ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Aug. 1, 2023

— Лео Антонович, по паспорту вы Леонид. Но для большинства людей в России и за рубежом ваше имя Лео — это сокращенное от великого мастера эпохи Возрождения Леонардо. Ведь вас — человека с мировым именем — по праву можно назвать Леонардо современной кардиохирургии. Своим филигранным скальпелем вы спасли тысячи людей. Причем оперируете до сих пор, в свои 83 года!

— Ну, вы меня обижаете: почему до сих пор? По-прежнему! Согласитесь, так звучит лучше, оптимистичнее. (Улыбается.) Я уверен: если человек хорошо видит, слышит, у него варит голова и не дрожат руки, то чем он старше, тем больше ему цена. Это же уникальный опыт.
Что касается моего имени, то да, хотя по паспорту я Леонид, так меня никто никогда не называл, с детства ко мне все и дома, и вне его стен обращались только как Лео.
Я был третьим — самым долгожданным ребенком в нашей семье. Долгожданным, потому что какой грузин не мечтает о сыне?! (Улыбается.) До меня же у родителей родились две дочери: одна сестра была старше меня на пять лет, вторая на три года. Обеих, к сожалению, уже нет в живых, их не стало несколько лет назад. Отца же мы потеряли, когда мне было всего три. Он скоропостижно скончался в 42 года, так что Антошу, как ласково называла мужа наша мама Ольга, я не помню.
Одному Богу известно, чего ей стоило в те сложные послевоенные годы поднять на ноги троих детей. Мы жили тогда в Поти, в портовом городе, расположенном в западной Грузии, жили очень тяжело, бедно. Трудилась мама без преувеличения не покладая рук, с утра до ночи. Помню, как она каждый день несла нам хлеб, который в то время еще был по карточкам, из магазина, находившегося в трех километрах от дома. Мы, конечно, старались ей, чем умели, помогать. «Но главное, — всегда говорила она, учительница по профессии, — получите образование, станьте настоящими людьми».
Хотя с детства я обожал спорт — футбол, шахматы, баскетбол, часами мог гонять с друзьями мяч во дворе, я ведь был уличный пацан, — о школе никогда не забывал, учился на отлично. Но кем стать, особо не задумывался. Судьбу мою в итоге решила старшая сестра Мариночка. Вот она-то с детства мечтала стать врачом и, к слову, стала им. Выйдя из школы с золотой медалью, она поступила в медицинский вуз в Одессе, который с блеском окончила. Кстати, все мы учились в русской школе, поэтому свободно владели русским языком. Словом, в определенный момент сестра начала меня серьезно обрабатывать, чтобы и я пошел по ее стопам. Признаюсь, я как-то легко с ней согласился. Причем Марина хотела, чтобы я не просто выучился на врача, а непременно стал хирургом.
Короче, после десятого класса я, купив билет на теплоход за 11 рублей, отправился из Поти в Одессу в тот же медицинский институт, где училась Марина. Но на первом же экзамене — на сочинении — опростоволосился, получил два балла. Это был настоящий удар под дых. Ведь за все время учебы в школе у меня не было ни одной тройки и очень редкие четверки. Я был круглым отличником! Позор был страшный. Я места себе не находил. Реально переживал: как посмотрю в глаза маме, что скажут соседи? Знаете, я привык всего добиваться сам, без посторонней помощи. Кто бы мог помочь парню, росшему без отца? Поэтому стиснул зубы, но не отчаялся. Однако после такого провала возвращаться домой в Поти не рискнул, точнее совесть не позволила.
Недолго думая, я отправился к родной тете в город Очамчиру, где устроился на стройку, таскал носилки с кирпичами, камнями, всякими строительными материалами, мешал бетон, работал лопатой. В конце рабочего дня тело, руки так гудели, что от боли хотелось выть. Так прошел год, пока не наступило время вновь отправляться в Одессу на второй заход — поступать в медицинский. Но один из приятелей, Юра Мухин, с которым мы подружились на стройке, вдруг говорит: «Брось ты эту Одессу, давай-ка лучше махнем вместе сразу в Москву. Я собираюсь подавать документы в Институт международных отношений, ну а ты иди в свою медицину!» Сказано — сделано. Близкие снарядили меня в дальнюю дорогу, дали 100 рублей и отправили в столицу.
