у меня было, а у меня был первый вопрос: «Когда у меня волосы выпадут? А точно они у меня выпадут?» Врач ответила: «Да, точно». Уточнила: «А когда именно это будет, вы можете мне сказать?» Она объяснила: «Ну, обычно это где-то через четырнадцать дней». И ровно через четырнадцать дней, ровно на второй курс — я стояла перед зеркалом в больнице, расчесывалась, а у меня просто клок волос в руке. Это вообще не очень приятно. И причем там не три волосинки, а пучок! Я старалась как-то сохранять волосы, как можно дольше продлить этот момент. Оттягивала. И в сеточке спала, и не расчесывала их. Марина Александровна, я ее называю «мой онкоангел», она мне тоже давала советы. Она говорила: «Не надо их часто расчесывать». Старалась меня подержать.

В какой-то момент я поняла, что я это не вывожу сама. Пошла к психологу. Мы начинаем разговор. Он длился час, и я все никак не могла решиться на этот шаг — сбрить волосы. Я хотела, чтобы меня побрил Федерико, мой муж, и мы с ним договорились, он сказал: «Без проблем, аморе». А это все было за три дня до игры, которая должна была стать моей прощальной.

Я рассказывала, что я была очень в этом плане щепетильной, что нельзя было заразиться, простудиться, потому что, если ты простудишься и заболеешь, сразу падают лейкоциты, и тебе просто не могут делать плановый курс химиотерапии, плановое вливание. У меня было все рассчитано. К этой дате, к 21 июля, я должна была закончить шестой курс терапии. У меня было все расписано, все четко, я не могла себе позволить отстать от графика.

Поэтому я носила бейджик, все время полоскала рот антисептиком. Все время пшикала в нос. Все друзья знали, что меня нельзя целовать, обнимать. Мы всегда здоровались так: отбивали «пять» или на словах, или воздушными поцелуями. А тут мне нужно было быть на игре. Я решила, что я на игру пойду еще с карешкой, с оставшимися волосами. Я завязала бандану. Думаю, кто следил в соцсетях, видел, и пост у меня есть. На прощальном матче я была в бандане «Ростов-Дон». Но я решилась сбрить волосы именно в этот день, после игры.

Мы пришли домой, я сказала мужу: «Аморе, настал этот момент, я готова». Я закончила карьеру, попрощалась, закрыла какой-то этап.

Вот почему я на это решилась. Мы поговорили с психологом — я реально очень многим советую, кто мне пишет, это действительно нужно, какой бы ты сильный ни был. Я вроде на суперпозитиве проходила это, но это реально нужно. Обращайтесь за помощью, вам будет легче рассказывать, как вам тяжело. Это нормально. Я тоже рассказывала моему психологу, как мне тяжело, как я борюсь с собой. Мне очень понравилось, когда она мне задала такой вопрос, который сделал щелчок, разделил все на до и после. Такой прямо «хоп» произошел. Она мне сказала: «Что для тебя твои волосы? Почему ты за них так держишься?»

Я поняла этот вопрос, уже формулировала ответ, и тут я понимаю, что мои волосы — это моя старая жизнь. Это моя жизнь, когда я играла в гандбол, это моя та, другая жизнь, и я действительно держалась за эти волосы. Даже сны снились, что я стою на корабле, меня качает, а я стою и держусь за длинные волосы, чтобы не упасть на этом корабле. (Плачет.) Примерно так же я плакала у психолога. Это слезы такие, кайфовые. У меня реально был сон за день до того, как мы с ней созвонились. Мне снилось, что я стою на корабле, этот корабль нереально качает, а я стою уверенно и просто держусь за свои волосы, чтобы не упасть, стою спокойно. Это была какая-то моя та жизнь. И сейчас это будет какая-то новая жизнь. Новый этап. Просто другой, новый этап в мое будущее, другая какая-то жизнь. И я, наверное, другая, более сильная.

Поэтому психолог, задав только один этот вопрос... Я начала отвечать, тоже так же плакала, а потом выдохнула — и все. Я просто осознала, что действительно держалась. Вот я смотрю фотки, где у меня эти красивые, длинные, шикарные волосы, моя яркая жизнь, но я не осознавала, думала, что после потери волос эта яркая жизнь закончится. Нет, у меня еще ярче жизнь, я еще сильнее, еще крепче, передо мной открываются другие дороги. Тот разговор был очень значимым, важным для сердца.

Мы пришли после прощальной игры. Это было невероятно, наш клуб мне устроил, еще две девочки, мои подруги, со мной заканчивали карьеру — Галина Габисова и Вика Калинина. Была сцена после игры, наши девчонки выиграли, нам дали сказать речь, и это было тоже так важно... Весь зал просто рыдал. Был просто полный зал, столько людей! Это был как раз последний домашний матч. Тут была такая сцена, но я не знала, что потом нас попросят подняться на нее. Я не готовила речь. Я просила тренера, чтобы меня посадили на скамейку. Чтобы я была прямо с девчонками, в форме. И даже Иван Игнатьевич тоже просил, я у него отпрашивалась в плане того, могу ли я быть среди огромной толпы людей, частью команды. Для меня это очень важно, для моего выздоровления.

