ТОП 10 лучших статей российской прессы за
May 31, 2016

— И чему вы их учите?

— Мы даже не учим, а… играем в учебу. Поэтому ребятам у нас интересно и легко. В конце концов, они будут иметь вполне конкретные профессии, связанные с телевидением, — журналист, оператор, звукорежиссер. Несколько студий у нас есть, дети в них работают с огромным удовольствием.

Под вечер домой не прогонишь. Глаза горят.

— Но основная школа отнимает много времени. Одни «проекты» чего стоят. Хотя делают их часто родители. Странная система, вы не находите?

— Вот и получается, что дети и заняты, и не заняты. У нас огромные проблемы с дополнительным образованием, и сейчас это бурно обсуждается. Занятость не может быть абстрактной, она должна быть непосредственной.

— А с чего вдруг вас так зацепила тема образования?

— Что-то щелкнуло, когда внуки появились. Я преподавала всю жизнь — социологию, социологию коммуникаций, потом плавно перешла на чистую журналистику, поскольку все же у меня была активная журналистская практика. А когда мальчишки родились, я как-то размышляла о том, чем они будут заниматься после школы, и вдруг поняла, что ответа на этот вопрос у меня нет. И завелась. И придумала такую школу, куда дети приходят после школы основной. Это проект по дополнительному образованию, в котором наравне с гуманитарными знаниями дети изучают и самые современные компьютерные разработки.

Нас очень поддерживает Департамент образования Москвы, факультет искусств МГУ и Институт русского языка им. Пушкина. Это наше общее детище, проект, которым мы гордимся.

— Это дополнительное образование для детей возраста...

— Десять плюс, но рамки расширим, пять плюс сделаем.

Ведь уже есть конкретный результат! Например, наши дети 9 Мая собрались в команду и пошли снимать «Бессмертный полк», интервью делать с его участниками. Наснимали сюжеты, сделали фильм и принесли в школу. Все — сами.

Мы ничего и не знали! Родители рыдали. Да я сама сейчас зареву... Есть еще в планах у меня и проект с Министерством строительства. Он связан с рабочими профессиями, но, хотя все вроде как уже на мази, рассказывать пока не буду, мало ли. Или стащат идею, как бывало не раз.

— С рабочими профессиями беда. Система профобразования много лет была развалена. Вот, какое-то шевеление началось.

— Ну вот и надо ситуацию менять. Вспомните: мы когда сами были маленькими, ничего не знали о том, какие есть профессии, но нам об этом рассказывали в школе. А что говорить о нынешних детях! Я считаю, что о профессии надо задумываться не под тридцать лет, как это бывает, а лет в тринадцать. Тем более что у нас сейчас работать как-то… не модно, замечали? Чиновниками быть модно, да. Ну, юристами еще модно, наверное. Но детей как можно раньше нужно направлять и просвещать в плане возможного профессионального образования.

Мне очень нравится подход губернатора Астраханской области Александра Жилкина — он заставляет детей в школах посещать те предприятия, которые в их области действуют.

Они растут и знают, что у них есть возможность впоследствии работать в одном из этих заведений. Так же примерно работает губернатор Владимирской области Светлана Орлова, у них в школах аналог нашего забытого УПК... А у нас что? Ходят какие-то толпы и говорят — нет работы. Ну как же «нет»?! Да ее полно! И многие родители не знают о возможностях, которые есть у их детей.

— Первый раз за долгое время слышу адвоката поколения «некст».

— Я и со школьниками, и со студентами много общаюсь. Отвечаю вам — к нам приходят ребята, которые хотят, а наличие «хотения» уже чего-то стоит. Чего хотят? Жить, ставить цели и достигать их, учиться.

Мы очень долгое время были заложниками системы КПУ и вырастили поколение немотивированных к труду и собственной профессии людей.

— КПУ? Что это, я не поняла?

— Куда-Папа-Устроит. Система КПУ породила непонимание того, что будет с тобой в будущем, да и нежелание думать об этом. Такой подход трудно, но ломается.

