Когда-то Карл Маркс писал, что нет такого преступления, на которое не решится капитализм ради 300-процентной нормы прибыли. 300 процентов, вы говорите? Наивный, неиспорченный XIX век… А 40 тысяч процентов не хотите? Вот какие рекорды по нормам прибыли бьёт торговля «воздухом», возникшая из «климатической» легенды. Наркоторговцы всего мира мрут от зависти, услышав о такой марже, и мечтают переквалифицироваться в экологов.
КИОТСКОЕ «ПОЛЕ ЧУДЕС»
Представьте себе товар, продающийся на мировом рынке по цене 500 тысяч долларов за 1 тонну. Нет, речь идёт не о драгоценных металлах, хотя цены сопоставимые. Это – золотая жила, усиленно разрабатываемая в Китае и других развивающихся странах, которая называется Clean Development Mechanism (CDM) – проекты «чистого развития» в рамках Киотского протокола.
В некоторых из них утилизируются такие вещества, как, например, перфторуглероды и хлорфторуглероды (PFC, HFC), образующиеся в химической отрасли и при производстве хладагентов. Их так называемый «коэффициент глобального потепления» может доходить до 22 300, то есть 1 тонна такого вредного вещества приравнивается к 22 300 тонн СО2. (Это называется СО2-эквивалентом.) Соответственно, китайцы получали от Европы за утилизацию только 1 тонны СО2 20 – 25 долларов (по существовавшей в нулевые годы цене), умножаем на коэффициент 22 300 – и вот вам искомый доход в полмиллиона долларов.
Такие возможности в реальной экономике встречаются редко, и в Китае быстро оценили потенциал Киотского протокола – как с экономической, так и с геополитической точек зрения. Китай сделал экспорт сокращений вредных выбросов в рамках проектов «чистого развития» приоритетом государственной политики и добился, чтобы это дело было в кратчайшие сроки поставлено на поток. Там сформировали настоящий конвейер по продвижению этих проектов для получения международного финансирования (CDM Project Pipeline). По данным последнего обзора Всемирного банка, на Китай приходилось порядка 60% общих мировых доходов от продажи «проектных сокращений» в рамках Киотского протокола.
Как это работало: в рамках проекта «чистого развития» (CDM) по Киотскому протоколу развивающиеся страны продавали покупателям из развитых стран так называемые «проектные сокращения» выбросов парниковых газов. То есть, если, например, французскому химкомбинату надо было увеличить свои производственные мощности на 10%, он мог покупать, скажем, у Индии, 10-процентную квоту на соответствующий объём выбросов («проектные сокращения»).
Механизм обоснованно подвергался критике как неспособный обеспечить глобальное нетто-сокращение выбросов, поскольку экспорт «проектных сокращений» никак не влиял на объём национальных выбросов в развивающихся странах, которые стремительно росли и продолжают расти.
Аналогичный механизм («проектов совместного осуществления») действовал и для развитых стран, и некоторые российские корпорации сумели заработать на продаже «сокращений» по этой линии. Но, поскольку наша система одобрения проектов на продажу была запущена намного позже китайской и её оператор (Сбербанк) ставил российским продавцам рекордное количество препятствий, доходы российских корпораций оказались в десятки раз ниже, чем у китайских конкурентов.
Особых успехов «киотский конвейер» Китая достиг во «фреоновых» проектах, в которых утилизируется хлорфторуглерод-23 (HFC-23). 1 тонна этого вредного для человечества газа приравнивается к 11 700 тоннам СО2. Этот газ – побочный продукт производства хладагента хлордифторметана (HCFC-22), и процесс его утилизации, мягко говоря, несложен. Его попросту сжигают на факеле – вот и вся технология. Даже схема с двумя бочками воды, использовавшаяся миллионером Корейко в химической артели «Реванш», смотрится на этом фоне хай-теком. Зато по объёмам средств, выкачанных Китаем из доверчивой Европы, субсидии, привлечённые Корейко под свой «Реванш», выглядят просто каплей в море.
В самом деле, даже если сжечь тонну такого газа, можно заработать целых 250 тысяч долларов. Это – цена тысячи тонн нефти, целый состав – 20 железнодорожных цистерн. Пи этом нефть надо ещё добыть, очистить, перевезти на тысячи километров и так далее. А тут чиркнул спичкой – и порядок!
