«Родной мой дружочек» — так начинались сотни писем генерала Николая Тараканова к жене. Он до сих пор хранит их все. Герой Чернобыля и Спитака мало похож на сентиментального пенсионера: он видел смерть близко, не спал сутками, дерзил высокому начальству и не боялся ничего. Только о Зое Орешкиной, жене и спутнице, которая чудом спасла его от смерти, Николай Дмитриевич говорит с теплотой и болью. Она ушла, а он, облученный во время спасательных работ на четвертом реакторе Чернобыльской АЭС, остался один. Два года назад «Культура» рассказывала о том, как Тараканов спасал жизнь сотням тысяч людей, но за спиной каждого великого мужчины обязательно стоит женщина, и сегодня речь пойдет именно о ней.
Она вышла замуж за лейтенанта и стала женой генерала — как в идеальном любовном романе. Вот только характер у Тараканова оказался совсем не сахар. Он всегда был упрямым, неуступчивым, непокорным. Именно из-за своей строптивости Николай Дмитриевич так и не стал Героем Советского Союза. Хотя все, кто были с ним в одно время на АЭС, в то страшное лето 1986 года, по праву носят «Золотые Звезды». За Чернобыль он получил только орден «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» II степени. После землетрясения в Армении — орден «Знак почета».
С Зоей вместе они пережили две последние великие трагедии уже клонившегося к закату ХХ века — Чернобыль и Спитак. Она всегда была вместе с ним. За тысячи километров от эпицентра катастроф, два раза в неделю — чаще не получалось, в далекой Москве бросалась к трубке телефона, когда звонил: «Зоенька, дружочек мой, как ты там?»
«А если бы сказала «не уходи, я боюсь за тебя», Вы бы остались, послушались? Ради любви?» — спрашиваю я теперь у генерала. «Нет. Не послушался бы и не остался», — качает он головой.
Кино и танцы
Танцы на Новый год в воронежском пединституте. Николай пришел с подругой, с которой общался еще со времен училища: хорошая девушка, но душа к ней почему-то не лежала. Ему представили Зою — мягкая, улыбчивая, тихая как река, студентка медицинского института. Она любила стихи. Ему нравилось их читать. И не только произведения великих — Пушкина, Есенина, Тютчева, но и свои:
На реке весна ломает
Льдины серебристые.
Ты — любовь моя земная,
Непорочно чистая.
Тогда многие писали. Лейтенанты не исключение. Удивительно то, что Тараканов посвящал рифмованные строки своей Зое Ивановне шестьдесят лет подряд.
«После танцев я напросился проводить до дома, — вспоминает Николай Дмитриевич. — Был тихий зимний вечер, мы на трамвайчике доехали до Транспортного переулка, где она жила на квартире. На следующий день встретились снова. Ходили в кино, на танцы, к ее знакомым».
О таких романах в Советском Союзе снимали фильмы, сверстники Зои и Коли строили коммунизм, а в рабочий полдень — любовь. И все было невинным, прозрачным, как небо над головами. Поколение, выросшее на «Высоте», «Девчатах», «Весне на Заречной улице». Непримиримые идеалисты и романтики.
Через две недели Зоя провожала Николая к новому месту службы — в Харьков. «У нас проявились глубокие чувства друг к другу, началась переписка, полная ожидания...»
В июне 1958-го на встречу с любимой девушкой Николай пришел в новой парадной офицерской форме. «Мне очень шел мундир мышиного цвета с галунами, кортик и белые перчатки, — вспоминает он. — Мы впервые расцеловались... Да, да, до этого между нами ничего и не было, кроме ласковых слов. Каюсь сразу: инициативу пожениться проявила Зоя. Я вроде бы немного и сомневался, не потому, что ее не любил, просто молодой был — 21 год, не нагулялся. Но моя мама и двоюродная сестра настояли, что лучше нее я никого не найду».
Военных расписывали быстро. Свадьба в Воронеже состоялась в тот же день, 27 июня 1958 года, а назавтра молодые уже гуляли в садах донского села Гремячье, на малой родине мужа.
Борщ в чайнике
От недостатка кастрюль семейный борщ варили в чайнике. Зимой 1959-го Николая перевели служить в Краснознаменный полк МПВО, Зоя приехала к нему погостить на студенческие каникулы. Выделили комнату в трешке, где проживали еще две офицерские семьи. Купили никелированную кровать с шишечками и радиолу.
После получения диплома жена перебралась к нему насовсем. «Кочевая жизнь настала, все время были в разъездах, — вспоминает генерал. — Сменили четыре квартиры, под Саратовом жили долго. Зою назначили главным врачом района, до больных она добиралась на уазике, в любую погоду, и если кто-то из наших гарнизонных детей заболевал, тут же стучали к ней: «Помоги!»
