— Нет. Номер журнала уже вышел, и я узнал об этом на тренировке. Кто-то принес «Огонек» в раздевалку на старом тренировочном катке ЦСКА. Прочитали, ждали реакции Тихонова, но не дождались. Он ни команде ничего не сказал, ни в прессе, ни Игоря, как я понимаю, не наказал. «Огонек» ему вроде предложил выступить в ответ, но Виктор Васильевич, поразмыслив, отказался. Он знал, что, если ввяжется в публичную полемику, победить в ней будет невозможно. Тренер на тот момент не готовил замену Ларионову и просчитал: в команде его наказание и ответное жесткое выступление в прессе может быть воспринято так, что вообще все может рухнуть. И это была единственно правильная реакция.
С прессой Тихонов всегда был настороже, из-за этого журналисты в большинстве своем его не любили. С момента прихода в ЦСКА и сборную он начал отрезать их от команды. Когда-то, рассказывали, Тарасов мог пригласить репортеров на обед с игроками. В условиях, когда всем советским людям в загранпоездки выдавали ничтожные суточные и большинству журналистов приходилось питаться в номерах привезенными из Союза консервами, они это очень ценили. Обед, ужин с командой становились для репортеров существенной статьей экономии, а заодно — и новые впечатления, и более тесные контакты. Для них одни плюсы.
С другой стороны, во время еды идут разговоры, игроки расслаблены и могут что-то лишнее сболтнуть. Поэтому Тихонов, не будучи сторонником такой практики, начал с отлучения прессы от команды. Включая даже Николая Озерова. Николай Николаевич был сильно обижен, у них с Виктором Васильевичем возник конфликт. Однако Тихонов к этим обидам был равнодушен. Его жесткий принцип заключался в том, что команда живет своей жизнью, отдельно от кого бы то ни было: чиновников, военных, журналистов, других постояльцев. Поэтому нас всегда селили отдельно. Журналисты, что ожидаемо при таких обстоятельствах, точили зуб и мстили Тихонову при первой возможности. Хотя возможностей таких, с учетом результатов, было мало.
— У каждого свой круг общения, взгляды человека во многом зависят от того, с кем он беседует, какую информацию получает. Я вырос в традиционной для советских времен семье, проводил время с людьми, которые о политике не задумывались. Вот и не пытался подвергать сомнению основы той идеологии, просто выходил на лед и делал свое дело. А у Ларионова была другая компания, и постепенно сложились свои взгляды — более свободные, демократичные. В том числе и на быт игроков, стиль руководства.
Лично я авторитет Тихонова для себя никогда под сомнение не ставил, а его жесткую дисциплину считал необходимым условием побед. Игорь полагал иначе, и это его право. Ларионов — самостоятельный человек, великий хоккеист, двукратный олимпийский чемпион, а затем — трехкратный обладатель Кубка Стэнли и член Зала хоккейной славы. И сейчас мы, когда видимся, прекрасно общаемся и проводим время.
— Этого интервью бы не было, если бы на клубной суперсерии той зимой успешно завершились переговоры о переходе Фетисова в «Нью-Джерси». Они были очень серьезными: в них участвовал не только генеральный менеджер «Дэвилз» Лу Ламорелло, но и Тихонов, и посол СССР в США Юрий Дубинин, который приехал в Нью-Джерси по приглашению Лу. Но вновь все закончилось ничем.
В поездке мы жили в одном номере, но подробностями Слава со мной делиться не хотел. Учитывая, что я тоже был задрафтован «Нью-Джерси» и, видимо, находился в чуть более отдаленных планах клуба, после игры ЦСКА с «Дьяволами» в их дворце в Ист-Рутерфорде (мы легко победили — 5:0) нас обоих забрали. Это было 2 января 1989 года. Повезли на скачки. Познакомили с хозяином клуба доктором Джоном Макмалланом, вели себя очень обходительно. Сделано все было абсолютно официально, с ведома наших руководителей. Но со мной переговоров по контракту не вели, поскольку, видимо, понимали: обоих ЦСКА точно не отпустит, это будет слишком большой удар по команде. А вот со Славой беседовали предметно, но в последний момент все опять сорвалось. И на эмоциях после возвращения Фетисов дал то интервью Петру Спектору.
Надо отдать ему должное: ни тогда, ни за полгода до того он не захотел в Америку убегать. Славиным требованием было, что он уедет официально как гражданин Советского Союза. Уже в середине нулевых в Штаты приезжала съемочная группа из России, которая записывала беседу с Ламорелло о нашей пятерке. Я на этом интервью тоже присутствовал, а мой сын его переводил. Наша встреча с Лу, глубоко уважаемым мною менеджером и человеком, получилась очень теплой, он дал доброе интересное интервью, причем рассказал ряд вещей, которые я не знал.
— Оказывается, во время клубной суперсерии-1988/89 годов он предлагал Фетисову убежать из команды и остаться в Америке, а переводчиком во время этого разговора был Ларионов. Но Слава отказался. Я обо всем этом не имел никакого представления.
Уверен, повлиял на поведение и поступки Фетисова и отъезд Сергея Пряхина в «Калгари». Для него было оскорбительно, что первым уехал в НХЛ (более давнюю и случайную историю с Виктором Нечаевым не беру) игрок второго ряда. Получилось несправедливо. Это стало для Славы одной из последних капель, чтобы он повел себя еще более решительно и даже отчаянно. Пряхина отпустили в 25 лет, да он еще в тот год и Кубок Стэнли взял, хотя в плей-офф и не играл. А Славу, который принес столько славы стране, в 31 удерживали. Система сработала против себя, отпустив Пряхина и не отпустив Фетисова.
Конфликт
— В тот период и между вами с Фетисовым наступило многолетнее, мягко говоря, охлаждение. Как тебе теперь кажется, ты был в чем-то не прав?
— Нет. У каждой стороны была своя правда. Мое решение не пойти за Славой объяснялось одним: я не хотел вступать в жесткую конфронтацию с Тихоновым, потому что этот человек для меня столько сделал! И клуб тоже. Я понимал: все, чего добился, случилось благодаря Виктору Васильевичу, который был не только моим тренером, но и учителем. Я не мог ради возможности побыстрее уехать в НХЛ пожертвовать своей благодарностью ему. Так меня воспитали. А у Тихонова была своя позиция как у тренера ЦСКА и сборной: ему нужно было продолжать выигрывать, а для этого требовалось время на перестройку команды.
У меня к Фетисову охлаждения не было, и против него меня никто не настраивал. Я никого не предавал, как бы кто-то ни пытался выставлять меня в таком свете. Для меня противостояния не было, просто на одной чаше весов стоял Слава со своей целью, а на другой были я и моя жизнь. А еще был тренер, которого я уважал. Я просто остался самим собой.
Кстати, когда уезжал (уже через полгода после остальных ребят из нашей пятерки), Виктор Васильевич попытался удержать меня в Союзе. К тому времени с ним была четкая договоренность, что зимой меня отпустят. Я — человек слова, и если что-то сказано, то должно быть сделано. Услышал слова Тихонова и вспыхнул: «Тогда сам уеду». По моему настрою он понял, что вопрос решен, и не стал идти дальше. Эту тему больше не поднимали и расстались нормально.
Из Штатов всегда звонил, поздравлял с Новым годом и днем рождения. Летом заезжал к нему в ЦСКА, тренировался с командой и дважды возвращался в нее: во время локаута и после семи лет в НХЛ. Тогда Тихонов вместе с гендиректором армейцев Валерием Гущиным прилетели ко мне в фарм-клуб «Бостона» и предложили помочь молодым цеэсковским ребятам, которым в то время не у кого было учиться. И я, понимая, что мое время в НХЛ заканчивается, согласился. Тихонов в меня очень многое вложил, а тут я мог ему хоть что-то вернуть и закончить карьеру в клубе, который дал мне все.