В конце концов они сказали мне: «Нет, Влада, у нас финал, нам тогда придется одного игрока убрать, потому что есть определенное количество человек в заявке». Ну, окей, они сказали, что нельзя.

А потом — это была идея Федерико — он предложил: «Может, что-то сделаешь перед матчем, вынесешь мяч?» Обычно у нас или дети выносят, или еще кто-то. То есть ты становишься в центр, звучит свисток судьи, и ты разыгрываешь мяч.

— Символично.

— Да. Это Федерико придумал. Я позвонила в клуб, мне ответили: «Ну, мы спросим, но, наверное, да, можно». И все так и было. Я перед началом матча встала в центре, на голове желтая бандана, я была в желтой игровой форме «Ростов-Дона», и я первый мяч разыграла. Было нереально круто, потому что еще две девочки тоже заканчивали карьеры. И наши огромные майки с номерами подняли над ареной, к потолку. Огромные-огромные, не знаю, как их поднимали.

— А где, кстати, сейчас твоя огромная майка?

— Не знаю, не отдали. Кстати, надо спросить, где моя майка. Потом ее где-нибудь на даче, не знаю, повешу. Такой, наверное, полдома накрыть можно.

Так как меня не получилось посадить на скамейку, наши тренеры попросили меня... Перед матчем было собрание — когда тренер говорит: «Мы выходим в таком-то составе, вы должны делать то-то». Они меня попросили, чтобы я поучаствовала, была в раздевалке с девчонками и в конце собрания сказала какую-то напутственную речь перед финалом.

— И что ты сказала?

— Короче, я всех довела до слез. (Смеется.)

­— И себя тоже?

— Мы были в раздевалке, тренеры уже все сказали. Мы после этого обычно становимся в круг, и капитан что-то говорит, например. Мы встали в круг, я сказала: «Девчонки, это финал...» Говорила вроде какие-то банальные вещи, но я говорила от души. Я им сказала такую фразу: «Это финал. Это финальный матч, нам очень нужна победа. Бейтесь до конца. Вот у меня в жизни такое произошло, у меня там рак, и я бьюсь с ним, я иду до конца. Я борюсь до конца». Как только я это сказала — все просто в слезы.

Конечно, это все было душевно, может, не так, как сейчас... Я сказала: «Я борюсь со своей болезнью, я не сдаюсь, и вы тоже не должны сдаваться на этом поле, выгрызать его и победить». Мне очень было приятно, что я поучаствовала, что я сказала им какие-то им напутственные слова, хоть я не сидела с ними на скамейке. Мне поставили стульчик, я спросила: «А можно мне поставить, раз я не могу там сидеть, где-нибудь возле команды? Чтобы я могла что-то крикнуть, например, им». Там сидели девочки-полотеры, которые во время пауз выбегают... Везде же регламент, определенная команда сидит тут, все остальные — на трибунах. Федерация гандбола России, наверное, об этом не знает, но я сидела там как второй полотер, но зато рядом с девчонками.

— Что-нибудь вытерла?

— Нет, конечно! Я просто там орала, болела. Смотрю фотки с этой игры — я просто как там только ни... У меня химиотерапия, а я там то сижу, то лежу, то что-то кричу. Я просто вылечилась после этой игры, у меня уже не было рака вообще.

Это был очень важный момент, момент прощания. Все, что имеет начало, должно иметь свой конец, и моя карьера, которая началась в одиннадцать лет, когда я начала заниматься гандболом... Все имеет свое начало и конец. Я поставила эту точку, мы пришли домой, я сказала мужу: «Аморе, момент настал. Идем в ванную, ты мне бреешь волосы». И я даже записала видео с этим, которое набрало пять миллионов просмотров.

И когда он меня побрил, у меня не было ни слез, ни сожаления, ничего. Я не плакала, когда он меня брил. Я была с улыбкой, счастливая, то есть какой-то груз с плеч спал — и все, это был уже мой новый этап. Но я не скажу, что я сразу приняла себя лысой. Все равно понадобилось какое-то время, потому что в зеркало смотришь и думаешь: «Это я или нет? А, вроде я».