На сей раз я их не подвел. Вторая попытка оказалась более чем удачной. В 1-й Московский медицинский институт имени И.М. Сеченова я поступил, что называется, с ходу, прекрасно сдав все экзамены. После его окончания в 1965 году, получив специальность «лечебное дело», я по распределению попал в аспирантуру того же института на кафедру топографической анатомии и оперативной хирургии, которой руководил ректор 1-го МОЛМИ им. И.М. Сеченова академик Владимир Васильевич Кованов. С 1968 года, после окончания аспирантуры, по приглашению директора Института сердечно-сосудистой хирургии имени А.Н. Бакулева Владимира Ивановича Бураковского, который был оппонентом на защите моей кандидатской диссертации, тружусь в этом институте, где, как говорится, прошел путь от старшего научного сотрудника до директора. Сейчас являюсь президентом этого института, который имеет статус Национального медицинского исследовательского центра сердечно-сосудистой хирургии имени А.Н. Бакулева.
— Надо только добавить, что, идя по этому пути, вы собрали невероятное количество разных наград — не только нашей страны, но и международных. Стали за эти годы членом Президиума Российской академии медицинских наук, вами создано первое в России специализированное отделение хирургического лечения тахиаритмий. Вы одним из первых в мире сделали одномоментные операции для коррекции врожденных и приобретенных пороков сердца, что нет вообще операции на сердце, которую вы не могли бы выполнить. Я ничего не упустил?
— Хорошо, хорошо, спасибо... (Смеется.)
— Когда вы провели первую самостоятельную операцию на сердце?
— В году, наверное, 1970-м. А вообще оперировать я начал после третьего курса, когда стал каждое лето ездить на практику в Очамчиру. Там в больнице работал известный на всю республику хирург Лапуров. Он очень хорошо знал нашу семью и взял меня в свою команду, давал мне делать под его присмотром первые операции, начинал я с аппендэктомии.
— Сколько с тех пор на вашем счету операций на открытом сердце?
— Никогда не считал, но, судя по статистике — автоматизированной истории болезни, что ведется у нас в институте, их более 23 тысяч.
— Вы помните каждую из них?
— Нет, конечно. Зачем? Но, безусловно, есть какие-то дни и какие-то операции, о которых не забуду никогда. Однажды, например, за сутки я провел семь операций. Около восьми часов вечера уехал в тот день домой, а в десять мне еще позвонили и сказали, что для одного из пациентов нашлось наконец донорское сердце. В два часа ночи я вновь приехал в институт и прооперировал больного. Домой возвращаться было уже невмоготу, заночевал прямо в институте, а на следующий день сделал еще пять операций.
— Вы имеете право на ошибку, когда делаете операцию?
— Категорически нет. Не имею я такого права, конечно. Ни один хирург, скажу больше, по моему глубокому убеждению, не имеет права на ошибку во время проведения операции.
— Каждая операция на сердце — это ведь колоссальное напряжение, тут, надо думать, не до эмоций?
— Эмоции есть, без них нельзя, особенно когда дело имеешь с детьми. Другое дело, что как только ты заходишь в операционную, ты должен выключить их, полностью сфокусировав свое внимание не на пациенте, а на его больном сердце. Это дается не сразу, но приходит с годами.
Операционная для меня — место святое. Оно требует стопроцентной концентрации всех сил — не только моральных, но и физических. Ведь операции порой длятся до пяти часов, и большую часть этого времени ты проводишь на ногах. Голова в это время должна быть ясной, холодной, руки — спокойными, уверенными. Никаких лишних движений. Все должно работать как часы. Некоторые хирурги во время проведения операций слушают любимую музыку, я же предпочитаю шутить с коллегами, разряжать, что называется, время от времени обстановку. Ну и, конечно, постоянно прислушиваюсь к аппарату искусственного кровообращения, который работает, пока сердце пациента остановлено.