— Можно ли было избежать того конфликта?
— Мне кажется, были люди, заинтересованные в том, чтобы нас разъединить. Вот смотри — Слава и Игорь дали большие интервью, а мне такую возможность изложить свою позицию не предлагали. Хотя вроде бы тоже — не последний человек. Это лишний раз подтверждает, что меня в тот момент сознательно отрезали от Славы и всей пятерки.
Подтвердилось это и в истории с письмом-ультиматумом, направленным в Управление футбола и хоккея Госкомспорта СССР, которое подписали Макаров, Ларионов, Крутов, Быков, Хомутов и Каменский. Суть его сводилась к одной фразе: «Если не возьмете Фетисова на чемпионат мира, и мы туда не поедем». Тихонов не хотел брать в Швецию капитана, отстраненного от команды и тренировавшегося на катке фабрики «Сакко и Ванцетти».
Мне подписать никто ничего и не предлагал. Я узнал о письме, уже когда оно было обнародовано, меня выдавливали из той ситуации, чтобы сделать из меня коммуниста, тихоновца и предателя. Один такой должен был быть, иначе сюжет какой-то не драматургический получался. Особенно учитывая мои отношения со Славой. Как эффектно прозвучали слова: «И только Касатонов, когда-то лучший друг Фетисова, письмо не подписал!» Забыли только упомянуть, что мне даже шанса сделать это не дали.
Потом была программа «Взгляд», где вся наша пятерка, кроме меня, в прямом эфире об этом письме рассказывала. Ее смотрела вся страна. После какой-то игры мы поехали на базу, а ребята — на телевидение. Но в том-то и дело, что меня никто туда тоже не приглашал. Кто-то, как мне потом рассказывали, бросил фразу: мол, он все равно не поедет. Возможно, понимая, что в эфире я бы не встал на сторону Славы в той мере, в какой остальные ребята.
С моей стороны сейчас дешево бить себя кулаком в грудь и кричать, что я точно поехал бы. Но думаю, что да. Пусть у нас разные взгляды, но если бы мне предложили поехать и высказаться, почему нет? В любом случае Фетисов был нашим лидером и заслужил право играть на чемпионате мира. «Резать» его — не вариант. Он-то хотел сыграть в Стокгольме! Справедливость в спорте состоит в том, чтобы играли лучшие. Это я сказал бы точно.
После «Взгляда» у нас была встреча с Вячеславом Колосковым, главой Управления футбола и хоккея Госкомспорта СССР. Он должен был принять окончательное решение об участии Фетисова в ЧМ-89. Перед ней меня вызвал Тихонов, сказал: «Ты не должен туда идти». Но вот тут я уже ответил: «Пойду и буду с ребятами. Считаю, что, какие бы отношения между вами ни были, это — хоккей, и ради команды Слава должен играть. Он заслуживает этого».
Пришел на собрание, когда меня пригласили, высказал свое мнение: я — за то, чтобы Фетисов играл на чемпионате мира. Не говорил, что поддерживаю его позицию — только что он должен играть. Туда вызвали не всю команду, а только четверых партнеров Славы по пятерке, и когда меня все-таки куда-то позвали, я высказался за Фетисова, а не против. Это — факт. В итоге Колосков урегулировал конфликт, и Тихонов не стал идти в своей обиде до конца. Для результата это решение оказалось правильным. Слава в Швеции-89 был капитаном, мы взяли золото, выиграв все до единого матчи, а Фетисов получил титул лучшего защитника. Несмотря на «подготовку» с работягами с «Сакко и Ванцетти». И в том, что он будет готов, сомнений не было.
— Вы же на том чемпионате в разных звеньях играли?
— Да. Фетисов — с Валерием Ширяевым из киевского «Сокола», я — с Гусем, Алексеем Гусаровым. Как это получилось — не знаю. Подходил ли Фетисов или кто-то другой из ребят к Тихонову (хотя это трудно себе представить) или еще как-то. Виктор Васильевич не был для меня отцом родным, со мной не советовался и ничего мне не докладывал. А я его точно о «разводе» по разным парам со Славой не просил.
— Ты сильно переживал разрыв с Фетисовым?
— А ты как думаешь? Мне и сейчас тяжело об этом говорить, настолько наши жизни связаны — и тогда, и теперь. Но не жалею ни о чем, поскольку не сделал ничего постыдного. Просто кульминация нашей хоккейной судьбы, повторяю, пришлась на излом времен, и позиции на этом изломе у нас оказались разные. Вот и все. Будь времена более спокойными, никакого конфликта в принципе не случилось бы.
Начал открываться железный занавес, появилась возможность уехать. Но все оказалось не так сладко. Жизнь расставляет все точки над i, в том числе в вопросе, где мы нужны и где нет. Из пятерки Ларионова все в конце концов вернулись в Россию, потому что именно дома оказались востребованы. В НХЛ, где мы, справедливости ради, очень хорошо, с профессиональной и человеческой точек зрения, провели время, никто не собирался использовать наш опыт и уровень так, как требовали наши амбиции. Североамериканцев можно понять: у них и своих хоккейных героев хватает. Мы же (кто-то раньше, кто-то позже) поехали туда, где нужны.
Уже больше десяти лет мы с Фетисовым играем вместе почти каждый день. Уж точно не реже, чем во времена карьеры. И общаемся, и ходим друг к другу на юбилеи. Понимаем, что все конфликты, слава богу, позади, кто бы что ни думал о той ситуации конца 80-х. Нас слишком многое связывает, чтобы спустя годы, когда страсти остыли, мы не объединились.
— А «разбор полетов», уже вернувшись к прежним отношениям, когда-нибудь проводили?
— Нет. Уже не нужно ничего обсуждать и выяснять. В то время каждый рассудил по-своему, позиции были разными, даже полярными. Но главное, что они были честными. Уверен в этом.
— Татьяна Васильевна Тихонова в своей книге напирала на то, что хоккеистов, желавших уехать, интересовали только деньги.
— Не согласен. Да, финансовый вопрос играл определенную роль, как и для любого профессионала. Однако для того же Фетисова главным был вопрос престижа: поехать первым или почти первым, в расцвете сил. Не диссидентом, а представителем своей страны. Это и почетно, и интересно. Понятно ведь, что НХЛ — лучшая хоккейная лига мира, и любому хочется пожить ее жизнью. Учитывая амбиции Славы, его стремление всегда быть первым во всем, у него такого желания не могло не быть.
Побег Могильного, «разводка» от Клода Лемье, восстановление отношений с Фетисовым
— Побег Александра Могильного как раз с ЧМ-89 — как вы его сейчас объясняете? И правда ли, что на Олимпиаде в Калгари Тихонов якобы молотил его на лавке по печени?
— Последнее, уверен, ерунда. Думаю, нам бы тогда тоже перепало. Виктор Васильевич нас тренировал 12 лет, и никто не может сказать, что тренер его ударил. Да, он доставал до печенок, но в другом смысле: словами, хлесткими формулировками, разборами ошибок. Я видел его во время игр в неадекватном состоянии. Но чтобы он кого-то ударил — не помню.