Все равно еще надо было как-то перестроиться и принять себя. Я как-то устраивала фотосессию с фотографом в Ростове. Так я все время ходила в парике, но очень хотела записать видео, на котором я публично снимаю этот парик. Это было в центре Ростова, на Главной улице. Я стояла и просто сняла парик. Было волнительно снять его при всех. Я постепенно все делала, например, при друзьях снимала, ходила лысая. А этот момент был уже через две-три недельки после того, как я побрилась налысо. Я вот так прилюдно, при всех сняла парик. И с того момента — все. Сейчас для меня парик — это аксессуар. Это как надеть сережки, цепочку, кольца. То есть для меня это не спрятать что-то. Для меня, наоборот, моя лысина — это как олимпийская медаль. То есть я горжусь собой, тем путем, который я прошла. И для меня это действительно как моя олимпийская медаль. И я хожу сейчас...

— Ну что, снимаем?

— Вообще запросто! Это как сережки достать.

— Ой, слушай, так у тебя уже они отрастают! Скоро опять будут как были!

— Да!

— Ну и все, кидай его!

— Да, кидаю. Сейчас я хожу вот так, в принципе, всегда. Это очень удобно! Единственное, когда ветерок — прохладненько. Но я действительно хожу и горжусь своей лысой головой. Это для меня как медаль, что я победила рак, что я победила лимфому, и я ни капельки не стесняюсь.

— Ты не представляешь, как у меня сердце стучит и болит. Это, конечно, невероятно. Я очень тобой горжусь. Как тебя поддерживала в этот момент твоя семья? Как мне кажется, то, что именно Федерико побрил тебе голову, — это настолько важный момент! Наши отношения с нашими близкими мужчинами — это как отдельная линия жизни. А тут — это и в горе, и в радости. Радости у вас в жизни было много, а тут — такая ситуация.

— У нас с Федерико уже была ситуация, одна трагедия, которую мы с ним пережили. Когда я узнала в апреле, что у меня рак, и рассказала ему — он, конечно, расстроился, всплакнул. Я ему сказала такую фразу, и это правда: лучше, что у меня этот рак. Я знаю, что я — сильная, я его переживу, все отлично будет. Я знаю свои возможности, силу духа и всего. Тяжелее видеть твоего близкого человека... Я представляю, как ему было тяжело видеть меня. Да, я бодрая, на позитиве, но все равно без волос. Конечно, для женщины то, как муж тебя воспринимает... Он мне сейчас говорит: «Что ты парик этот носишь? Сними ты его, тебе так лучше!» У меня уже коллекция париков, их уже просто некуда вешать.

Когда диагноз подтвердился, я ему сказала: «Аморе, для меня лучше, что он у меня, а не у кого-то близкого, не у тебя. Все будет хорошо». Я его крепко-крепко обняла. Конечно, ему нужно было время, чтобы принять эту новость. Первое время он с цветами приходил. Когда он меня побрил налысо, мы на следующий день сразу пошли парик выбирать. Такая ржака была! Он начал на себя мерить эти парики, мы смеялись. Потом пришли домой — дочка этот парик напялила. Или я просыпаюсь утром, а Фе с Арюшей уже встали, и я вижу — заходят: один — в одном парике, другая — в другом. Боже, столько тоже смеялись! Конечно, важно в такой нелегкий период окружить себя людьми, которые тебя не то что не угнетают, а не говорят: «Ой, какая ты бедная...» У меня мама оказалась очень сильной женщиной. Мы с ней в очень близких отношениях, она мне сказала: «Доченька, да все нормально!» Она сразу всегда все знает, все последние новости какие-то присылает мне из интернета: «Смотри, а вот то, а вот это!» Полная поддержка. Я переживала за них, как им тяжело, наверное, будет меня видеть. Но, как оказалось, они тоже молодцы.

Быть мамой человека, у которого рак, быть мужем человека, у которого рак, — это тоже путь. Они этот путь прошли со мной. Многие друзья, когда я уже объявила, что у меня началась ремиссия и нет этих опухолей, поздравляли Федерико, и это было очень круто! Поздравляли его, потому что он тоже был со мной. Поздравляли нашу семью и его: «Поздравляю тебя, что твоя жена победила это». Он действительно заслужил эти поздравления. Он приходил с цветами, всегда меня возил на химию, забирал, вез меня куда-нибудь на роликах кататься. Старался.

— Или, я помню, он подарил тебе очень милую розовую сумочку, чтобы тебя порадовать.