— Вы о реформе образования?

— И о ней в том числе, и много о чем... Я пока, честно говоря, не понимаю конечных целей этих перемен, но мне ясно, что реформы в образовании были необходимы. А любая ломка системы идет через боль. Боль была, когда мы уходили из СССР. Сейчас выстраиваются новые системы, от которых мы болеем, но иначе и быть не может. Но смотрите — к ЕГЭ уже как-то привыкли. Как мыслящий стратегически человек я понимаю, что и Академия наук не могла существовать в таком виде, в котором она существовала. Особенно при отсутствии науки как таковой…

— Мне кажется, что родители по-прежнему ориентируют детей на работу исключительно «белыми воротничками». И это представление обухом не перешибить.

— Абсолютно возможно! Но тут должно быть задействовано очень много разных механизмов. Смотрите, кстати, как забавно. Американцы хитрые, и они забрали из советского госустройства массу самых лучших, самых важных наработок. Например, определенные формы соцуправления, приспособленные под общество. Посмотрите, сколько социальных фильмов они создают! Да и не только они, европейцы тоже. Таких фильмов, какие были когда-то у нас!

— Да только сейчас нет…

— Нет... Между тем любая профессия, в том числе рабочая, грамотно показанная в кино или сериале, будет привлекать.

Дети пойдут в нее и станут теми, чья профессия воспета в кино. Другое дело, что у нас сейчас не строят никаких огромных ГЭС, нет БАМа, то есть нет той подпитки, которая многое определяла в молодежных устремлениях в СССР.

А мы еще и отказались от пионерии, хотя какая-то форма организации детям необходима.

Между тем, за рубежом, в том числе в США, вваливают силы в скаутское движение, в котором патриотизм доведен уже до… До патологии ка кой-то.

— Чего же дети хотя в глобальном смысле, на ваш взгляд?

— Свободы, какой они ее понимают, легкости в общении, хотят писать, что думают. А самое главное — они хотят быть занятыми! Все беды, которые происходят с детьми, идут от безделья. Американцы занимают своих детей этой общественностью, у нас этого пока нет, увы. Хотя я знаю, что во многих школах педагоги стремятся создавать некие объединения детей, и у них неплохо получается. Дети любят делать что-то вместе. Создание команды для них — удовольствие, я же вижу.

— Сразу вспомнились сборы макулатуры…

— Они и сейчас будут собирать ее и ловить от этого дикий кайф. Попытки этого объединения мне кажутся ценными. Но не будем забывать, что стране нашей всего 26 лет. Она юная.

— Вы — о неизбежных «ошибках молодости»?

— Наши терзания — это не ошибки молодости, а вполне себе понятный исторический процесс. Поменялась структура страны, и мы проживаем этот период, присутствуя при смене миропорядка. Во многих местах нужно успеть закрыть какие-то прорехи. И все это очень сложно и тонко. Например, ребенок, которого силком заставляли с утра до ночи работать на даче, с меньшей долей вероятности полюбит землю, в отличие от того, кого дачей не насиловали. При этом мягкое приучение к земле, красоте природы, к прекрасному — необходимо. Это закладывается рано, я думаю, что в школе уроки с выездами на природу должны быть обязательными. Но все это не делается и не достигается за раз.

Я, например, очень хочу, чтобы продвинутое государство, продвинутая форма жизни были бы не когда-то там, в будущем, а здесь и сейчас, во время моей жизни. Но так не бывает. Про 26 лет надо помнить!

— Вы говорите про четкое представление о пути. Но свой путь вы в какой-то степени поменяли. Оставаясь верной телевидению, из политической журналистики ушли.

— Нет ничего в журналистике интереснее и выше, чем политическая журналистика, — для меня. Самая элитарная, самая белая кость в нашей профессии — это именно она. Мой уход дался мне тяжело, я получила за него по полной. Это было мое решение, но все было обставлено, скажем так, не очень симпатично. Но так сложилось, чего уж там, и я ушла в шоу «Арина». Я жалею, что оно просуществовало не так долго, как могло бы... Но зато его потом растащили по кусочкам, его идеи живут до сих пор.