Жили мы в Швеции в пансионате в прекрасном пригороде Стокгольма поблизости от дома Альфреда Нобеля. По-тихоновски, чтобы быть одним. На дороге стоит наш автобус, чтобы в аэропорт ехать, солнце, настроение хорошее после победы. Заходим — Могильного нет. Час ждали. А тут в новостях и прозвучало, что он убежал. Произошло это в том числе потому, что Фетисова так долго не отпускали. Он видел это и думал: «Если с таким заслуженным человеком так поступают, то что сделают с нами?» Надо этого дальневосточника с обостренным чувством справедливости знать: если что-то решил, то говорить направо и налево не будет — просто сделает. Человек-поступок.
В первое время в НХЛ он вел себя странно, не общался ни с кем, даже авиаперелетов избегал — у него вроде бы развилась аэрофобия. Но сейчас у нас отличные отношения, часто играем вместе и получаем от этого большое удовольствие. Отношусь к нему с большим уважением и предателем не считаю. Кстати, когда я как генеральный менеджер собирал национальную команду на Олимпиаду в Нагано, то из всех отказников Могильный был единственным человеком, который прямо, открыто и спокойно сказал: «Алексей, я на Олимпиаду не поеду. У меня нет мотивации, мне это неинтересно». Другие выбивали какие-то условия, а он все сказал с первой секунды. У него нет — значит нет.
— Вы прилетели в «Нью-Джерси» на полгода позже Фетисова. Общения с ним не было вообще?
— Сначала не общались, и особенно со стороны Славы обида была очень сильна. При этом нас сразу поставили в одну пару. Собственно, ради этого «Нью-Джерси» и выдернул меня из ЦСКА в середине сезона, увидев, что у Сереги Старикова, который поехал вместе с Фетисовым, дело не пошло. Потихоньку общение стало возобновляться. Сначала — только на площадке: все равно же подсказываешь, подстраховываешь. В игре невозможно молчать!
К тому же оба на первых порах не знали английского, а большинство наших канадских и американских одноклубников не только в языке, но и в хоккее нас абсолютно не понимало. Какие-то эмоции в связи с этим надо было выплескивать, вот мы невольно и жаловались друг другу. Нас объединяла общая злость. Мы видели, как игроков ставят в угол площадки и учат просто по борту бросать в стекло, чтобы выбросить шайбу из зоны. Это одинаково бесило и Славу, и меня.
— Как в «Дэвилз» относились к вашим тогдашним отношениям с Фетисовым?
— Команда к нам обоим относилась с огромным уважением, не делила — к одному лучше, к другому хуже. Объединяла нас, а не разъединяла. И Лу как генеральный менеджер, и парни подбадривали и искренне хотели, чтобы мы не были порознь.
Расскажу на этот счет историю. У четырехкратного обладателя Кубка Стэнли Клода Лемье — не путать с Марио — был жесткий юмор. И тот день я запомнил на всю жизнь. В конце ноября в Штатах отмечается День благодарения. Американцы обязательно запекают индейку, а хоккеисты дарят друг другу подарки. За несколько дней до праздника Клод подходит ко мне и с невинным видом говорит: «Алекс, у меня есть друзья-американцы, которые очень тебя любят. Напиши на открытке со своей фотографией что-нибудь доброе, приятное. Кому? Нет, имени не надо. Просто «На добрую память от Алексея Касатонова».
И вот наступает День благодарения. Встречаемся всей командой в раздевалке. Клод подходит к Фетисову, вручает запакованную коробочку. Тот открывает, а там — моя фотография с этой надписью! Команда рухнула. Слава бросил фотографию в коробку для мусора под скамейкой. Не стал почему-то на стенку вешать. Но и за Клодом не погнался, возраст уже не детско-юношеский.
Оба мы вроде бы злые, но при этом едва сдерживаем смех: это ж надо такое учудить! Я был в шоке от того, как легко меня Лемье развел. Демон и ангел в одном лице. Когда все хорошо, чуть ли не клюшку тебе обматывает, а как игра не идет — рычит, орет, «факает». И тут вдруг — такой вот юмор. Колоритнейшая личность!
Сейчас, когда мы со Славой снова друзья и вместе выходим на лед не реже, чем во времена игровой карьеры, мне намного легче такие вещи вспоминать. Хорошо, что жизнь все расставила на свои места.
— Как развивались отношения с Фетисовым дальше?
— Следующая фаза сближения произошла в 1994 году, когда в НХЛ случился локаут, и сборная российских звезд лиги поехала на гастроли по России. В той гала-сборной, которая должна была, но так никогда и не сыграла на крупнейших турнирах в девяностые, была не только наша пятерка в полном составе, но и Могильный, Федоров, Буре — суперзвезды нового поколения. Какими же они молодцами себя в той поездке проявили, насколько же нас уважали!
Не забуду, как после той поездки Паша Буре затащил нас со Славой к себе в гостиничный номер в «Балчуге». Ситуация была абсолютно сюрреалистичная. Поздний вечер, ранняя Россия, такси ни поймать, ни заказать. В итоге мы поймали... «Запорожец»! Да еще и с гаишником за рулем. Каким-то невероятным образом в эту крохотную машинку залезли шесть человек, среди которых — Фетисов, Буре и я. А потом в «Балчуге» мы сидели и говорили. Нет, о полном примирении речи не было, но эти вещи начали сближать. Мы же столько прошли — и потихоньку начало приходить осознание этого.
Потом был матч на Красной площади в декабре 2006-го. Ни о чем подобном я даже не мечтал. Мы ведь закончили игровые карьеры довольно давно, лично я — девятью годами ранее. Да, живя в Нью-Джерси, играл за ветеранов «Дэвилз», а иногда и сборной, но чтобы сыграть всей нашей пятеркой, да еще и на Красной площади... Для меня это было сродни прощальному матчу, ведь ни у Макарова, ни у Крутова, ни у меня его не было.
Для меня это воспоминание на всю жизнь. В том числе и потому, что в те дни мы со Славой сделали очень серьезные шаги навстречу друг другу. Сначала обе команды — СССР и мира — встретились в ресторане «Эльдорадо» около кинотеатра «Ударник», и Фетисов, на тот момент министр спорта России, нашел время туда приехать. Подошел к нашему с Жанной и Леней столику — и пусть недолго, но хорошо поговорили. После игры в раздевалке Слава меня подозвал, и мы втроем с Михаилом Куснировичем сидели, пили виски и разговаривали...
Прошла еще пара лет — и Фетисов, став президентом хоккейного ЦСКА, пригласил меня на должность одного из вице-президентов. Они с женой Ладой пришли на мое 50-летие в ресторан гостиницы «Советская», где когда-то мы со Славой провели столько замечательных совместных вечеров. И день рождения получился фантастическим. А спустя еще какое-то время мы словно прокрутили назад машину времени и начали вместе выходить на лед почти каждый день. Все вернулось. Не могло не вернуться.
Своей нынешней жизнью я доволен абсолютно. У меня есть и чувство востребованности, и радость постоянного общения с друзьями. Эта атмосфера дорогого стоит. И здесь нельзя не сказать слов благодарности тому же Фетисову, вечному двигателю, который заставляет нас, своих партнеров, идти и ехать дальше, быть на виду и в форме. Только Вовы Крутова с нами уже нет...
Замерзший Ламорелло в гостинице «Украина», первый контракт с «Нью-Джерси», «На русскую мафию есть итальянская!»
— Как ты подписывал первый контракт с «Нью-Джерси»? И сколько отстегивал с него советскому государству?
— Вместе с Фетисовым в «Дэвилз» поехал Старый, Серега Стариков. Но у него не пошло — после 16 игр за «Нью-Джерси» отправили в фарм-клуб, где мы уже после моего приезда успели провести вместе пару матчей. И тогда в декабре 1989-го Ламорелло приехал в Москву на «Снеговик».