— Да, подарочки там постоянно какие-то... Или вот было, он пришел и сказал: «Поехали!» Это был, наверное, первый курс химии. Мы приехали, припарковались, зашли в магазин техники, всякие телефоны, наушники. Мы вошли, а там пара стоит, и прямо перед ними лежит коробка наушников Apple, самых крутых, которые у всех блогеров. Я увидела и сказала: «Блин, какие красивые, еще и розовенькие, блин, такие классные!» И про себя думаю: «Блин, вот повезло, наверное, парень покупает ей их или, наверное, муж». А они просто разворачиваются и уходят. А коробка остается. Федерико подходит, берет эту коробку, разворачивается и такой: «Аморе, это для тебя!» Я такая: «Это для меня?» У меня столько эмоций было! Я заорала! Продавец даже начал снимать мою реакцию. Я их так хотела, и это было так неожиданно! Я думала — все, эти наушники достанутся другой паре. А он мне их подарил. Сколько мы лет вместе — и он всегда умудряется делать какие-то сюрпризы. Что когда мы жили в Италии, что даже сейчас — я вообще не ожидаю, а он выдает: «Это для тебя!» Постоянно делает какие-то сюрпризы. Это, конечно, для меня очень важно было как для женщины, как для девушки. Одно дело — да, как для жены, все равно есть сомнения типа: «Вот, я же лысая...» Бывали сомнения в себе иногда. Даже сейчас, хотя у меня волосы длинные. (Смеется.) Все равно увидеть себя лысенькой... У меня еще и были фантомные моменты. Когда ты в парике, ты привыкла убирать волосы, да уж тем более со своими волосами привыкла. А когда тебя побрили, ты так делаешь — а убирать-то и нечего! Даже жесты остались. Фе действительно не давал мне усомниться, я чувствовала себя красивой. У меня даже есть фотка, мне она очень нравится: я в лифте в такой шапочке, делаю типа селфи и не замечаю, как фотографирую момент, как стоит и на меня смотрит, любуется. Прикольный кадр, он у меня до сих пор в сердечке остается.

Тот еще итальяшка

— Перейдем к тому, как вы познакомились со своим мужем.

— Он у меня еще тот итальяшка. Я могу сейчас официально заявить, что с Федерико у меня была любовь с первого взгляда. Мы начали встречаться 31 декабря, а увидела я его в первый раз в октябре. Просто на дискотеке случайно увидела — и все, потом виделись, наверное, три раза за этот период.

— Что за дискотека?

— Просто дискотека. Мы с девчонками-итальянками из команды всегда дружно общались. Мне было тяжело первое время, потому что я не говорила по-итальянски, я была как собачка. А я такая общительная, люблю общаться с новыми людьми. Я хотела сказать столько всего, а не могла, потому что еще не знала язык. Потом уже, когда стала говорить, стало проще. Мы часто ходили куда-то после тренировок, и вот пришли на дискотеку. Оборачиваюсь, смотрю — розовые штанишки, беленькая рубашечка, длинные волосики волнистые, итальяшка-мачо-мэн просто. Я увидела человека — ну пипец! Это мое! Я хочу этого человека себе в мужья. Искра, стрела была тогда. Потом мы увиделись через месяц. Я еще спрашивала специально у каких-то наших общих знакомых. Город был маленький. Я узнала, как его зовут...

— Какая ты!

— Спрашивала: «А что там Федерико?» Узнала, что он будет на дискотеке со своим другом, пришла, спрашиваю, где он, а мне говорят: «Он с родителями в Норвегию уехал». Говорю: «В какую Норвегию? Я тут пришла с ним знакомиться!» Я его первая увидела, он меня даже не заметил. Хотя город маленький, я — иностранка, русская, высокая... Сарды — они небольшого роста же.

— Видная девушка!

— Я на него первая глаз положила. Потом как-то общие знакомые нас пригласили на Новый год. Я нравилась его другу, поэтому он не мог как-то ко мне проявлять никаких эмоций, чувств. А потом я уже дала понять, что его лучший друг мне неинтересен. Хотя я — человек, который никогда не проявляет инициативу, то есть меня должны завоевывать, должны со мной знакомиться. Но вот в этом случае получилось так, что пришлось как-то не показывать сильно, что он мне нравится, но показать свое...

— Какие красивые поступки в начале ваших отношений он делал, которые тебя еще больше влюбили в него?

— Могу сказать, какие первые некрасивые! Он меня через месяц бросил, перед Днем святого Валентина. Потом унижался и просил прощения еще месяц, я его не хотела прощать. Но он был честен, говорил, что возобновлял отношения со своей бывшей девушкой. Прошло три дня, и он сказал, что совершил ошибку, просил простить его. Я ответила: «Нет, все, пока, вообще забудь обо мне». Я уже начала встречаться с футболистом. Там такие итальянские страсти были! Он об этом узнал.

— Это все за три дня произошло?

— Нет. 13 февраля он меня бросил, 15-16 февраля он начал: «Прости меня, я дурак! Я понял, что мне не хватает твоей улыбки, тебя...» В общем, начал по-итальянски заливать. Я на это не повелась.

Я познакомилась с футболистом, мы начали встречаться, ходить на свидания. Он об этом узнал и, конечно, впал в ярость. Потом месяц за мной бегал. Конечно, мне он все это время продолжал нравиться, а футболист был так, типа чтобы забыть.

Он месяц просил прощения. Он каждый день приезжал к моему дому, подарки дарил. Я говорила: «Все, вообще нет, пока!»

— Подарки-то брала?