И это здорово, честно. А вот сегодня авторских шоу почти нет. На телефабрике разные пекутся пирожки, но я вышла из авторского телевидения, мне этого формата не хватает.

— А на телевидении ощущается нехватка качественных кадров? Честно скажу — в нашей газетной среде она есть. Это опять к вопросу о молодых.

— Думаю, да, и на телевидении ресурсов не хватает. И у меня есть умысел — надеюсь, подготовленные нашей школой ребята будут востребованы.

— Как складываются у вас отношения с молодыми коллегами?

— Ну, тут много факторов. Я же не прихожу на работу каждый день, не общаюсь с ними постоянно. Но они меня почему-то уважают, что мне очень приятно, и конфликтов никаких нет. Понимаете, на ТВ — очень своеобразное устройство. Торт-работа разделен и разрезан. У каждого есть свой кусок, он им и занимается. Мне просто повезло еще, конечно, у нас дружная команда.

— Первый канал с каким-то неистовством ищет новые форматы. Мы в газете его критиковали не раз, понимая, что за этими пробами стоят и риски, и просчеты, но и огромная смелость. Объективно — контент канала менялся. Как вам эти перемены?

— Вот честно скажу — я патриот Первого канала абсолютный.

Сейчас телевидению непросто. В советское время была арочная модель идеологии, под которую подстраивалось все, что спускалось сверху вниз. Я о критике знаю, иначе и быть не может, поскольку в отсутствие этой модели канал сам ведет поиск и форм, и форматов. Иногда — блестяще угадывает. Иногда бывают просчеты. Сейчас тенденция и тренд — рост развлекательного вещания, ориентация на народные интересы. И это не только у нас, это в мире так.

Первый канал сегодня — телевидение абсолютно народное.

Все показывают цифры: если они из года в год высокие, значит, это находит отклик у зрителей. Передача может прожить несколько лет лишь в том случае, если она нужна. У канала «Культура», например, рейтингов нет. Но не потому, что это канал плохой, ни в коем случае. Все потому, что его контент по всему миру имеет рейтинги низкие. Люди так устроены. Интеллектуальная элита — она маленькая.

— Но она все же есть? Или разъехалась?

— Конечно, есть. Куда разъехалась? Я такие разговоры слышала, но не могу понять, откуда они. Вон в моей семье все на месте. Другое дело — может быть, мы эту элиту не используем так, как могли бы?

— Я, конечно, далека от наивной мысли пытаться настроить вас на критику работодателя, но неужели вам все на канале нравится?

— Нет, из-за некоторых вещей я и мои коллеги можем переживать. Но я знаю эту кухню и прекрасно понимаю, что пока не попробуешь что-то — не поймешь, нужно ли это. Какой бы ни была интуиция. Тенденция современной жизни — «пусть говорят». Телевидению трудно. Мы ушли из того строя, в котором требования к контенту были строже. Но и это мировой процесс. Общая тенденция. И при всем этом, на мой взгляд, наш канал сегодня умудряется совершать просто фантастический эквилибр, умудряясь и не опускаться ниже низкого, и делать высокоинтеллектуальные проекты на маленькую аудиторию.

В прежние времена на публичные казни народ собирался загодя, стремясь занять места в первых рядах. Это к вопросу о человеческих интересах и потребностях. Если показывать то, что нравится большинству, можно упереться в показ крови и скатиться уже не знаю до чего. При этом канал должен зарабатывать деньги. Балансировать между интересами публики и достойными проектами и форматами очень трудно. Поэтому наряду с проектами…

— …незатейливыми?

— Простыми, скажем так, существуют прорывные вещи. Например, я считаю, что все сериалы, показанные по Первому в последние годы, были просто блестящими. Их было много, и все рейтинговые. А сейчас какую «Ищейку» показали? Шикарный сериал, отличный просто. И Банщикова — фантастически обаятельная. Что же касается новых проектов, то случается, конечно, и первый блин комом. Но, кстати, поначалу очень сырым было шоу Ивана Урганта. Но если продюсеры видят в чем-то зерно, они передачу оттачивают постепенно. Так и с шоу Урганта произошло — оно заблистало со временем.