— Приз «Известий»?
— Да. Чтобы подписать со мной контракт. Переговоры уже шли, интерес со стороны «Нью-Джерси» был постоянный, и была возможность учитывать опыт ребят, которые уехали до меня. В те времена советские спортсмены, уезжавшие работать за границу, почти все свои зарплаты через организацию «Совинтерспорт» отдавали государству. Чуть ли не 90 процентов! Фетисову удалось этого избежать: он организовал вместе с группой других знаменитых спортсменов отделение «Спортсмены — детям» при Детском фонде, через который Славе и оформили выездные документы. А вот Макаров, Ларионов и Крутов не рискнули поступить так же и добились от «Совинтерспорта» сделки 50 на 50.
— Ларионов из-за этого после истечения контракта с «Ванкувером» уехал на год в Швейцарию, чтобы обнулить этот пункт. И потом в «Сан-Хосе» и «Детройте» уже никому не платил.
— А я решил посоветоваться, как быть, с Анатолием Акентьевым, главой большого ЦСКА, известным тренером по лыжам. У меня тогда тоже наметились проблемы с выездом: Тихонов хотел еще на какое-то время удержать. Мы сидели у него в офисе, и Акентьев сказал: «Леша, комиссуйся из армии, и проблем не будет. Тут есть отличная контора, которая оформит тебе выездные документы. Ты же знаешь Стаса Намина?»
Знаменитого музыканта я знал заочно, а некоторых членов его группы — лично. Стас хорошо разобрался в тогдашней меняющейся обстановке и крутил разные дела — неофициальные ночные концерты, например. Бизнес у него шел серьезно. По простоте душевной, ни в чем не сомневаясь, я доверился громкому имени. Потом у нас возник конфликт, но в подробности вдаваться не хочу. В результате я отдал им пять процентов от своего контракта, и больше мы никогда не виделись.
Вместо того чтобы обогащать «Совинтерспорт», я решил помочь конкретным людям — детской хоккейной школе ЦСКА: купил ей форму на 20 тысяч долларов. Настоящую, канадскую, фирмы ССМ. Школой тогда руководил Сергей Гимаев, с Наиличем все детали и согласовывали. Хотелось, чтобы деньги, которые я переведу, попали в правильные руки.
Лу прилетел в Москву, мы встретились в парке Горького, в том числе адвокаты Намина. Контракт мне не понравился. Я примерно знал, сколько Слава в НХЛ получает, и посчитал предложенные мне условия несправедливыми. Сказал: «Этот контракт подписывать не буду, лучше в Швейцарию поеду, есть хорошее предложение». Хотя ни о какой Швейцарии не было ни слуху ни духу. В конце концов подписали то, что хотел я. Лу пошел на серьезные уступки, по сравнению с первым вариантом зарплату поднял вдвое. А главное, я добился того, что через год стану свободным агентом и смогу протестировать рынок.
Помню, поехал его провожать. Наутро Ламорелло надо было улетать, он остановился в гостинице «Украина». Не нынешней, оснащенной по последнему слову техники, а старой, советской, с тетеньками-дежурными на каждом этаже. Все плохо отапливалось, холод стоял собачий — декабрь! Номера такие, что без слез не взглянешь. Налили коньяку, он выпил рюмку: «Все, я спать». В итоге улетал он заболевшим.
Много лет спустя был один интересный момент в разгар переговоров о возвращении в Россию Ильи Ковальчука, когда я был генменеджером СКА. Наша команда ветеранов «Газпромэкспорт» играла матч с ветеранами «Дэвилз», потом нас пригласили на игру «Нью-Джерси». Заходим с Александром Медведевым и Алексеем Яшиным, здороваемся с Лу. И вдруг он говорит: «На русскую мафию есть итальянская!» Не знаю, что он имел в виду, но, честно говоря, стало немного не по себе. Впечатление, по крайней мере, произвело. Но Ковальчука мы в СКА все-таки привезли.
«Нью-Джерси» — в сердце, в «Анахайме» — торт в лицо, прием на Матче звезд в небоскребе, куда потом врезались террористы
— Ваши первые впечатления от НХЛ — не игры, а антуража?
— Фантастика, конечно. Какие условия! Мы ведь, не поверишь, в ЦСКА форму сами стирали. Раздевалки, лед, стадионы — все было допотопным, при всей гордости за наш хоккей. А тут попадаешь в домашний дворец «Нью-Джерси» в Ист-Рутерфорде — 18 тысяч зрителей, клюшки — сказочные, обслуживание — высший класс. На каждую тренировку шел как на праздник. Выспался, никто тебя в 07.30 не будит. В отличном состоянии приехал, кофе попил. Форма вычищена и выглажена, телевизор, душ, баня в раздевалке.
А в ЦСКА мы в последнее время в таких условиях работали, что сейчас, думаю, в отдаленных армейских гарнизонах казармы в сто раз лучше, чем наши тогдашние раздевалки. О беговых дорожках и современных спортивных снарядах, вовсю использовавшихся в НХЛ, у нас еще никто и не знал. А тут — такие тренажеры! Такое чувство, словно все мышцы силой наливаются, звенишь весь. В ЦСКА тренировались — воды не было, «Боржоми» продавалось, где плавало неизвестно что. Да и вообще к воде в советском спорте отношение было резко отрицательное, чуть ли не хуже алкоголя.
— В какую команду НХЛ не перешли, хотя такая возможность была?
— Перед подписанием второго контракта с «Дэвилз» Серега Федоров говорил мне: «Не подписывай, тебя хотят в «Детройте». Это, правда, еще до Скотти Боумэна было. Переговоры со мной напрямую проводить не имели права и передавали информацию через моих бывших партнеров по ЦСКА. Федоров и Константинов уже успели здорово проявить себя, и там видели, на что русские способны. Но я был настолько предан «Дэвилз», мне так нравились организация и отношения с ребятами, что уйти не решился.
Да и Ламорелло сказал моему агенту: «Какой бы ему контракт ни дали, я по всей лиге сказал: «Я повторю». За ним было последнее слово, так как по тогдашним правилам я становился ограниченно свободным агентом, а у Лу была репутация: он делал ровно то, что говорил. Сейчас можно долго рассуждать, что бы было, окажись я в «Детройте» у Боумэна. Это все разговоры в пользу бедных. Такого не произошло. В каждом из сезонов в «Нью-Джерси» мы выходили в плей-офф, но вылетали в первом раунде. Один раз — в семи матчах от «Питтсбурга», который тогда выиграл Кубок, и больше семиматчевых серий у него не было.
Как раз перед тем самым вторым контрактом с «Нью-Джерси», от которого меня отговаривал Федоров, цены резко пошли вверх благодаря тому, что Уэйн Гретцки подписал головокружительный договор с «Лос-Анджелесом». И по сравнению с первым сезоном Ламорелло увеличил мою зарплату в три раза. Плюс контракт подписал трехлетний. Все это льстило, но, если объективно, такой была общая тенденция. На хоккей народ валил, что поднимало бюджеты. Русские приехали — это тоже повысило интерес.
— Как оказался в «Анахайме»?
— Через драфт расширения 1993 года — тогда в лигу вливались «Утки» и «Флорида». Мой последний сезон в «Нью-Джерси» получился слабым из-за болезни, и учитывая, что мне уже исполнялось 34, в защищенный список «Дэвилз» я не попал. Сначала выбирали вратарей, потом защитников, и я стал у «Майти Дакс» первым из них, меня можно назвать первым полевым игроком в истории «Анахайма».