— Конечно! Он какие-то маечки специально для меня делал, с надписями типа: «Влада, прости меня!» Я складывала эти маечки... Конечно, все это время он продолжал мне нравиться. Я понимала, что рано или поздно я его прощу.

— Сейчас, еще одна маечка...

— Так и начались наши отношения, и вот 11 лет мы вместе. Он такой человек, говорит: «Собирайся, аморе...» Мы почти сразу, наверное, стали жить вместе, наверное, через месяц после того, как стали серьезно встречаться, он взял ипотеку, и я почти сразу переехала к нему. Все было очень быстро, хотя итальянцы такие — они живут с мамой до 35 лет... Федерико у меня не такой. В 2015 году, получается, ему было 28 лет, он сделал мне предложение — для итальянца это рано. Он сделал мне предложение, будучи...

— Будучи ребенком!

— По итальянским меркам это очень рано, они все примерно в 35 начинают строить семью. По итальянским меркам он сделал предложение рано, но для него — нет. Он говорит: «Собирайся, возьми купальник, поедем ко мне на работу в бассейн». Я взяла, у нас был мопедик, мы поехали на нем. Едем-едем, я смотрю — проезжаем его работу, уже выезжаем из города... Я спросила: «Аморе, куда ты меня везешь?», а он молчит, ничего не говорит. Недалеко от города, где мы жили, есть пляж, он считается одним из самых красивых в мире. Называется пляж «Ла Пелоза». Просто голубая водичка, просто море и посередине моря просто башня. И это когда увидишь, даже на фотках, — это просто невероятно. Это был мой любимый пляж. От города, может, километров 30. В общем, он меня вывез из города, а я понимаю — блин, он там что-то в рюкзачок сложил, сделал нам что-то... Он такой, может ничего не говорить, но сделает какой-то романтический поступок. Или, когда мы уже жили в Ростове, он один раз сказал: «Бери вещи, косметику». Я взяла, а он — уже с собаками. У нас были два английских бульдога, он уже запихнул их в машину, привез нас в фотостудию и устроил нам фотосессию с нашими собаками. Я — в красном платье, сама накрасилась быстренько. Просто он решил такой сюрприз сделать. Постоянно делает какие-то такие поступки. Если я захочу ему сделать сюрприз — 10 тысяч раз спалюсь, он 10 тысяч раз догадается. Я вот не могу, а он просто молча, всегда меня как-то удивляет.

— Ну и как же он сделал тебе предложение, если он умеет удивить?

— Рассказываю. У нас был старенький домик на колесах, Volkswagen. Мы часто ездили на нем из Ростова на Сардинию и обратно. И вот мы в очередной раз ехали на Сардинию, проехали Польшу, заехали в Австрию. Он сказал: «Ой, давай заедем в Вену!» Мы там погуляли и пошли в парк аттракционов. Там было колесо обозрения, мы поднялись на самую верхушку. Я смотрю, у него такая сумочка была, документы, деньги... Я, как обычно, ля-ля-ля, говорю ему, какой красивый вид... Смотрю — он как-то странно себя ведет. В сумке лазит полчаса и никак не может найти, что ищет. А там все открытое, нет стекол, мало ли, что-то выпало. Смотрю — он уже покраснел, нервничает. Думаю: «Да что происходит?» Я вообще не ожидала... Не так, что вы обсуждаете со своим парнем, я вообще понятия не имела. Ну, я люблю его, мы вместе живем в России, все хорошо. И он дрожащей ручкой протягивает мне кольцо и говорит на итальянском: «Выйдешь за меня замуж?» Это просто надо было снимать! Я тогда еще не особо была блогером. Что? Как? Кольцо? Он, как обычно, ничего мне не говоря, купил кольцо и сделал предложение.

— А где у тебя кольцо? Нет его!

— Мы не носим кольца. В России на какой руке носят обычно?

— На правой.

— А в Италии вдовы носят кольцо на правой руке, все вообще. И так как я гандболистка, нужно постоянно на тренировки, поэтому, чтобы постоянно его не снимать или чтобы не потерять, мы храним наши кольца в шкатулочке. Нам необязательно иметь это кольцо, чтобы быть рядом, чтобы любить друг друга. Нет кольца и нет. Самое смешное было, когда мы спустились с этого кольца обозрения. Я вообще не экстремальный человечек, не люблю все эти суператтракционы. Он на эйфории сказал: «Давай попробуем!» Там был аттракцион: ты становишься, как супермен, потом тебя переворачивают, и ты летишь, как на американской горке. Я настолько боялась потерять это кольцо, что весь полет с согнутым пальцем провела! Просто настолько напряглась, что потом, когда мы уже вернулись, я попросила: «Аморе, пожалуйста, разогни мне пальцы!» Вот такое напряжение было, так боялась потерять кольцо, которое только что подарили.

— А оно велико тебе было, что ли?

— Нет, просто я не ожидала, не дай бог... А я такой человек, могу потерять вещь.