Открывались продажи такого впечатляющего актива пафосно: флагманской сделкой на 1 миллиард долларов, заплаченных Всемирным банком двум китайским компаниям – утилизаторам HFC-23: «Чжаньшу Мейлан» и «Чаньшу 3 F». За Всемирным банком как законодателем моды устремились европейские компании, которых обязали в рамках Киотского протокола либо снижать собственные выбросы (а значит, снижать своё производство), либо покупать квоты на дополнительные выбросы у развивающихся стран (последнее оказалось дешевле).
Спрос летел вверх, продажи «сокращений» разменивали 1 миллиард долларов за другим, к Китаю присоединились другие страны, оценившие новую золотую жилу, – прежде всего Индия и Мексика.
Казалось бы, на этом можно и успокоиться, но по закону халявы хотелось ещё и ещё. Мешало одно: очень быстро утилизация всего получаемого HFC-23 оказалась законтрактована на годы вперёд (что немудрено при такой технологии). И умные головы быстро нашли решение – создавать новые объёмы газа HFC-23, требующего утилизации. Для этого китайские «борцы за экологию» стали строить новые заводы, производящие хладагент HCFC-22, но уже не ради самого хладагента, а ради побочного продукта его производства – ядовитого газа HFC-23. Инвестиционный анализ показал: строительство таких заводов окупается с лихвой, даже если производимый хладагент отпускать потребителям бесплатно. Математика проста: Европа платит за дальнейшую утилизацию ядовитого газа – 40 тысяч процентов прибыли.
В общем, процесс пошёл – вводились в строй новые производства хладагента, а существующие гнали продукцию на пределе мощностей. Эффективность такой «климатической халявы» по-своему оценил китайский Минфин, обложивший доходы от продажи сокращений выбросов во «фреоновых» проектах налогом в 65% в пользу государства. Поэтому неслучайно среди углеродных брокеров получила распространение расшифровка термина CDM как China Development Mechanism – механизм развития Китая.
Нельзя сказать, что главный покупатель «фреоновых» квот Европа не была в курсе того, за что, собственно, она платит деньги. Но пока шли дебаты, станок по печатанию квот дымился от перегрузки – количество выпущенных квот в несколько раз превысило лимит в 1,6 миллиарда тонн СО2-эквивалента, который Евросоюз разрешил допустить на свой рынок. Цены на квоты резко пошли вниз, и тут ЕС наконец забил тревогу, запретив сначала квоты с вновь построенных предприятий, а затем – новые «фреоновые» квоты вообще. Но было поздно: гигантский впрыск квот «убил» европейский рынок сокращения выбросов: с пика в 30 – 35 долларов за тонну цены упали до нынешних 18 центов.
Вся эта печальная история – прямой итог европейских претензий на роль главного «климатического» благодетеля планеты. Роль, в которую Европа вошла после выхода США из Киотского протокола и из которой до сих пор не хочет выходить. Европа усиленно дотировала Китай и третий мир, в массовом порядке покупая их виртуальные «проектные сокращения» выбросов в рамках проектов «чистого развития».
Конечно, чисто виртуальными схемами формат проектов «чистого развития» не ограничивался. Оплачивались Европой и более понятные с рациональной точки зрения проекты: например, энергоэффективности, модернизации генерирующих мощностей, снижения выбросов попутных нефтяных газов и так далее. Но шоком стал именно опыт с виртуальными схемами, который уничтожил до основания Европейскую систему торговли выбросами, а её Евросоюз долго презентовал как блестящий пример институциональной эффективности ЕС. И этот опыт Европа, похоже, не намерена повторять. Шансы для этого даёт смена Киотского протокола на Парижское соглашение, в котором тоже создаются свои рыночные механизмы.
КВОТА НА АТМОСФЕРУ
Но доходы от «углеродной» торговли – это лишь часть общей картины, причём далеко не главная. В «климатической» игре ставки куда выше – речь идёт о глобальной экономике. Как известно, выбросы парниковых газов в национальном масштабе прямо коррелируют с масштабами экономики. Право на увеличение квоты выбросов означает право на экономическое развитие. Поэтому каждая страна на этих переговорах борется как минимум за право не попасть под неблагоприятные для неё ограничения на выбросы, а как максимум – добиться таких ограничений для своих конкурентов.
Отсюда – и те колоссальные трудности, которые сопровождали переговоры по Парижскому соглашению, длившиеся почти восемь лет. Те страны (развивающиеся плюс Китай), на которых по Киотскому протоколу не распространялся режим количественных обязательств, категорически настаивали на сохранении своего льготного статуса. И, разумеется, требовали «повышенных обязательств» в будущем от тех, кто в этот режим уже оказался включён (для развитых стран, включая Россию). Последние же по мере сил сопротивлялись этому, а некоторые усиленно примеривались к шее стран-конкурентов, пытаясь набросить на неё «углеродную удавку».