Зое Ивановне было 28 лет. В 1960-м родилась единственная дочь Лена. «Любимое наше создание». «На спор с женой» поступил в гражданский автодорожный институт по специальности «инженер-механик» и окончил его заочно не за шесть лет, а за четыре. Учился в Москве в адъюнктуре Военно-инженерной академии имени Куйбышева, защитил две диссертации, кандидатскую и докторскую.
«Как-то саратовское руководство, увидев, как я практически с нуля обустроил военный городок, предложило мне уволиться из рядов вооруженных сил и возглавить областное строительное управление. Пообещали даже уломать начальника гражданской обороны маршала Чуйкова, чтобы тот меня отпустил. Но я отказался», — гордится Николай Дмитриевич.
Встречу с самим Василием Чуйковым он запомнил надолго. Тараканова перевели из Саратова в только что открывшееся Московское высшее военное училище гражданской обороны на преподавательскую работу. «Он встретил меня как сына, обещал во всем поддержать, — говорит генерал, — уже потом мне помощник рассказывал: к тем, кто до майора, маршал относился как к родным детям, зато старших по званию офицеров, начиная с подполковника, нещадно бранил за любую оплошность».
Зоя Ивановна переезжать в столицу из провинции поначалу не хотела. Привыкла, сроднилась с людьми. Но ничего не поделаешь — куда иголка, туда и нитка.
На работу ее взяли в знаменитую «Кремлевку» — Центральную клиническую больницу Четвертого главного управления при Министерстве здравоохранения СССР, врачом в детское отделение. Позже доросла до заведующей инфекционным.
«Многие дети первых лиц, членов Политбюро, лежали у нее, — вспоминает Николай Тараканов. — Особенно добрые отношения сложились с Гейдаром Алиевым. Даже когда тот попал в опалу, с приходом к власти Горбачева, Зоя продолжала общаться с семьей, по-прежнему как врач наблюдала внуков. Об этом донесли Чазову, тогдашнему начальнику 4-го Управления, будущему министру здравоохранения. Он пообещал Зою уволить, но она была отличным специалистом, и ее оставили, несмотря на сплетни».
Николай Дмитриевич вспоминает, как однажды жена вернулась домой сама не своя. К ним попала внучка Михаила Горбачева. Ее навещали бабушка Раиса Максимовна и мама Ирина и пожаловались на самый верх, что, дескать, остатки еды персонал засыпает хлоркой и тут же выбрасывает, вместо того чтобы использовать их в условиях дефицита продовольствия. «Зоя прямо сказала Чазову: вы что, не понимаете, что это инфекционное отделение? Как можно кормить пищей после заразных детей пусть даже и свиней?»
Евгений Чазов, по словам Тараканова, смутился и извинился. Попросила прощения у детского доктора за то, что не совсем верно поняла ситуацию, и «первая леди». «Такие тогда были порядки. Потом, в 90-е годы, при Ельцине, все стало иначе. Его внуки тоже лечились у Зои, а сам Борис Николаевич был для нее просто небожителем, пока не проявились его отрицательные качества, — продолжает генерал Тараканов. — Пошла эта новая сволочная «элита», которая думала, что за деньги можно все. Принесут жене тортик из магазина в подарок, а сами ждут, что она начнет перед ними раскланиваться. «Да подавитесь вы своим тортиком, у меня муж генерал!» — не выдержала она такого отношения и в конце концов ушла на пенсию».
Николай Дмитриевич отлично копирует повадки новых хозяев жизни, но все-таки не верится, что Зоя Ивановна была способна хоть кому-то, пусть даже и самому неприятному человеку, так ответить. Это, скорее, из арсенала генерала Тараканова.
«Я нервный, потому что пережил Чернобыль. Лучевая болезнь, она ведь никуда не ушла, сижу и чувствую до сих пор, как руки изнутри будто жжет иголками, кожу огнем прожигает», — рассказывает он. Снова и снова терпит глупые сплетни, тиражируемые в СМИ: «Говорили о том, что именно я чуть не лично пустил Раису Горбачеву погулять по крыше реактора, когда она с мужем приехала в Чернобыль. И якобы из-за этого она заболела лейкозом. Да не было такого! Они с мужем действительно были на месте аварии, но много позже того, как я там командовал».
Крыша реактора
Весной 86-го они с Зоей собирались на отдых в Крым. Казалось, жизнь вышла на финишную прямую: генеральские погоны, дача, квартира, ученая степень... И пусть до пенсии еще далеко, но все главное сделано, дочь выросла, пойдут внуки. Но в отпуск так никто и не отправился. «Появились данные, что радиационное облако идет в сторону столицы. Я месяц пахал как проклятый, не ел, не спал. Занимался контролем уровня радиации по всей РСФСР. В первую очередь в Москве, Брянске, Воронеже, Липецке».