— Ты сразу сказала «да»? Какая у тебя была реакция?

— Я была в шоке от радости. За три года в Италии я узнала итальянскую культуру, там не спешат выходить замуж, и люди живут в гражданских браках по двадцать лет. Но я ему сказала свою точку зрения: я считаю, когда мужчина делает предложение, он берет какую-то ответственность за тебя, и он показывает этим предложением, что он хочет быть со мной всю жизнь.

В Италии два процента разводов, почти никто не разводится, потому что, видимо, они женятся поздно, не как у нас: 23 года — и уже два раза разведена.

— Я слышала теорию о том, что там все имущество достается жене, поэтому они не разводятся.

— Да. Они думают, прежде чем выбрать человека, на котором хотят жениться.

— Перед тем как выбрать человека, которому отдашь все.

— Да, потому что при разводе мужчина отдает все жене и обязан ее содержать всю жизнь. Женщины прописывали закон, видимо. (Смеется.) Там есть именно культ женщины. Это все от мамы, они восхищаются женщинами. Идешь, они кричат: «О, белиссимо!»

— Но жениться не спешат!

— Да, потом — к мамочке, она спагетти наварила уже. Ну, у меня Федерико самостоятельный, в 16 лет уже уехал в другой город от родителей. Он не такой маменькин сыночек. Он удивлял меня просто постоянно.

— Наконец ты сказала «да». Какая у вас была свадьба?

— Ой, свадьба у нас была шикарная.

— Во-первых, у вас их было две — в России и в Италии.

— У нас была небольшая церемония для моих родителей и родственников в Краснодаре. Потому что они не могли приехать на Сардинию.

— А итальянцы не приезжали в Россию?

— Нет, ну, они же знали, что будет свадьба в Италии, и все мои друзья из команды, девчонки. У нас двадцать человек было из России, много подружек из команды. Много было людей. У нас была свадьба в оранжевых цветах, то есть гости были все одеты в оранжевое.

— Почему?

— Не знаю, почему-то мы с Федерико решили, что это цвет чего-то теплого, яркого, позитивного. Я до сих пор смотрю фотки и просто поражаюсь, они как будто с Pinterest — такие яркие, сочные. Перед свадьбой в Италии мы также поехали на кампере. Мы везли из России свечи, какие-то украшения, какие-то цветы, потому что там это было дороже, мы все купили в России. Мы, по-моему, ехали через Литву, нас на границе заставили все это вытаскивать. (Улыбается.) Все свечи, какие-то картонные... У нас были там камперы маленькие, все нас ассоциировали с ним. Везде в украшениях были маленькие деревянные камперы, огромная кампер-фотозона, где можно было фоткаться.

— Вы это все нашли в России?

— Да, нам в России сделали этот деревянный кампер, мы его запихнули в наш. Плюс мой муж обожает ретромотоциклы. Когда он приехал в Россию, а тут — «Урал», люлька... Он такой: «Боже, офигенно! Хочу купить себе «Урал». Я ему сказала: «Ну, купи». Он предложил: «А давай на «Урале» поедем по Европе, в путешествие!» Я ему: «Ты что, с ума сошел?» Хорошо, у него эта идея отпала, он сказал: «Давай на кампер накопим и поедем на нем».

Но «Урал» — то у нас был. Он такой: «А давай повезем «Урал» на Сардинию!» Спросила у него: «И как ты хочешь это сделать?» Он сказал: «Ничего, запихнем». Мы вдвоем запихивали отдельно мотоцикл и люльку. Прикрепили к тросу, трос — к машине, через окно проходит, я газую на машине, он этот мотоцикл заносит... В итоге на месте, где мы спим и кушаем, стоял этот «Урал». И тут он задумался: «Блин, а куда деть люльку?» На крышу! Когда мы подъезжали к таможенному посту...

— А, то есть это так и осталось?

— Мы ехали через всю Европу так, да. Люлька наверху, мотоцикл — внутри.

— А спали вы в кабине?

— Ну, у нас там кровать выдвигалась, мы могли спать нормально. Когда мы подъехали к таможенникам, они на нас так посмотрели... Посмотрели на люльку на крыше, на мотоцикл внутри, на картонный кампер — у нас все было напихано.

— Они все ржали, наверное.

— Да, они все ржали, и те, кто пересекал границу с нами, тоже. Но зато такие воспоминания офигенные. Свадьба у нас была такая веселая! На итальянских свадьбах, чтобы вы понимали, нет тамады, нет ведущих. Они — настолько прикольный, веселый народ, что им это не нужно. Они сами что-то придумывают, поют какие-то песни. Вместо «горько!» у них кричат «бачо!», это значит «поцелуй», они все стучат по столам... Сколько мы на свадьбах были — там нет каких-то конкурсов, не продают торты. Только, конечно, бросают букет и подвязку. Но у них есть свои обычаи: у невесты должно быть что-то новое, что-то старое, что-то подаренное. Обязательно синее что-то, обычно на подвязке — синенький бантик.