— Был разочарован, что приходится уезжать из «Дэвилз»?
— Конечно. Новая команда собиралась с нуля, и было понятно, что больших результатов у нее в первые сезоны быть не может. Какой там Кубок Стэнли — в плей-офф выйти шансов почти нет. А главное — «Нью-Джерси» остался в моем сердце. Ведь это — мой первый клуб в НХЛ, отнеслись ко мне там прекрасно, а все первое запоминается особенно остро.
— Жертвой энхаэловских шуточек в раздевалках становился?
— В «Анахайме» мне в лицо тортом засадили. Сначала я был не очень доволен, но потом пришел домой, рассказал семье — и сын Леня с ума сошел от восторга: «Папа, ты не понимаешь, это — признание!» Я стоял в раздевалке после тренировки, кто-то внимание отвлек, позвал, и тут с другой стороны на меня обрушился торт. Это главный тренер Рон Уилсон своих «бандитов» подговорил — у него в команде было пять тафгаев! В конкретном случае — Тодда Юэна, который несколько лет назад, страдая от депрессии, застрелился. А ведь человек детские сказки писал...
— В каких-то благотворительных акциях в НХЛ ты участвовал?
— Да, там это образ жизни. На каждом матче проводились благотворительные мероприятия, мы часто ездили в больницы. У сына известного канадского журналиста, писателя и телеведущего Стэна Фишлера был порок сердца. Он всегда с большим уважением относился к советским и российским хоккеистам, объективно и глубоко освещал игру, где-то даже направляя ее развитие. Его сын был без ума от хоккея, очень много тренировался, но потом у него обнаружилась болезнь. Я приезжал к нему в больницу, подарил майку.
Спустя время подписываю контракт с «Анахаймом», прихожу на первое собрание. Вдруг меня вызывают из зала. Подводят к человеку, представляют. Он оказывается президентом «Диснейленда», владеющим «Майти Дакс», мультимиллионером, самым богатым человеком Анахайма. Он говорит: «Алексей, я знаю вас. Вы подарили майку сыну Стэна Фишлера, когда тот лежал в больнице». Вот такое внимание подобным вещам там уделяют. Причем, откуда он узнал, понятия не имею: прессы в больнице не было, только если сам Фишлер рассказал.
— Из «Анахайма» тебя пригласили на Матч звезд НХЛ.
— Причем в «Мэдисон Сквер Гарден»! Уже позже на All-Star Game попали Фетисов и Ларионов, но из нашей пятерки я стал там первым. Впрочем, тут надо учитывать, что играл в слабом «Анахайме», а по правилам каждую команду на Матче звезд должен был представлять минимум один хоккеист.
Обстановка была предельно раскрепощенная. Мне больше всего запомнилось то, что заключительный прием, который устраивал Гэри Бэттмен, прошел в башнях-близнецах Всемирного торгового центра. В тех самых, в которые спустя семь лет врезались два самолета террористов и разрушили их. На тот прием, правда, уже мало кто доехал: из русских сидели там вчетвером с Жанной, Лехой Яшиным и его мамой. А до того проводили время в основном с Пашей Буре.
— Транзитом через «Сент-Луис» ты проследовал в свою последнюю команду в НХЛ — «Бостон».
— В «Брюинз» мне довелось поучаствовать в историческом матче, последнем в истории легендарной арены «Бостон Гарден», — на предсезонке против «Монреаля». Болельщики, которых выпустили на лед после игры, даже воду со льда собирали в банки — настолько сроднились с этим дворцом. Раздевалки там, кстати, были совершенно ужасные, не энхаэловского уровня. Голова медведя, талисмана, помню, там висела, но в остальном царствовал предельный минимализм. Каждому из участников того матча по такому случаю сделали памятные хрустальные шайбы. Она у меня сохранилась.
— А еще какие вещдоки из НХЛ имеются?
— Табличка в память о моем первом голе с шайбой, которой я его забил. Хрустальная статуэтка из «Анахайма» — ездили туда, когда клубу исполнилось десять лет, и он собрал всех игроков первого сезона. С Матча звезд-94 осталась майка, часы «Тиффани» и именной перстень, на котором выгравировано мое имя.
— С советских времен вообще ничего не сохранилось?
— Почему? Все медали и кое-какие игровые свитера. Кто-то удивится, как удалось сохранить экипировку, которую по советским правилам нужно было после сезона сдавать обратно в клуб. Но, начиная с 1983-го или 1984-го, мы могли уже забирать майки себе, а не отдавать администраторам, которые их потом втихаря продавали или на что-то меняли. Третьяк вот до сих пор не понимает, как его свитер оказался в Зале хоккейной славы в Торонто. Для меня очевидно — как.
— Мог ли отыграть в НХЛ дольше?
— В первом сезоне в «Бостоне» нас тренировал Брайан Саттер, один из знаменитых братьев, и все было в порядке. А потом пришел Стив Каспер, который на два года младше меня, и он, по-моему, сильно по этому поводу комплексовал. Не только по отношению ко мне, но и к другим ветеранам. Команду при этом реально тренировал не он, а Бурки, Рэй Бурк. Его, игрока, слушали гораздо больше, чем молодого тренера.
Общался Каспер строго официально, и однажды мне сказали: «Завтра отправляешься в «Провиденс», в фарм-клуб. До конца регулярки оставалось игр 25-30. Разговора с тренером у меня не было, позвонили даже не мне, а агенту. В АХЛ было несколько отличных матчей — в одном два забил, в другом три отдал. Но лига очень грубая, и за пару месяцев получил больше травм, чем за всю карьеру. Два раза кости руки сломали, один — палец на ноге. Закончилось все тем, что выбили плечо, и потребовалась серьезная операция.
Уже до этой травмы, которая не позволила мне сыграть в плей-офф АХЛ, ко мне на матч «Провиденса» приезжали Тихонов с Гущиным. Играли мы в Хартфорде, и я как раз тогда дубль сделал, словно Виктор Васильевич дал дополнительную энергию. Там и договорились, что с нового сезона вернусь в ЦСКА. В тот момент у Тихонова были интересные планы, перспективы, с командой работал хороший спонсор. Еще не до конца отошли в сторону «Питтсбург Пингвинз», образовавшие с ЦСКА совместное предприятие «Русские Пингвины», не началось противостояние с большим ЦСКА. Отталкивающих моментов, словом, не было. Я дал Тихонову и Гущину слово и понял, что моя карьера в НХЛ закончилась.
— Считаешь, выжал из нее максимум?
— Думаю, даже больше. Да, Кубок Стэнли выиграть не удалось, но приехать в 30 лет в лучшую лигу мира, в новую страну, без знания языка и отыграть там семь сезонов — это уже дорогого стоит. Не говоря уже о приглашении на Матч звезд. А из-за достаточно серьезной болезни, которая лишила меня места в «Нью-Джерси», но в НХЛ я отыграл еще три сезона, полагаю, прыгнул даже за пределы своих возможностей.
Две угнанные машины за сезон в ЦСКА, два армейских клуба, конец карьеры, убийство Сыча
— Какой ты увидел после долгого перерыва Россию девяностых?
— Мы с семьей каждое лето ездили домой, но все-таки не до конца понимали всю реальность. Например, мне сложно было предполагать, что у меня за время игры за ЦСКА угонят две машины. Причем первую, джип, я привез из Америки. Поставил у товарища в охраняемом гараже, улетел. Вернулся — нет. Милицию вызвал — все без толку.