Эмоции порой выплескиваются после операции, если она к тому же не увенчалась успехом. Помню, как-то привезли молодого парня, операция ему была абсолютно показана, нужно было всего лишь заменить митральный клапан. Рядовая с точки зрения кардиохирургии операция. Я сделал ее и ушел, оставив ассистентов, как обычно, закрывать грудную клетку. И вдруг мне звонят и говорят, что пациент плохо восстанавливается. Я возвращаюсь в операционную, опять открываю грудную клетку, опять останавливаю сердце, смотрю, что происходит. Скажу, что спустя некоторое время мне все это пришлось проделать и в третий раз. Но спасти парня так и не удалось, что-то в его организме пошло не так.
Почему я запомнил именно эту историю? Дело в том, что, идя тогда в операционную, я боковым зрением заметил потрясающе красивую молодую женщину, которая стояла возле дверей операционного блока. Как потом выяснилось, это была жена пациента. Так вот, три раза, выходя из операционной, я видел, как менялось ее лицо, становясь все более мрачным, тяжелым. Когда ей сообщили, что ее мужа не стало, на лицо девушки, еще пару часов назад такое красивое, вообще невозможно было смотреть, я его не узнал — оно покрылось морщинами, кожа стала серой, глаза отекли, погасли... Признаюсь, эта молодая несчастная женщина всегда стоит перед моими глазами как пример несправедливости, хрупкости нашей жизни.
— Сильная история, наводящая на философские мысли. Давайте немного поразмышляем о сердце, которое вряд ли кто знает лучше вас. Что же это за орган такой, с которым человек постоянно связывает все, что с ним происходит? Если ему плохо, он говорит: тяжело на сердце, если хорошо — на сердце радостно...
— Скажу сразу, что я обожаю само слово «сердце». Конечно, когда мы произносим подобные выражения, все понимают, о чем идет речь — о душевном состоянии человека. Но все это не более чем устоявшиеся фразеологические обороты. Народные высказывания, не согласованные, скажем так, со специалистами. Поскольку они совершенно непрофессиональные. (Улыбается.) Потому что с физиологической точки зрения сердце — это насос, который качает кровь и разносит ее по всему организму.
На этом можно было бы поставить точку. Но нельзя не сказать, что сердце — самый важный орган человека, без которого нет жизни. Именно поэтому, говоря о своих переживаниях, о счастье, о боли, о горе, о любви, человек всегда упоминает сердце как самое важное, что у него есть. Говорят же о тех, кто жесток, жаден, лжив, коварен, мол, что это — человек без сердца. Добавлю, что сердце — единственный орган, который позволяет человеку прожить вечность, то есть сто лет.
— Как это?
— Да, такова сила здорового сердца, его потенциал. Это, знаете ли, очень уникальный мощный мышечный насос. Многое, понятно, зависит от генетики и образа жизни. Вообще, по классической схеме считается, что генетика — это 70 процентов здоровья, 15 процентов его зависит от образа жизни человека, а оставшиеся 15 — от искусства врачей. Хотя сами медики любят упоминать такое соотношение, на самом деле оно очень условно, потому что эту формулу здоровья до сих пор никто не доказал.
— Скажите, какое оно, сердце, на ощупь — твердое, мягкое?
— Хотя сердце — это мышца, аналога ей нет, оно же наполнено кровью. Особенно это чувствуешь в ситуациях, когда приходится делать прямой массаж сердца. Поэтому сердце — это все-таки мотор, который выталкивает кровь и гонит ее по всему телу, по двум кругам кровообращения — малому и большому.
— Вы один из ярых сторонников здорового образа жизни россиян, возглавляете даже «Лигу здоровья нации». Что значит здоровый образ жизни с точки зрения Лео Бокерии?