Главным игроком здесь оказались США, попытавшиеся использовать климатическую демагогию против своего главного геополитического конкурента – Китая. На вовлечение Китая в гонку по снижению выбросов Вашингтон не жалел никаких сил. Формально это объяснялось озабоченностью по поводу роста китайских выбросов, по которым Китай начиная с 2009 года стал мировым лидером. Фактически же делалась ставка на климатическую тему, для того чтобы ограничить китайский экономический рост. Попытки договориться с Китаем предпринимались в ходе многочисленных рабочих и дипломатических миссий, визитов в Пекин Барака Обамы и других масштабных инициатив. Однако успеха эти шаги не принесли.
Китай раз за разом давал понять, что согласится только на относительные показатели снижения типа энергоэффективности и снижения удельных выбросов на единицу ВВП. Не помогли даже сделанные намёки на возможность введения «углеродных» торговых санкций – дополнительных тарифов на товары из стран, которые не ограничивают свои выбросы парниковых газов. «Размен» не состоялся.
Тем самым было ещё раз подтверждено, что попытки США играть с Китаем на равных отвергаются последним с порога.
Итогом усилий Обамы стала полная капитуляция, выданная по американской традиции за великую победу. Приехав в ноябре 2014 года в Пекин, Обама подписал соглашение с Китаем в области климата, по которому США обязались провести абсолютные сокращения выбросов к 2025 году (на 26% по отношению к уровню 2005 года). А Китай не обязался делать ничего подобного, ограничившись лишь мерами по увеличению доли возобновляемых источников в генерации энергии. Что не помешало Си-эн-эн с помпой сообщить, что «обе страны сократят свои выбросы парниковых газов в два ближайших десятилетия».
Такая трактовка была поддержана и мировым политическим бомондом, что позволило ему с закрытыми глазами принять Парижское соглашение – очень странный документ с точки зрения форматов обязательств стран. В нём тиражируется на весь мир китайское понимание того, что является вкладом для развитых и развивающихся стран. Поэтому на Парижской конференции ООН Китай был представлен первым лицом – прибыл Си Цзиньпин лично. Что вполне понятно, ведь Парижское соглашение – важнейшая геополитическая победа Китая, о которой Китай, в отличие от Америки, не трубит на весь мир.
Главный выигрыш в Парижском соглашении выпал Китаю и другим развивающимся странам. «Углеродная удавка» им больше не грозит: соглашение уничтожает шансы любых развитых стран вовлечь их в любой режим абсолютных сокращений выбросов, которые теперь признаны обязанностью (вкладом) только развитых стран.
Единственный бонус, который получили развитые страны в Парижском соглашении, – это принцип добровольного определения размеров национальных сокращений вредных выбросов самими странами. По крайней мере это лучше принудительного установления квот «сверху вниз». Но продекларированная добровольность вклада – ещё не повод расслабляться.
Надо учесть, что сейчас взятая нашей страной планка по выбросам парниковых газов на 2030 год в размере 70% выбросов от уровня 1990 года обеспечивает свободу манёвра нашей экономике при её нынешнем (нулевом или отрицательном) росте.
А если экономика начнёт всерьёз расти, причём в реальном секторе (было же такое в нулевые)? Как развивать энергоёмкие отрасли, если каждые 5 лет наша планка станет регулярно опускаться на ощутимую величину? Всё это требует крайней осторожности в принятии обязательств Россией в предстоящие после 2030 года пятилетки.
Ещё одна угроза для наших квот на продажу заложена в так называемом принципе «климатической» справедливости, который не удалось убрать из текста соглашения. По своей природе «климатическая» справедливость рассчитана именно на то, чтобы стать основным принципом принудительного глобального распределения квот на выбросы взамен национальных приоритетов и возможностей. С дальнейшим транслированием этих ограничений на предприятия каждой страны. Причём распределение в рамках этого принципа предполагается на основе равных прав каждого живущего человека на выбросы парниковых газов. Такой сценарий вызовет тотальную перекройку «углеродного бюджета» планеты, в котором основная часть прав на выбросы отойдёт Китаю и Индии – их выбросы на душу населения в 2 – 3 раза ниже, чем в России и в 5 – 6 ниже, чем в США и Канаде. При таком раскладе России придётся думать о том, какие предприятия реального сектора закрывать.