После этого Гущин дал мне «Волгу», записанную на клуб, чтобы мне было на чем ездить. Ее прямо от дома на улице Правды увели. А потом еще один джип — почти. Он из двора уже фактически выезжал, но тут, к счастью, сработала блокировка руля. Машина просто отключилась, а угонщики исчезли до того, как я прибежал. Опять же, заявили в милицию — ни ответа, ни привета. У ребят, которые тогда машины угоняли, это был серьезный бизнес, все и везде было схвачено.
Страна, конечно, была уже другая. На выезды в Новосибирск, Тольятти, Самару, где нас ждали такие гостиницы и питание, что вспомнить страшно, я брал с собой из Москвы баул с формой и огромную бутыль воды. Чтобы местной не отравиться.
Как раз в том сезоне начался жесточайший конфликт между Тихоновым и полковником Барановским, новым начальником «большого» ЦСКА. У него были серьезные связи в верхушке Минобороны, и он пробил, чтобы министр Павел Грачев уволил Тихонова и Гущина из клуба. Но те сдаваться не собирались, посчитав увольнение незаконным. В итоге это привело к созданию двух армейских команд и их параллельному существованию. Мне даже звонили какие-то командиры и просили, чтобы не поддерживал Тихонова.
С Барановским я встречался, имела место попытка перетянуть меня на свою сторону. Но моя позиция была понятной и однозначной. Я никогда бы не забыл, сколько Тихонов для меня сделал. К тому же понимал, на чьей стороне правота. Для меня было очевидно, что Барановский все это затеял только ради объекта, Ледового дворца ЦСКА.
Дворец был арендован нами на 49 лет, но находился на территории спортклуба ЦСКА, и пока шли судебные разбирательства, нам и воду отключали, и электричество. Выставленные Барановским солдаты, молодые пацаны, смущаясь, не пускали Тихонова во дворец. Говорили — приказ. В какой-то момент нас заставили снять логотип ЦСКА с маек, и остался только пингвин — со времен сотрудничества с «Питтсбургом». Но потом вышли из положения: переименовались в ХК ЦСКА.
Тихонова поддержала и Москва в лице мэра Юрия Лужкова, и управделами президента России Павел Бородин. Виктор Васильевич не был той фигурой, которую легко свалить. Закончилось все тем, что Грачева на посту министра обороны сменил маршал Игорь Сергеев, истовый болельщик ЦСКА, который ходил на матчи и уважал Тихонова. Сергеев убрал Барановского, назначил начальником армейского спортклуба прославленного борца Михаила Мамиашвили. Тихонов войну выиграл, а две команды спустя время были объединены.
Но это было уже после. А в моем последнем сезоне команда из-за конфликта еле выживала. Виктор Васильевич свои последние личные деньги отдавал, чтобы не сняться с соревнований. В Тольятти и Самару даже на автобусах ездили, а жили там в условиях, которые даже общагой не назовешь. Вспоминать не хочется. Долги перед командой были очень большими, а я жил на накопления с энхаэловских времен. Причем жил дома — благо это близко, на улице Правды. На сборы сажать команду уже было некуда. В итоге, когда рассчитывались с клубом, где-то уступил.
— Тихонов во всей этой кутерьме успевал тренировать?
— Нет. Ему стало совсем не до хоккея, и тренировки в основном проводил его помощник Владимир Попов. А Виктор Васильевич должен был постоянно с кем-то встречаться, сидеть в приемных, о чем-то просить. Тихонов, представляешь?! Но он пошел на принцип, потому что бригада Барановского пришла с жесткой постановкой вопроса: вот этих — убрать. В плей-офф, несмотря на наши огромные проблемы, ХК ЦСКА вышел, но в первом же круге проиграл «Магнитке». Эти два матча — тогда первый круг игрался до двух побед — стали для меня последними в карьере.
— Уже знал, чем будешь заниматься дальше?
— Да. У Гущина в Ледовом дворце ЦСКА была знаменитая в хоккейных кругах баня. В самые сложные времена Валерий Иванович не раз произносил фразу: «Последнее, что я сделаю здесь, если нас отсюда все-таки выгонят, — кувалдой разобью баню, чтобы она никому не досталась». Однажды туда приехал президент ФХР Валентин Сыч, и мы пошли в баню.
Он говорит: «Я к тебе с предложением». Подумал, что Валентин Лукич хочет предложить мне сыграть за сборную на чемпионате мира — шел как раз апрель. А он вдруг: «Алексей, хоккей не вечен, всю жизнь играть не сможешь. Скоро будет чемпионат мира. Хотел бы видеть тебя менеджером по Северной Америке, чтобы ты занимался приглашением в сборную энхаэловцев, которых ты прекрасно знаешь». У Тихонова с Гущиным возражений не было, Сыч проговорил все с ними еще до того, как встретился со мной. Ну мог бы я поиграть еще год-другой — что толку? А здесь — конкретное предложение, которое позволит начать новую жизнь не с того, чтобы лежать пузом кверху.
Но не прошло еще и месяца, как меня назначили, приезжаю в Финляндию на чемпионат мира, захожу в раздевалку, и тут вице-президент федерации Игорь Тузик говорит: «Сыча убили». Когда пришел в себя, сразу взял билет и полетел в Москву. Не сомневаюсь, что если бы Сыч был жив и продолжил работу, судьба российского хоккея в последующее десятилетие была бы намного лучше, чем это случилось при Александре Стеблине. Валентин Лукич прошел серьезную советскую школу и был человеком государственного масштаба, а не преследовал личные интересы.
— Из-за такой драматичной смены президента ФХР ты не мог сразу оттуда уйти?
— Вообще об этом не думал. Переговоры с Сычом у нас проходили в присутствии первого вице-президента ФХР Бориса Майорова, мы подписали официальный контракт. Это была не личная устная договоренность. Да и в тот момент я тоже поддержал Стеблина. Мы были очень много лет знакомы, даже дружили. Он же с 1980 года стал администратором сборной, сменив Папу Толю, Анатолия Сеглина. Когда-то Стеблин играл у Тихонова в Риге, еще был задействован в широко известной в узких кругах команде «Апатитстрой». Эти ребята получали зарплаты больше, чем ЦСКА и «Спартак», вместе взятые.
Но одно дело — быть хорошим администратором, даже президентом клуба, уметь зарабатывать деньги. А пост президента федерации — это совсем другое. И тут полковнику пограничных войск Стеблину не хватило школы, какую прошел, например, Сыч. Когда Стеблин был администратором сборной, да и президентом «Динамо», мы общались семьями. Отлично знаю его жену, детей. Но как только Александр Яковлевич возглавил ФХР — стал другим человеком, трубку перестал снимать. Большой начальник! Зато, как только его из федерации после известного пьяного скандала снесли — сразу начал со старыми знакомыми разговаривать, жаловаться. Но для меня он стал бывшим другом.
Как американцы просились в сборную России, серебро Нагано и блеск Буре, невыплаченные премиальны
— Ты собирал самую успешную сборную за пять Олимпиад с участием хоккеистов НХЛ — первую, серебряную, в Нагано-1998. Парадокс: отказников было очень много, а сыграли великолепно и были в шаге от золота.
— После скандалов в сборной на Кубке мира 1996 года собирать команду в Нагано было очень сложно. Я встречался абсолютно со всеми, кроме Фетисова, Ларионова и Вячеслава Козлова, с которыми ужинали Юрзинов и Стеблин. Отношения тогда были далекими от идеальных, и я не хотел, чтобы мое присутствие как-то повлияло на исход переговоров.