— Во-первых, чтобы вести здоровый образ жизни, у человека должно появиться желание быть здоровым. Он обязан осознать, для чего ему это. Иначе ничего не выйдет. Один берется за здоровый образ жизни ради семьи, другой ведет его ради любимого человека или любимого дела и так далее.
Ну а во-вторых, начинаются детали, план того, как этот здоровый образ жизни вести, чем его наполнить. Если кратко, надо стараться вставать и ложиться в одно и то же время. Причем сон должен длиться не менее восьми часов. Это, по моему мнению, чрезвычайно важная составляющая здорового образа жизни. Необходимо также правильно питаться, стараться в меру употреблять соль и сахар, больше есть овощей и фруктов. Однако не стоит при этом сидеть на каких-то диетах, которые изнуряют тело и дух, часто серьезно травмируют человека, делают его раздражительным, нервным, больным. Стараться тоже надо уметь, чтобы не переусердствовать. Правило в еде должно быть одно — сбалансированность и умеренность. Все, как известно, есть яд, и все есть лекарство. Нет однозначно вредных продуктов и однозначно полезных. Значение имеет лишь мера. Конечно, важно еще не злоупотреблять алкоголем.
— Позвольте, я вас перебью. Черчилль, любивший на самом деле не только русский коньяк, как утверждал Юлиан Семенов устами Мюллера в сериале «Семнадцать мгновений весны», но и французское шампанское, в обязательном порядке выпивал в день по одной, а то и по две бутылки игристого. Это, к слову, факт, а не исторический анекдот. При этом он дожил до 90 лет.
— Знаете, всякое сравнение хромает. Еще скажите, что он без конца курил сигары. Но раз вы вспомнили Черчилля, то отвечу. У него была отличная генетика, он вообще был достаточно крепким человеком, не зря его называли Бульдогом, при этом он не только сам следил за своим здоровьем, но за ним постоянно наблюдали и лучшие врачи.
— Черчиллю, кстати, также принадлежит фраза «Своим долголетием я обязан спорту. Я им никогда не занимался!»
— Ха-ха-ха! Гениально! Я тоже противник высоких физических нагрузок, таких, например, как поднятие тяжестей, бег на длинные дистанции. Все это чрезвычайно негативно отражается на сердце. Знаете, спорт больших достижений, как ни покажется странным, в отличие от физкультуры, не делает людей здоровее, а наоборот. Я даже не говорю о травмах. Просто у профессиональных спортсменов с колоссальными нагрузками сердце быстрее изнашивается.
Для здоровья же, считаю, вполне можно ограничиваться ходьбой. Однако делать это нужно каждодневно, и проходить в течение часа-двух следует как минимум семь километров. Это реально укрепляет сердце, сосуды и позволяет человеку продлить свою жизнь на несколько лет. Но кроме ходьбы, сна и питания есть вещи, без которых все усилия на пути здорового образа жизни будут бесполезны, не принесут никакого положительного результата.
— Скорее откройте секрет!
— Перво-наперво исключите из своего лексикона матерные слова.
— Что?!
— Поверьте, я нисколько не шучу! Ведь перестать употреблять крепкие слова значит, по сути, прекратить говорить гадости. Ну, давайте вспомним, когда мы, как правило, прибегаем ко всякого рода жестким выражениям? Когда находимся в плохом настроении, когда злимся, ругаемся, кипим от переполняющих нас ненависти, раздражения. Как заметил поэт Эдуард Асадов: «Если нервничать вечно и волноваться, то откуда же здесь долголетию взяться?» Поэтому такое состояние надо научиться контролировать, а лучше вообще не доводить себя до него. Необходимо понять, что людей нельзя оскорблять и обижать. Я, например, давно выкинул из своего сознания такое понятие, как обида. В моем сознании нет ни одного врага, я ни на кого не держу зла. Я не сужу и не осуждаю. Обижаться в любых ситуациях нужно только на самого себя и винить всегда и во всем следует также лишь себя самого. Если что-то не удалось — сам виноват: недоработал, расслабился, проявил лень. Попробуйте, здорово помогает! (Улыбается.)