У нас была свадьба — микс русского с итальянским. Ведущего не было, мы как-то сами что-то вели, в микрофон говорили. У меня украли туфлю, ее выкупали... Короче, был какой-то микс, но все до сих пор вспоминают нашу свадьбу — все русские, все итальянцы, бабушки, дедушки танцевали. Во-первых, это было очень красиво, когда он приехал за мной в отель на «Урале». Отельчик такой маленький был, улочки узенькие. Есть фото — я в свадебном узком платье сажусь в эту люльку... Еще очень классный момент, что в ночь за день до свадьбы он пришел с друзьями под балкон петь мне серенаду. Есть такая традиция, но это очень мало кто делает. Я спрашивала родителей Фе, они мне объясняли.

— Старинная традиция.

— Да, но есть такое. Он мне пел Челентано: «Я тебя люблю, я без тебя жить не могу»... Все как в фильме — я выхожу на балкон, а он там внизу с друзьями с телефончика читает, поет.

— На гитаре играл?

— Нет, по-моему, они просто с телефона включили музыку. Вот он спел мне эту песню. Мой балкон был, грубо говоря, в полутора этажах от земли — его ребята подняли ко мне, он меня поцеловал! Блин, вообще, конечно, было как в сказке просто!

Трагедия и вторая беременность

— Ты уже затронула тему о том, что для Федерико побрить голову тебе — это было не самое страшное, что вы уже проходили какую-то сложную ситуацию в жизни.

— Да, мы проходили сложную ситуацию. Тогда я, наверное, не была каким-то блогером.

— Сколько лет назад это было?

— Это было в 2017 году. Иногда, когда я вбиваю свое имя и фамилию в Google, вижу там запрос «Владлена Бобровникова потеряла ребенка». Да, была такая страшная трагедия у нас в жизни.

Потом, когда мы уже там пережили самые страшные времена, самый страшный период, я об этом как-то писала в соцсетях. И вот в соцсетях ты имеешь такую поддержку... И даешь другим поддержку. Очень много девчонок тоже мне писали, что у них была такая ситуация. У меня была первая беременность. Я вообще отлично проходила все, как всегда, бегала, летала, все по анализам было хорошо. Я была в обычной клинике, в обычной больнице, в женской консультации. Это была 33-я неделя. У меня были какие-то странные ощущения, что что-то не так. Обычно ребенок бьется, а тут... Я приехала в женскую консультацию на УЗИ. У меня начали искать сердцебиение ребенка, а сердцебиения нет. А уже было имя, было все... Мы уже все-все-все придумали, задумали... И вот доктор говорит мне такой вердикт...

Это было самое страшное, не сравнить с новостями, когда тебе говорят, что у тебя рак. Это был самый страшный момент в моей жизни, когда мне сказали, что у ребенка нет сердцебиения. Конечно, это слезы, рыдания, не только у меня. Я сразу позвонила Фе, у него тоже слезы. Это самый страшный момент, который мы с ним пережили. Я впервые рассказываю эту историю. Да, мои близкие, друзья знают, я никогда не скрывала. Но в интервью — ни разу не делала. Да, это был тяжелый период. Но...

— Тогда ты с психологом общалась?

— Нет, тогда не общалась с психологом. Конечно, просто терять ребенка... Этот процесс, у меня вызывали искусственно роды, надо было родить этого ребенка. Я сказала, что не хочу смотреть, потому что знала, что эта картинка останется у меня на всю жизнь. Я и на форумах читала, как девчонки переживали, как кто делал. Я знаю, что этот ангелочек на небесах, но иногда, знаешь, я смотрю на Арию, я ее безумно люблю, думаю: «Господи, как мне повезло! Бог дал такую замечательную доченьку!», и я понимаю, что ее бы не было, у меня был бы другой ребенок. Я не знаю, суждено так, можно ли так говорить или почему так получилось... Проблема была в плаценте, эту проблему сразу не нашли. Может, если бы я была в другой больнице, там бы, может, как-то смогли. Девчонки на 28-й неделе рожают и выхаживают детей. Это было страшное время, но какая мысль, можно сказать, вытянула меня из этой депрессии... Я тогда просто не хотела есть, ничего вообще не понимала, не радовалась ничему. Какая мысль меня спасла: «Если я сейчас впаду в депрессию, то моя мечта стать мамой, чтобы иметь ребеночка, не осуществится».

То есть если впасть в эту депрессию, в этот глубокий кошмар, рыться в себе, ковыряться: «Почему так? Почему Боженька со мной так сделал?» — то я не знаю, как я выберусь.