Вопрос Славы и Игоря был для Юрзинова самым сложным. Строить команду на основе старших и самых заслуженных или создавать ее вокруг Павла Буре? Изначального решения не было, главный тренер хотел пообщаться с обоими. В итоге на Игры они не поехали, и после этого стало очевидным, что капитаном будет Буре. И он раскрылся в этой роли совершенно по-новому. Как на льду, где он забил девять шайб, незабываемые пять из которых — финнам в полуфинале, так и вне его.
Паша участвовал в решении всех вопросов вплоть до того, кто с кем будет жить. А его импровизация на пресс-конференции в ответ на вопрос североамериканского журналиста о том, каково играть в сборной с родным братом? «У меня в команде не один, а 22 брата!» С этого момента нас начали называть «командой братьев», и это задало тон всей Олимпиаде. Коллектив был сумасшедший!
— Были какие-нибудь забавные эпизоды, когда вы с Юрзиновым формировали состав сборной?
— Некоторые американцы... просились в сборную России. Ко мне подходили ребята, с которыми я когда-то играл в «Нью-Джерси», и говорили: «Возьми меня в команду». Отвечал, что сделаю это только после того, как они прибавят к своим фамилиям окончание «ов». При этом интересно, что одним из лидеров команды у нас в итоге стал Дарюс Каспарайтис. Как мы шутили, литовец у нас был самым русским.
— У Юрзинова, когда-то помощника Тихонова, ты раньше играл, а тут увидел вблизи, как он работает.
— Все тренеры и я как менеджер жили в одном номере Олимпийской деревни. В Нагано Юрзинов последним ложился и первым вставал — и так изо дня в день. Мы с Петром Воробьевым и Зинэтулой, или Сашей, как мы его называли в игровые годы, Билялетдиновым, трое молодых, уже валились с ног, а он все сидел и что-то писал. Уникальная личность с невероятной работоспособностью.
В день полуфинала с Финляндией у Юрзинова был день рождения. Ребята уже на следующий день подарили ему видеокамеру новейшей модели. Владимир Владимирович говорил, что в день рождения никогда не проигрывал. Для меня стало большой драмой и даже трагедией для нашего хоккея, что после чемпионата мира того же 1998 года его не сделали главным тренером сборной на постоянной основе. Хотя я ни на секунду не сомневался, что его переподпишут.
— Что же помешало?
— Точно знаю, что Юрзинов хотел остаться в сборной. Поверь, не нужно было слишком больших усилий, чтобы убедить его возглавить команду в долгосрочном режиме — до ЧМ-2000 в Санкт-Петербурге и даже до Олимпиады-2002 в Солт-Лейк-Сити, куда он в итоге поехал в качестве помощника Фетисова.
Юрзинов никогда не ставил деньги вперед всего остального, но знал, сколько к тому времени зарабатывали тренеры ведущих клубов России, и желал примерно того же. Но не договорились. Стеблин пожалел лишние сто, а может, даже 50 тысяч долларов в год. Как говорится, скупой платит дважды. Александр Яковлевич заплатил тем, что за все свое время в ФХР так ничего и не выиграл.
Это был роковой момент. Если бы Стеблин оставил Юрзинова, в следующем десятилетии все у нашей сборной было бы по-другому — а не первое золото ЧМ за 15 лет в 2008-м. Лучший тренер страны, у которого в Нагано сложились отличные отношения с игроками, уехал поднимать швейцарский хоккей. В итоге на домашнем ЧМ в Питере мы заняли позорное 11-е место — хотя туда приехала половина команды, выступавшей в Нагано. Стеблин обвинил во всех смертных грехах энхаэловцев, от чего, казалось, мы наконец-то ушли. И опять в нашем хоккее вместо едва наметившегося единения наступил раздрай.
Все это стало результатом в том числе и того, что после серебра Нагано в списке на денежные премии не оказалось ни тренеров, за исключением Юрзинова, ни менеджеров, ни обслуживающего персонала команды. Они все что — дурака валяли на Играх? Более того, премиальные получили даже далеко не все хоккеисты. После августовского дефолта 1998 года выделенные для награждения деньги, оставшиеся в российских банках (хотя игроки просили их перевести как можно скорее), сгорели. Как объяснить призеру Олимпиады, что государство, пообещавшее ему 20 тысяч долларов, не может их дать? Еще один нюанс: я хотел узнать фамилии тех, кто не успел получить премиальные за Нагано, но мне, менеджеру сборной, в ФХР сказали, что это не входит в мою компетенцию.
— После ЧМ-2000 из сборной ушел и ты.
— Работал в ней после олимпийского сезона на общественных началах, зарплату не получал. До ЧМ-1998 у меня был контракт, подписанный еще с Сычом, но с продлением начались проволочки. К Стеблину в то время уже было на кривой козе не подъехать, он предпочитал общаться с губернаторами. Два года трудился за спасибо. А после ЧМ-2000 нам всем сказали, что мы свободны.
Тихонов предлагал Гинеру в ЦСКА меня главным тренером. Но тот предпочел Быкова — кандидатуру Фетисова
— Чем ты занимался после ФХР?
— Сосредоточился на своей детской хоккейной школе. Начал разбираться в вещах, о которых до того понятия не имел. Думаешь, свободный лед в районе Нью-Йорка — Нью-Джерси найти так просто? Это не Торонто, катков не так много, каждый из них — при каком-то клубе, и весь лед почти полностью выкуплен, особенно в прайм-тайм. Поэтому приходилось перемещаться между разными катками.
Доходов от школы было достаточно, чтобы нормально обеспечивать наше существование. Но время шло, больших перспектив не просматривалось. Мыслей о возвращении в Россию было все больше — тем более что Стеблина во главе в ФХР сменил Третьяк, о необходимости прихода которого на эту должность я несколько лет говорил через прессу.
— А мог оказаться главным тренером в российском хоккее раньше конца нулевых — и не в высшей лиге, а на более серьезном уровне?
— Весной 2004-го Тихонов, уходя с поста главного тренера вновь объединившегося ЦСКА, предложил его куратору Евгению Гинеру мою кандидатуру. Но течения в ту пору были разные, большое влияние на развитие событий оказывал министр спорта Фетисов, с которым отношения были уже ровными, но еще не вернувшимися к былому состоянию. И Гинер предпочел его кандидатуру — Вячеслава Быкова. И тот впоследствии вырос в большого тренера, а потому у меня нет права говорить, что это было неверное решение. Стань я главным тренером ЦСКА тогда, жизнь, конечно, пошла бы по-другому. Работать с Тихоновым, оставшимся президентом клуба, мне было бы комфортно — как и с Гущиным, и с тренером Поповым. Но не сложилось. Еще Билялетдинов предлагал мне пойти к нему помощником в московское «Динамо», но зарплата в 500 долларов меня не очень воодушевила, даже несмотря на нашу дружбу.
— Дружил с Билялетдиновым с игровой молодости, когда вы и Олимпиаду-1984 в Сараево вместе выиграли?
— Да. Мы с Фетисовым тогда даже деньги у него одалживали, когда нам в ЦСКА задерживали премиальные и не на что было в отпуск в Ялту лететь, ха-ха!
— Как ты все-таки вернулся в Россию?
— Подольский «Витязь» переехал в Чехов, а в Подольске (не простаивать же отличному дворцу!) открыли новую команду — «Рысь», названную в честь элитного отряда быстрого реагирования МВД. Игравший там Борис Миронов позвонил мне в Нью-Джерси, соединил с главными людьми, запускавшими этот проект. Они предложили мне пост главного тренера, Боря стал играющим тренером, а с вратарями я пригласил работать Мышкина.