— У вас бывает плохое настроение?
— Конечно, как и любой нормальный человек, я могу огорчаться, расстраиваться. На самом деле, признаюсь, я — человек весьма чувствительный. Если что-то не в порядке дома, с родными, что-то не так на работе, все это явно не прибавляет мне хорошего настроения. Но я стремлюсь не впадать в крайности, стараюсь сохранять равновесие. Так, по крайней мере, живу, держу себя в руках лет десять. А так, учитывая мой грузинский темперамент, раньше мог легко и завестись, и повысить голос. Сейчас же предпочитаю быть смирным, смиренным.
— Опишите, пожалуйста, свой день: когда встаете, что едите на завтрак...
— Просыпаюсь уже много лет в 6.22. Это в будни. В выходные же встаю в девять, в начале десятого. Все-таки я южный человек, поспать, когда можно, люблю. Затем бреюсь, принимаю душ, иду завтракать. На столе будет, например, творог и моя любимая гречневая каша, которую я могу есть, кажется, без конца. Около восьми утра я уже на работе. Дальше все расписано по минутам — операции, встречи. Часто не обедаю, днем съем, допустим, как сегодня, пару вареных яиц, прихваченных из дома, но без соли и без хлеба. Ужинаю дома вечером: съем либо рыбу, либо мясо. Соли тоже будет немного.
— Лео Антонович, но, признайтесь, такой образ жизни вы вели не всегда. Знаю, что вы и курили, и не чурались алкоголя...
— Это точно. Много лет я и курил, и мог себе позволить во время застолья на отдыхе запросто выпить два-три литра белого вина. Но скажу, что для грузина два-три литра вина — это нормально. Слышали, как в песне поется: «Цинандали», «Гурджаани» — белое вино, и усатые грузины пьют его давно...» (Улыбается.)
— Петь любите?
— Еще бы! (Смеется.) Поверьте, мой репертуар достаточно широкий. Из грузинских мне нравится, например, чудесная песня о любви «Сад цветов», обожаю знаменитый неаполитанский романс, который на русском звучит как «Скажите, девушки, подружке вашей», который впервые услышал на пластинке у соседа дяди Шоты Ратиани в Поти в исполнении великого Лемешева. Было мне тогда лет тринадцать—четырнадцать.
Как не петь? Ведь застолье длится у нас несколько часов, с тостами и разговорами. Но при всем многообразии напитков, закусок, блюд за грузинским столом главное за ним — не еда и не питье, а беседа. Тосты — это ведь тоже не пустая болтовня. Они держат всех собравшихся в тонусе. Тосты, если хотите, — это альтернатива безудержному пьянству, они дисциплинируют застолье. Каждый из них — это не просто добрые слова, а маленькие назидательные истории, притчи. И чем интереснее, красивее ты скажешь, тем выше тебе цена. Во время грузинского застолья реально идет соревнование в красноречии, в уме!
Но в один прекрасный день я перестал выпивать. Случилось это, как ни странно, в Тбилиси. Друзья пригласили нас с женой в шикарный ресторан, где накрыли роскошный стол на 12 человек. Мне, как и всем, налили белого вина. Тамада произносит тост. Все выпивают, кроме меня. Тамада, сидевший как раз рядом, наклоняется и вежливо говорит:
— Батоно Лео, выпейте, пожалуйста, немного вина.
Я говорю:
— Не могу.
— Почему? — удивленно спрашивает он.
Отвечаю так уверенно:
— Просто с сегодняшнего дня решил больше не прикасаться к алкоголю.
В общем, меня еще не раз просили поднять бокал, но всякий раз я отказывался, пока не заявил: «Послушайте, если не прекратите упрашивать меня выпить, я встану и уйду!» На этом все попытки уговорить меня прекратились.