У цезия период полураспада тридцать лет, у плутония — десятки тысяч... В поезде Москва — Киев, кроме их группы офицеров, никого больше не было. Слухи распространялись быстрее правды, проводница всю дорогу громко ахала: «Куда же вы, хлопчики, едете, на верную смерть!»
Жене позвонил по прибытии. До эры мобильников оставалось чуть больше десяти лет, но телефонию обеспечивала армия, быстро развернули специальные мобильные пункты связи: «Каждый офицер имел возможность поговорить с родными. Хотя по законам военного времени часто не получалось».
Зоя тихо выдыхала в трубку: «Только береги себя». Сердцем чувствовала, что он все равно полезет в самое пекло. Мужчины такие упрямые. Лучшие из них. Тараканов честно признается: не был тогда уверен, что хоть раз еще удастся повидаться с женой.
Ночью от саркофага шло загадочное свечение. Боялись, что начинается цепная реакция, что это конец. В ГДР заказали роботов, которые должны были очищать зараженную зону, но те сразу вышли из строя. 16 сентября 1986 года правительственная комиссия подписала постановление: привлечь к уборке ядерного топлива добровольцев. 3500 человек откликнулись на призыв государства.
«Если бы делали без ума, то все рядовые были бы смертниками. Так же, как погибшие по глупости пожарные, которые сразу после взрыва тушили реактор голыми руками. Но мои подчиненные не бывали на крыше больше двух раз, чаще — один, очень короткое время, и только трое залезали туда трижды, хотя «Героя» им тоже не дали».
Правительственная комиссия по ликвидации последствий заседала в помещении, обитом свинцовыми листами. Тараканов потребовал от ее главы, зампреда Совета министров СССР Бориса Щербины, чтобы листы отдали как дополнительную защиту солдатам. Бойцы 25-й Чапаевской дивизии нарезали их «рубашками» на грудь и спину, делали каски и плавки из свинца.
Хоронить по-христиански
Ломила голова, заканчивались силы, из носа и десен сочилась кровь, кожа на щеках рвалась от бритья. Все это были нехорошие признаки. Тараканов понимал, что схватил критическую дозу, но гнал от себя эту мысль прочь.
«Однажды я вышел к машине и потерял сознание, — рассказывает он. — Меня срочно отправили в Киев, в такую же элитную «кремлевскую больницу», как и у нас в Москве, только на Украине она называется Феофанией. По данным анализов, во мне было более двухсот бэр облучения». Смертельная доза — от шестисот.
Он думал, что спит, когда жена вошла в палату и положила ему на лоб свою прохладную руку. Тихо прошептал ей: «Извини, Зоечка, не уберегся». «Какой же ты, Коля, дурак», — а сама плачет. Прилетела специально из Москвы в Киев к нему.
Она как врач прекрасно понимала, что муж почти обречен. Его могло спасти только чудо. Полгода потом в клинической больнице номер шесть в Москве, на «Щукинской», где один за другим умерли отважные чернобыльские пожарные, ставшие под конец жизни для всех остальных такими же смертельно опасными ядерными объектами, как и сам четвертый реактор. Там, где лежали герои Чернобыля, радиоактивными были даже стены.
Ходили слухи о жене одного из них, беременной, молодой, влюбленной. Рискуя жизнью, своей и ребенка, она до последнего не хотела уходить от кровати любимого. Муж умер. Их дочь сразу после рождения погибла. О ней напишет нобелевский лауреат по литературе Светлана Алексиевич в «Чернобыльской молитве». Тараканов не любит эту книгу: говорит, слишком много неправды.
Два года назад его вместе с генерал-полковником, Героем Советского Союза летчиком Николаем Тимофеевичем Антошкиным тоже выдвинули на Нобелевскую премию мира — на тридцатый юбилей страшной, едва не погубившей человечество техногенной катастрофы. Но награду получил президент Колумбии Хуан Мануэль Сантос «за усилия по прекращению в стране более чем полувековой гражданской войны».
«Другие жены приезжали в больницу, но пускали не всех, — рассказывает Тараканов. — Зоя проходила — была своя. Она про мое состояние знала лучше, чем я. Отдавала свои силы, всю энергию... Свою любовь. И я вот все жил и жил, не умирал. К концу моего лежания приехал Борис Щербина, лично привез мне правительственную награду. А я в него этот орден обратно и запустил. Зачем он мне нужен? Какая разница, что понесут передо мной, лежащим в гробу, на красной бархатной подушке?»