Ещё одна идея, озвученная Китаем, – о том, что развитые страны занимают слишком большую долю «атмосферного пространства» (то есть промышленная инфраструктура европейцев поглощает больше атмосферного кислорода планеты) и они должны компенсировать эту несправедливость. Намёк прозрачен: развитым странам предлагается уступить часть своей доли в мировом «атмосферном», а следовательно, и в экономическом пространстве Китаю и его союзникам.
Эта идея привлекательна для развивающихся стран, и Китай фактически выступает на переговорах по климату в рамках ООН в роли лидера всей этой группы. Для развитых стран, участвующих в соглашении, «атмосферная» идея несёт новые риски, которые первым понял Дональд Трамп, решивший от греха подальше вывести США из этой конструкции. Стоит задуматься и нам.
Что же касается Европы, то единственным ответом на такой вызов стали инициативы некоторых стран по обложению платежами своих выбросов в пользу развивающихся стран (например, предложение Норвегии). В конце нулевых такое предложение рассматривали как пример «климатического» идеализма на грани слабоумия. Но скоро выяснилось, что здесь всё не так просто.
ПОЧЁМ УГЛЕРОД ДЛЯ НАРОДА?
«Углеродный налог», налог на изменение климата… Эти слова вызывают в памяти персонаж Джанни Родари из сказки «Чипполино» – принца Лимона, который устанавливал в имении графинь Вишен налоги на ветер, дождь, грозу и другие атмосферные осадки. Над идиотизмом принца Лимона смеялись дети Италии, России и многих других стран, не ведая, как скоро его идеи претворятся в реальную жизнь.
Есть в решениях Парижской конференции упоминание «цены на углерод», которое далеко не безобидно. В сам текст соглашения этот пункт не вошёл, хотя давление в его пользу было очень серьёзное. Формально продвигаемая Всемирным банком идея «углеродной цены» (цены выбросов парниковых газов) заземляется на международный финансовый капитал, рассматривающий её не только как источник доходов, но и как механизм глобального управления экономикой. Сам же Всемирный банк настолько проникся этой идеей, что даже свои ежегодные обзоры по теме «Состояние углеродного рынка» уже второй год именует «Состояние углеродной цены». И существующие в мире системы торговли выбросов тоже именует «системами углеродного ценообразования».
От этого мозгового вывиха качество обзоров банка серьёзно пострадало, поскольку сводить рынок к функции ценообразования – экономически безграмотно. Любой первокурсник, читавший Адама Смита, скажет вам, что цена – это коэффициент обмена товара на рынке, образующийся на основе спроса и предложения. Но на этом театр абсурда, предлагаемый сторонниками «углеродной цены», только начинается. «Углеродную цену» предлагается ввести принудительно, в виде стандартной ставки и в глобальном масштабе. Сначала – на уровне 15 долларов за тонну СО2-эквивалента, потом предлагается поднять до 35 долларов. Как такое возможно в рыночной экономике, где цена всё время колеблется в зависимости от тех же спроса и предложения, – за этим вопросом, пожалуйста, к экспертам Всемирного банка, а заодно и к его лоббистам в России, активно продвигающим введение «углеродной цены». (Есть и такие.)
Впрочем, ни те ни другие аргументацией не заморачиваются, почему-то считая остальных дурачками, не знающими, что в рыночной экономике фиксированные платежи по стандартным ставкам – это не что иное, как налог. Поэтому неуклюжие попытки замаскировать идею «углеродного налога» «рыночным» термином «цены» у представителей российского бизнеса успеха не имели. И в России, и за рубежом быстро разобрались, что между «ценой на углерод» и «углеродным налогом» нет никакой разницы. И что введение глобальной «цены на углерод» (то есть налога) будет означать только одно: дополнительную финансовую нагрузку на все предприятия реального сектора. Выдержат ли это российские корпорации (и экономика в целом) – большой вопрос.
Ставка для России в 15 долларов за тонну СО2-эквивалента – это ежегодные платежи в 31,5 миллиарда долларов, то есть около 2 триллионов рублей. Ставка в 35 долларов –73,5 миллиарда долларов (4,4 триллиона рублей) в год. Сказать, что такая нагрузка для нашей экономики велика, – это ничего не сказать. Например, для ПАО «Газпром» платежи составят (по разным ставкам) от 1,5 до 3,5 миллиарда долларов в год. Для флагманов отечественной энергетики – таких как «Интер РАО ЕЭС» и «Газпром энергохолдинг» – 1,1 – 2,6 миллиарда долларов в год. Но это далеко не предел. Потери могут многократно вырасти, если в ходе переговоров сторонникам идеи налога удастся включить его в формат Парижского соглашения в процессе его детализации.