Произошло это лет десять назад. Тогда же я без долгих колебаний расстался и с сигаретой. Супруга же моя Оля, тоже кардиолог, которую, между прочим, я научил курить, когда мы вместе учились в медицинском институте, еще некоторое время продолжала дымить. Я очень настойчиво и долго уговаривал ее, и моя божественная Оля — человек дисциплинированный — тоже бросила курить! (Смеется.) Причем важно добавить, что, когда я решил покончить как с выпивкой, так и с курением, я совершенно нормально себя чувствовал. Просто в какой-то момент приходит понимание, что от так называемых вредных привычек надо отказываться, поскольку в конце концов они когда-нибудь отразятся на здоровье.
— Не только ваша замечательная жена Ольга Александровна кардиолог, но и ваши дочери также ведь пошли по вашим стопам?
— Да, что касается моей супруги Ольги Бокерия, то она по-настоящему блестящий врач, 40 лет заведовала отделением в клинике великого академика Владимира Харитоновича Василенко, который был лечащим врачом многих знаменитостей, включая первых лиц страны.
Но когда родились внуки, а их у нас семеро, я все-таки ее уговорил уйти на пенсию. Оля из потрясающей семьи, ее отец Александр Алексеевич Солдатов был видным дипломатом, работал в ООН, был советским послом во многих странах мира, включая Великобританию. Познакомились мы на первом курсе, когда учились в одной группе в 1-м Московском медицинском институте имени И.М. Сеченова. Я сразу обратил внимание на ее большие красивые глаза, милое лицо и стройные ножки. Ну а что еще мужчине надо? (Улыбается.) Но впервые поцеловались только на третьем курсе, а на пятом я ей сделал предложение руки и сердца, на что будущая мама моих очаровательнейших дочерей — тоже врачей и бабушка семи внуков отреагировала положительно!
Да, врачами-кардиологами стали и наши дочери Катя и Оля, обе доктора наук, профессора, а младшая Оля вообще член-корреспондент Академии наук. Внуки, впрочем, вряд ли продолжат нашу династию: другие времена, другое поколение, знаете ли, иные интересы.
— Если, не дай Бог, у вас будут проблемы с сердцем, доверите его только дочерям?
— Конечно! (Улыбается.) И, разумеется, их мамочке, которая является заслуженным врачом России.
— Любимый тост у вас был?
— Почему был, разве говорить тосты без алкоголя нельзя? Как бы то ни было, мой любимый тост всегда один — за здоровье! Ну, а второй, конечно, — за дружбу! Кто мы в этой жизни без друзей, без надежных товарищей?
— А за женщин?
— Обязательно!
— Считается, что бокал красного вина (не более), выпиваемый раз в день, улучшает работу кровеносных сосудов, это правда?
— Миф абсолютный. Даже не знаю, кто его придумал. Либо те, кто любит выпить, либо производители вина. От медика вы такого точно не услышите.
— Вы согласны, что старение, что бы ни говорили врачи об этом, по сути, процесс-загадка. Олег Павлович Табаков как-то заметил: «Каждый стареет со своей скоростью».
— Абсолютно точное выражение Олега Павловича, полностью под ним подписываюсь. Каждый человек — индивидуум и сам проживает свою жизнь, как бы он ни был похож на своих родителей. У каждого свои радости, свои страхи, у каждого свой путь в этой жизни.
— Что может вызвать у вас бессонницу?
— Бессонницу? Ее у меня не бывает. Сплю как младенец.
— Неужели всегда так?
— Знаете, как гласит пословица, лучшая подушка — чистая совесть. Я никому никогда не делал гадостей. Это я вам серьезно говорю. Именно это позволяет мне без тревог спать, вообще спокойно жить. К тому же я не злопамятен, хотя столько раз предпринимались попытки очернить меня, сколько злых языков распускали всякие слухи обо мне.