Его спасло обыкновенное чудо — жена, положившая жизнь и карьеру ради мужа. Служить уже не хотелось. «Все порывался уволиться, но когда грянуло землетрясение в Армении, внутренний голос подсказал мне: ты снова должен быть там. Я ведь доктор наук в области ведения спасательных работ в очагах ядерного поражения. Спитак — это не последствия ядерной войны, конечно, но завалы-то и руины везде одинаковые», — вспоминает генерал.
Еще не придя в себя от последствий лучевой болезни, получивший инвалидность, прошедший долгое лечение в Америке и в Японии, Тараканов рванул откапывать живых и мертвых в Спитаке в декабре 1988-го.
«Спитак оказался куда страшнее Чернобыля! Разорванные тела, стоны под руинами... Поэтому нашей главной задачей было не только помочь и вытащить из завалов живых, но и достойно проводить погибших. Мы фотографировали и фиксировали в штабной альбом все неопознанные трупы и закапывали их под номерами. Затем опознанных изымали из могил и хоронили уже по-людски, по-христиански. Продолжалось это на протяжении полугода», — много позже написал Николай Дмитриевич в своих воспоминаниях.
Он опять спасал мир. Жена снова его ждала. За тридцать пять лет службы у Николая Тараканова было по двести дней командировок в год . Поэтому их медовый месяц так никогда и не закончился. Он виделся с женой даже реже, чем с подчиненными. На 50-летие их супружеской жизни подарил Зое Ивановне толстую книгу, в которую включил все стихи, посвященные ей, пока они были в разлуке.
«Забери меня отсюда»
«Ты всегда придавала мне силы, когда я чувствовал, что их больше нет», — напишет он в одном из многочисленных писем. Она отвечала. У Зои Ивановны каллиграфический, совсем не докторский почерк, четко и округло выведена каждая буковка в слове: «Колюша, я так скучаю по тебе, просто невозможно, я уверена, что ты и вполовину так не скучаешь по мне. Милый, хотя бы нам снова побыть вместе». Самая верхняя стопка пожелтевших конвертов — год 1959-й.
Пять лет спустя после Чернобыля генерала пригласили отметить дату. В этот раз он взял с собой Зою. Станция была уже дезактивирована, окрестности безлюдны. Опасаться было нечего. Страна рушилась, 1991 год — период полного распада государства закончился гораздо быстрее, чем полураспад радиоактивных изотопов.
«Иногда мне становится страшно: вдруг то, что произошло потом, ее болезнь — результат нашей поездки в Чернобыль? Мы же ходили в ту столовую, смотрели, где я жил, как все вокруг изменилось. Вдруг это я во всем виноват?» — спрашивает у меня боевой генерал. Он ждет, что я отвечу ему «нет». И я отвечаю: «Нет». При чем здесь Чернобыль? Просто время пришло. Последние годы они постоянно были вместе, вдвоем, под ручку — может быть, впервые за всю свою долгую семейную жизнь.
«Тромб ее погубил в итоге. Оторвался и закупорил. Ей еще десять лет назад вшили кава-фильтр в аорту, чтобы улавливать эти чертовы сгустки. Я виню врачей, поссорился с близкими. Наверняка можно было сделать хоть что-то, чтобы ее спасти. Ну и что, что 82 года, я ведь жив», — говорит он.
Ее операцию перенесли на три дня. И теперь уже Тараканов, как когда-то она, ездил каждый день в больницу. «Зоенька ночью хотела уйти, — вспоминает Николай Дмитриевич. — Представляешь, встала прямо с капельницей и пошла в коридор. Ее еле остановили. Когда я приехал к ней, она меня еще узнавала: «Коля, Коленька, забери меня отсюда, я так скучаю, я хочу к тебе».
Вернулся домой, а в половине третьего ночи ему позвонили, Зоя Ивановна умерла. До 60-летнего, бриллиантового юбилея свадьбы, оставалось меньше года.
«Мне как генералу, орденоносцу, давно еще выделили место на Троекуровском кладбище. Прекрасное — среди министров и военачальников. Первым должен был уйти я, конечно. Я же мужчина. В прошлом году выбрали проект памятника из мрамора — очень красивый. Мы с ней часто туда ездили. Теперь хожу один, но место-то для двоих», — вздыхает он.
Кот мяукает на кухне. Все так, будто жена вышла ненадолго, но скоро вернется. Чистота как в операционной, раскрытая книга на столе, фрукты в вазе, старые фотографии... И завтра снова приедут в гости внуки, как и обещали. Три раза в неделю они навещают деда, чтобы тот не скучал.
Но что он за генерал без своей генеральши?
0
14.96