МЕЧТА «РАСПИЛЬЩИКОВ»
На полях Марракешской конференции уже высказывались предложения о ставках налога в 300 – 500 долларов за тонну СО2-эквивалента. Ставка обосновывалась тем ущербом, который «глобальное потепление» наносит Земле и человечеству (и который определяется в гигантском размере на основе совершенно произвольных оценок). Тем самым риски убытков России возрастают до 700 миллиардов – 1 триллиона долларов в год, что грозит стране и всем её компаниям полным разорением.
Конечно, до такой катастрофы далеко, но «углеродный налог» опасен не только своими размерами. Одним из косвенных эффектов станет развал международного бизнеса российского ТЭК. Введение налога даст огромную несправедливую фору до сих пор убыточным проектам возобновляемых источников энергии (ВИЭ), выводя их в разряд прибыльных. Этот новый канал субсидирования ВИЭ позволит в Европе и Азии перейти к массовой замене газовых ТЭЦ на ВИЭ, а также к отказу от других видов углеводородного топлива. Под ударами сразу окажутся экспортные доходы гигантов российского ТЭК – «Газпрома», «ЛУКОЙЛа», «Роснефти», СУЭКа (Сибирская угольная энергетическая компания) и других. «Просядет» и экспорт электроэнергии из России, пока успешно ведущийся «Интер РАО».
И это ещё не всё. Последует мощнейший удар по бюджету, наполовину зависимому от экспорта энергоносителей. Неизбежны для России и чувствительные геополитические потери: такие как мегапроекты «Северный поток-2», «Сила Сибири», «Турецкий поток», проект экспорта электроэнергии в Японию и другие. Достаточно лишь перспективы введения «углеродного налога», чтобы отпугнуть от этих проектов наших европейских и азиатских партнёров, для которых резко снизится привлекательность российских энергоносителей.
Кроме того, неизбежны и сокращения в отраслях ТЭК, которые могут вызвать дестабилизацию социальной обстановки в стране. Только угледобывающие предприятия являются градообразующими для 31 моногорода общей численностью до 1,5 миллиона человек, судьба которых после введения «углеродного налога» окажется под вопросом. Как и судьба сотен тысяч занятых в смежных сферах экономики, рабочие места которых также будут упразднены. Не стоит забывать и о том, что на уголь приходится около 40%грузооборота России, потеря этого объёма – это финансовый крах для РЖД.
Поэтому неслучайно по поводу налога забил тревогу Аман Тулеев – губернатор Кузбасса, крупнейшего угледобывающего региона страны. Солидарную с ним позицию высказывают представители РСПП (Российский союз промышленников и предпринимателей) и некоторые представители экспертного сообщества. Они, например, призывают изучить позицию новой администрации США, которая ещё до выборов жёстко осуждала все предложения об «углеродном налоге» и намерена в своей стране ничего подобного не допускать и вообще выйти из Парижского соглашения. Стоит вспомнить об экологически продвинутой Австралии, попробовавшей «углеродный налог» на себе и отменившей его 2010 году. В Австралии убедились, что, кроме убытков, он ничего не приносит.
Отдельной темой на засыпку для лоббистов «углеродного налога» является вопрос: а куда пойдут деньги? При ставках в 15 – 35 долларов за тонну в глобальном масштабе потенциальные поступления – от 600 миллиардов до 1,4 триллиона долларов в год. Пока что использовать их собираются для финансирования проектов по климатической тематике, создав для этого специальный фонд. Кто будет оператором? Конечно же, Всемирный банк, управляющий остальными «климатическими» фондами, действующими под эгидой ООН. Это принесёт ему законный доход в размере 10% от объёма управляемых средств. То есть от 60 до 140 миллиардов долларов в год. Недурно для банка с уставным капиталом в какие-нибудь 17 миллиардов, не правда ли?
Кому и как будут распределяться эти средства? Чьи интересы будут поддерживаться, какие каналы влияния отстраиваться – это всё пока тщательно скрывается. Но то, что схемы уже продуманы, сомневаться не приходится. Такие масштабные проекты никто и не стал бы начинать без подробного бизнес-плана, до последней запятой согласованного с заинтересованными лицами. Так что Всемирный банк и международные и российские лоббисты налога явно стараются не зря.
Поэтому не стоит уповать на Трампа и надеяться, что вся тема с налогом с его появлением рассосётся сама. На кону – судьба страны, которую опасные игры в спасение планеты могут завести на дно финансовой пропасти.
0
63.34