Расскажу вам лишь одну историю. Когда в 1994 году не стало Владимира Ивановича Бураковского, директора Института Бакулева, его возглавил я, и вот зашел однажды в кабинет Бураковского посмотреть оставшиеся после него бумаги. Этот кабинет, расположенный в здании института на Ленинском проспекте, мы не трогаем, называем его мемориальным. Так вот то, что я обнаружил в его столе, поразило меня невероятно. В правом отделении лежали какие-то записи, заметки Бураковского, а левое сверху донизу было забито анонимками на меня, со счета можно было сбиться от их количества!
Я, естественно, все сжег. Однако эта находка потрясла меня до глубины души. Бураковский, конечно, не мог дать хода всем этим кляузам. Ведь он очень хорошо меня знал, был у меня оппонентом на защите кандидатской диссертации, пригласил меня на работу к себе в институт, очень мне доверял, всегда ставил меня в пример. Когда мы вместе с ним и с другими коллегами получили Ленинскую премию за разработку и внедрение в клиническую практику метода гипербарической оксигенации, Владимир Иванович сказал мне потрясающе мудрые напутственные слова: «Лео, ты должен как можно скорее забыть о только что полученной Ленинской премии и думать уже о Государственной». Я внял совету Учителя и через десять лет вместе с товарищами-коллегами получил Государственную премию СССР за разработку и внедрение в клиническую практику методов диагностики и хирургического лечения тахиаритмии.
— С предательством вы встречались?
— Конечно, встречался.
— Расскажите хотя бы одну историю.
— Я не держу их в своей памяти, это плохо влияет на работу сердца! (Улыбается.) Вообще вспоминать подобные вещи считаю ниже своего достоинства.
— Слушайте, в России реально нет кардиохирурга более известного, чем вы. Мы говорим сердце — подразумеваем Лео Бокерия, мы говорим Лео Бокерия — подразумеваем сердце. Звездной болезнью никогда не страдали?
— Да ну что вы?! Я вообще никогда ничем не страдал, никогда ничем не болею. (Смеется.) Некогда!
— Поправьте меня, если я не прав, но, насколько известно, все попытки заменить больное сердце человека сердцем животных — свиньи, обезьяны — не увенчались успехом, так?
— Верно, и не увенчаются. По крайней мере, на сегодняшний день ни одному из опытных кардиохирургов сделать это не удалось. Понимаете, человек с пересаженным сердцем животного, вероятно, вынужден будет пожизненно принимать какие-то лекарства. Но как только он начнет их принимать, донорское сердце животного очень быстро остановится. Поэтому пока не видно никакого выхода, кроме замены больного сердца человека на донорское или на механическое, с которым человек тоже живет, как правило, недолго. Ведь срок действия механического сердца ограничен, со временем его приходится менять. Плюс на его работу влияют генетика и образ жизни больного.
— Человек с пересаженным механическим или донорским сердцем, по сути, чужим, как себя чувствует на следующий день после операции: его не трясет, кошмары не мучают?
— Нет, после операции он просыпается совсем другим человеком. Прежде всего, он нормально дышит. Но фактически всему с этого дня ему нужно учиться заново. Ему надо восстановить то, что он до сих пор делал автоматически. Заново учиться ходить, двигаться, работать руками, разговаривать...
— У вас есть хобби?