Муж старался. Обычно я у нас сильная в семье, но в тот момент он как-то взял этот груз. Он меня из этого вытягивал. И я поняла: нет, я хочу быть мамой. Я хочу здорового ребеночка. Мы там сделали гистологию, анализы, чтобы узнать причину, почему это случилось. То есть патологоанатом изучал, почему так произошло.

Что-то в плаценте не сформировалось изначально. Потом мне сказали, что если бы это было в другом медицинском учреждении, ребенка могли бы спасти, но что случилось, то случилось. Федерико меня просто нереально поддержал, прямо вытянул из апатии какой-то.

У меня была новая цель — я хотела быть мамой. Была готова сделать все: сдать любые анализы, выпить все витамины. Когда ты беременная, все соки как бы вымываются, выходят, твой организм уже ослабленный. Нужно было быстро, в кратчайшие сроки все это восполнить. Знакомые посоветовали супердоктора, который открыл частный роддом. Это Ирина Олеговна Буштырева — просто гуру в нашем городе. Я ей безумно благодарна. Вот она — Трефилов. Она как Евгений Васильевич, такой вот она человек. Немного забегу вперед, чтобы было понятно. Все думают: «Блин, вторая беременность, наверное, она боялась, не знаю, поднять с пола что-нибудь или еще что...» Какой там! У меня была полная уверенность, что я в надежных руках, что у меня будет все хорошо, что я рожу отличного ребенка. После того, что ты испытал...

— Ты же мне говорила, что всего через три месяца после этого снова была беременна.

— Да. 23 ноября 2017 года мы потеряли ребенка, а 13 ноября 2018 года мы родили Арюшу. Через три месяца я забеременела — это феноменально, можно сказать. Ты должна быть морально и внутренне к этому готова, должна была отпустить...

— Да, отпустить.

— Я понимала, что если я буду сейчас грустить, впадать в трагедию, то мое тело и мозг не дадут забеременеть еще раз.

— Как ты это сделала, объясни! Потому что все впадают в трагедию.

— Ну вот и я тоже. Я свое отгоревала, и это очень важно — отгоревать. Это горе нужно прожить. Это действительно горе, не то что у меня там голова не в порядке, нет, я свое отгоревала. И да, многие поражались мне: «Как? Ты уже?» Чтобы пройти это, тебе нужно возвращаться в прежнее русло. И, конечно, опять сожалеющие лица, которые тебе сочувствуют, не знают, как с тобой разговаривать... Это даже не так, как с раком, люди не знают, что тебе сказать, потому что это такое, что в жизни случается редко, и это такой момент...

— А что бы ты хотела слышать от людей, которые не знали, что тебе сказать?

— Ну, я для себя выбрала эту позицию — не скрывать, потому что мне казалось, что если я буду что-то скрывать, то... Я об этом говорила, нужно, наверное, проговаривать, что мы потеряли ребенка. И я говорила, я могла рассказать. Я такой человек: если я внутри все держу, мне тяжелее. Если я этим делюсь, мне так легче.

— А отдают ребенка похоронить? Или вы не делали это?

— Нет, мы не делали это. Я же говорю, если бы я это увидела, эта картинка у меня осталась бы на всю жизнь перед глазами. И я не хотела. Я сказала Фе об этом, мы с ним это обсуждали. Он тоже со мной согласился, поддержал. Я сказала, что я не смогу, я не готова. Наверное, если бы я это сделала, то я бы не смогла так быстро справиться с собой и не смогла бы так быстро настроиться. У меня не было бы Арюши. Говорю же, иногда ловлю себя на мысли, когда смотрю на нее, думаю: «Господи боже, у меня такая чудесная дочка!» И многие говорят: «Какая она у вас красотка, итальянка». С ней материнство было просто в кайф. Я до сих пор от этого кайфую. Я с ней на одной волне, то есть не было каких-то тяжелых моментов. Она всегда спокойно спала. Даже друзья наши поражались. Приходили, например, в гости, я говорила: «Пойду положу Арюшу спать». Она еще младенчиком была. Пошла, уложила ее, вернулась, а друзья такие: «Ты что, уже уложила ребенка?» Особенно удивлялись те, у кого тоже дети. С ней вообще минимум проблем. Я иногда просто смотрю на нее, любуюсь и думаю: «Случилось так, как должно было случиться». Я безумно благодарна самой себе, важно себя благодарить за то, как я тогда это вывезла.

Я понимаю, что не было бы моей дочки такой, какая она есть. Наверное, должна была быть она, а не другой ребенок, но вот этот момент я не смогла... Я сказала, что не хочу смотреть, я не смогу просто это вывезти. Фе, слава богу, тоже меня поддержал, вытянул из этого состояния, мы с ним вместе как-то это пережили, разряжали друг друга. Он видел, как я постепенно отхожу, начинаю приходить в себя, вести прежний образ жизни, начала тренироваться, чтобы просто себя привести в физическое состояние, а потом хоп — и опять беременна.