А вообще, я уже както говорила, что, на мой взгляд, телевидение дает только то, что может. И не надо требовать от него слишком многого, как это любят у нас делать.

— А зрители изменились, как вам кажется?

— Невероятно! И изменения в аудитории происходят очень быстро, поди попробуй успеть...

Зритель стал требовательнее и капризнее, многое пробовал, многое знает. При клиповом мышлении, которое для нынешнего времени характерно, картинка меняется с невероятной скоростью. Кадр уже не держат дольше трех-четырех секунд, иначе скучно становится. И эти перемены постоянны. Представляете, с какой скоростью должно меняться под них телевидение? Какого это требует напряжения? У нас остается на высоком уровне политическая аналитика, а шоу с точки зрения производства, технологий и рейтингов имеют уровень просто высочайший. Ну а заниматься поисками нового мироощущения зрительского — судьба любого канала, ничего другого и не скажешь.

Но Эрнст — уникальный продюсер. Есть хорошие, но Эрнст — он такой один.

— Вы славитесь как самая оптимистичная ведущая, много раз говорили, что рейтинги на позитиве зарабатывать трудно, но как-то прозвучало все вышесказанное все равно не очень оптимистично.

— Ну, у нас же объективно страна переживает очень сложный период.

— А вы не испытываете столь модной сейчас ностальгии по «совку»? Эта тоска — в тренде.

— Конечно, нет! Но вы тут не совсем точны. В тренде, я бы сказала, ностальгия психологическая, но не по «совку», а по тому, что было как-то с ним связано. Если хотите, это ностальгия по молодости нашей.

Но уж точно не по политической составляющей. Я думаю, что к прошлому возврата не бывает и быть не должно. В диалектическом материализме есть такая форма, я ее понимаю и люблю: в жизни и мире все повторяется, но на качественно новом уровне.

— Развитие по спирали…

— Да, но что закладывается в цели сегодняшней спирали, я не знаю. Если и есть какие-то попытки рулить теми же механизмами, что были в стране в прошлом, то они делаются лишь по привычке, потому что рулить этими привычными механизмами кажется проще.

Но молодежь вряд ли примет это. Они ведь уже совсем другие, на других воспитаны примерах, другой культуре и совсем другом телевидении.

— И тоже, как и их «предки», не так много улыбаются. В отличие от вас! И американцев.

— А вы знаете, я как-то прочла о том, что все дело в языке… Представляете, русский язык, оказывается, обладает ярко выраженными нотками минора и считается одним из самых печальных языков на свете.

Пессимистов на самом деле полно везде, на Западе в том числе, но отсутствие улыбки на лице или ее появление связаны с формой физического выражения слов. Англичане говорят «чи-и-з», и губы сами плывут вверх. А у нас чуть что — губы вниз или трубочкой: «О!» Кстати, на собрании клуба пресс-секретарей в вашей редакции это подтвердила одна из участниц, девушка-филолог. Так что мы и останемся, скорее всего, неулыбчивыми, хотя на самом деле к смеху очень расположены. Кстати, Елена Малышева говорит, что смеяться надо тридцать минут в день минимум, тогда сосуды что-то там такое получают, отчего всему организму хорошо (смеется).

— Ну, если двинулись в сторону позитива под конец, скажите: а что вас удивило и порадовало за последнее время?

— То, что у нас появилось огромное количество людей, которые хотят помогать другим людям. В жизни вообще наступает такой момент, когда ты понимаешь, что надо отдавать то, что наработано: набрал — отдай, это преподавательский принцип. А то треснешь! Я и сама не вампир, а его антипод — отдаю! У нас какое-то время назад началась мода на волонтерство и благотворительность, и всего этого станет только больше, я уверена. Мне кажется, что волонтерство — одна из форм организации жизни, которая для нас очень перспективна.