— Футбол. В выходные обожаю посидеть возле телевизора и понаблюдать за перипетиями того или иного матча. В свое время часто ходил на игры и на стадион «Динамо», и в «Лужники» в Москве. Сериалы я не смотрю. Если то, что происходит на футбольном поле, не очень интересно, одновременно буду еще чем-то заниматься — листать книги, журналы, перебирать какие-то свои бумаги, например. Иногда и сам в охотку могу тряхнуть стариной — погоняю мяч с внуками на спортивной площадке у себя на даче. Ведь я всегда обожал футбол, эта игра приносит мне большое удовольствие, кто знает, если бы я не стал кардиохирургом, может, был бы футболистом! Играл бы если не за тбилисское «Динамо», то хотя бы за местную команду из Поти. (Улыбается.) Среди футболистов и тренеров у меня всегда было много друзей. Помню, как в Поти приезжала после окончания сезонов чемпионата СССР замечательная команда тбилисского «Динамо» вместе с легендарным Мишей Месхи, виртуозом мяча, которым восхищались даже бразильцы. То были товарищеские игры всемирно известной команды из Тбилиси и участника чемпионата Грузии из Поти. Поэтому динамовцы и великий Михаил Месхи — невероятно интеллигентный человек, играли вполсилы. Он, конечно, не хотел унижать тех, кто был явно ниже его по классу. Благородство — все-таки уникальное человеческое качество!
— Ваш любимый цвет?
— Думаю, что красный.
— Понятно, цвет крови?
— Нет, не поэтому. Мне кажется, из-за красного цвета пионерского галстука. (Улыбается.) Понимаете, несмотря на все трудности, которые выпали на долю нашей семьи, я всегда с удовольствием вспоминаю то далекое послевоенное время своего детства, которое прошло в чудесном городе Поти с его яркой природой, жгучим солнцем, колоритным южным рынком, великолепными песчаными пляжами. Все эти картинки детства, если хотите, запахи, звуки, цвета преследуют меня всю жизнь, всегда ярко стоят перед моими глазами.
— Известно, у вас много друзей среди актеров, знаменитостей, они, надо думать, к вам постоянно обращаются, когда им плохо, когда у них болячки?
— Может, удивлю вас, но на самом деле очень редко они ко мне обращаются. Скорее, я чаще тревожу своих друзей, интересуюсь их здоровьем. Так всегда было, например с Иосифом Кобзоном, с которым мы очень близко дружили. Я всегда звонил ему, Нелли, спрашивал, как дела.
— Знаю, с весьма необычной просьбой к вам как-то обратилась Алла Пугачева. Ей срочно нужно было записать и выпустить в эфир свою новую песню — «Айсберг», авторами которой были жена Михаила Танича Лидия Козлова и Игорь Николаев. Дело в том, что так оперативно и качественно это можно было сделать лишь в вашем кардиологическом центре, где имелась суперчувствительная техника. В противном случае на запись в студии этой песни ушло бы две-три недели.
— Да, была история, но деталей и названия песни я не помню. (Улыбается.)
— Если бы о вас решили снять художественный фильм, кого бы вы хотели видеть в роли кардиохирурга Лео Бокерии?
— Да я сам себя сыграю, в чем проблема-то! (Смеется.) Ну, если серьезно, то я бы попросил дорогого Бубу Кикабидзе — любимого всеми Вахтанга Константиновича, но его, к сожалению, с нами уже нет. Больше даже не представляю, кто мог бы сыграть эту роль. Так с ходу, по крайней мере, никто из актеров не приходит мне сейчас в голову.
— Какую музыку вы любите?
— Очень люблю Моцарта, его музыка мне понятна.
— В машине что-то слушаете?
— Если дорога не дальняя, то новости. Если же ехать долго, то включаю какую-нибудь музыкальную радиостанцию, так, для фона. Моцарт же все-таки — музыка для души, ее надо слушать, полностью расслабившись, закрыв глаза. Это музыка, которая мгновенно проникает в самое сердце.
— Что, по-вашему, счастье?
— Ну, на этот вопрос конкретно ответить немыслимо. Оно ведь у каждого свое. Кому, как говорится, что нравится. С моей точки зрения, ближе всего к нему такое определение: счастье — это когда утром с удовольствием идешь на работу, а вечером — с радостью возвращаешься домой! По крайней мере, я живу так.
— Лео Антонович, о чем-то жалеете в своей жизни, что-то хотели бы изменить в прошлом?
— Если была бы такая возможность, я бы не дал Антоше — моему отцу умереть в сорок два с половиной года, стопроцентно вылечил бы его.