Идиллия, впрочем, продолжалась недолго. Генеральный менеджер «Рыси» Валерий Васильев (никакого отношения к прославленному защитнику «Динамо». — Прим. И.Р.), под которого и создавалась эта команда, к сожалению, увлекался азартными играми. И вскоре хоккеистам перестали платить зарплаты. Даже несмотря на это, мы заняли в регулярке третье место, игроки во многом благодаря Боре Миронову вели себя профессионально. В принципе этот Васильев был нормальным мужиком, человеческие отношения у нас сложились неплохие. Но нормальный мужик — не профессия. Может, ему больше подходило то, чем он занимался когда-то — начальник физподготовки МВД России.
Лишь спустя время выяснилось, что с МВД мы никак не связаны. Разве что однажды попросил Васильева привести хоть одного боевого офицера в команду, чтобы ребята почувствовали — ладно, плохо с деньгами, зато имеем отношение к серьезной структуре. По дружбе пришел командир отряда, сказал добрые слова. Но денег не было, и в конце сезона из клуба ушел весь тренерский штаб и почти все хоккеисты. А Васильев меньше чем через год скоропостижно скончался, ему было всего 52.
В этот момент возрождался наш знаменитый хоккейный бренд — «Крылья Советов». Вылетев из суперлиги, как раз в том сезоне преобразованном в КХЛ, они лишились домашнего дворца в Сетуни. Новым домом для «Крыльев» стал Подольск, освободившийся от «Рыси». Инициативу, чтобы меня назначили туда главным тренером, проявило руководство города, с которым уже был по предыдущему году отлично знаком. Был один вариант из КХЛ — хабаровский «Амур», но летать каждые три дня через всю страну мне не хотелось.
Был один трагикомичный эпизод. Дворец в Подольске строил бывший министр спорта депутат Госдумы Борис Иванюженков, а принадлежала арена городу. И вот однажды мы с Иванюженковым и человеком из «Крыльев» приезжаем в мэрию и заходим в лифт. Во мне в тот момент было 110 кило, двое других — еще крупнее. Кило 350 на троих. Лифт не выдержал, мы застряли и час в нем сидели — в июньскую жару. Как назло, люди, которые могли его починить, уехали на обед. Думаю, мало кто застревал в лифте в мэрии.
Так же застряла и команда. История всегда одна и та же — начинается все за здравие, а потом что-то меняется в городском руководстве, бизнесе и т.д. — и вспоминай теперь те обещания. Тем не менее заняли в Западной конференции высшей лиги второе место. В 1/8 финала плей-офф, правда, проиграли, но по сравнению с непопаданием «Крыльев Советов» в кубковую стадию предыдущего сезона это все равно был прогресс. Но после этого клуб приказал долго жить. Тем летом высшая лига была преобразована в ВХЛ, требования ужесточились, и «Крылья» не смогли предоставить финансовые гарантии для участия в чемпионате.
Так закончилась моя тренерская карьера. Потому что вскоре поступило предложение от Славы Фетисова, годом ранее ставшего президентом ЦСКА.
— Как это было?
— 1 июня 2010 года отмечали 50-летие Вовы Крутова. Проходило торжество в спортклубе МЧС. После этого стал ходить туда кататься три раза в неделю — вместе со Славой. Тогда Фетисов и предложил мне поработать с ним в ЦСКА.
Слава спросил, что мне интереснее — тренерская работа или менеджерская. Главным тренером первой команды ЦСКА тогда был Сергей Немчинов. Он очень серьезно относился к своим обязанностям, менять его не было ни повода, ни смысла. Я понимал: если по тренерской линии что-то и предложат, то либо возглавлять вторую команду, либо быть одним из помощников в первой.
— И выбрал менеджмент.
— Да, вместе с Макаровым, тоже ставшим вице-президентом клуба. Мы вновь оказались вместе — как и наши майки под сводами дворца ЦСКА. Когда мою вывешивали, помню, на льду были Тихонов и Буре. А в клубе я отвечал за привлечение спонсоров. Хоккей стал набирать популярность, бизнесмены принялись играть сами, создавать команды. В то время деньги в стране водились, особенно в области энергетики. Моей задачей было общаться с этими людьми и привлекать их, чтобы они помогали клубу. Мне это было интересно и давалось достаточно легко.
Единственная ошибка Билялетдинова в Сочи — не Бобровский, а Варламов в воротах в четвертьфинале
— Дальше ты пошел на повышение — генеральным менеджером СКА. И был там три года, поучаствовав в удивительной операции по подписанию Ковальчука из «Нью-Джерси», но так и не выиграв Кубок Гагарина.
— Во время локаута Ковальчуку очень понравилось в Питере и в команде. Видя это, мы начали проводить работу, которая дала плоды уже в следующем сезоне. Придумал затею с Ковальчуком Геннадий Тимченко, а осуществляли ее общими усилиями. Моей задачей был разговор с Ламорелло — благо я у него играл и у нас отличные отношения. Когда я позвонил с этой темой, он был в шоке. Даже разговор о выкупе контракта Ильи казался ему невозможным.
В первый момент Лу сказал, что ему надо подумать, затем — что это даже не рассматривается. Но потом в «Дэвилз», видимо, провели анализ — и поняв из разговора с Ильей, что тот действительно хочет играть в СКА, посчитали, что лучше ему не препятствовать. Решение было для клуба нелегким: с ним двумя годами ранее команда вышла в финал Кубка Стэнли, он был кассовым хоккеистом, на него ходили. Наконец, на Ковальчука делалась долгосрочная ставка в плане раскрутки новой большой арены «Дэвилз» в Ньюарке. Но жизнь повернулась иначе.
Что касается Кубка Гагарина, то, считаю, недоработал с тренером. Надо было глубже проанализировать ситуацию с иностранными специалистами, которые у нас в лиге думают, что, если дадут игрокам три выходных, то хоккеист все эти три дня проведет в тренажерном зале. Ага, как же. Касалось это и Ржиги, и Ялонена. Милош построил отличную команду для регулярного чемпионата, но не для плей-офф. Она играла на чистом таланте, и о его увольнении я никогда не жалел.
Инициатива по смене Ржиги на Юкку Ялонена была моя, на Евротуре разговаривал о нем с Яри Курри. Я как генеральный менеджер отвечал за спортивную часть, и задним числом, зная, что финн ничего со СКА не выиграл, не собираюсь перекладывать ответственность с себя на кого-то другого. Но учитывая, как Ялонен работал со сборной Финляндии, с которой затем дважды выиграл чемпионаты мира, да еще и Олимпиаду в Пекине, думаю, что на этом тренере мы остановились не случайно и не напрасно. Просто именно в Питере — не получилось.
После третьего сезона я узнал от Александра Медведева, что принято решение назначить главным тренером Славу Быкова, и ему даются все полномочия по формированию состава. Прямо мне не сказали, что должности генменеджера в СКА больше нет, а мягко на это намекнули. Мне этого было достаточно. Зачем-то предложили позвонить Быкову и поговорить с ним, но я счел, что в этом нет смысла.
С клубом попрощались нормально, я вообще не был в обиде. За три года не выполнил задачу, которая передо мной ставилась, — выиграть Кубок Гагарина. Закончился контракт, его не продлили. Но как спортсмену, который привык выигрывать, мне, конечно, после неудачи в СКА было больно. Это был очень тяжелый период в моей жизни. Тем более я знал, что мою первоначальную идею не услышали.
— Какую?
— Меня же параллельно СКА назначили генеральным менеджером олимпийской сборной России, которая готовилась к Сочи. Там уже был Билялетдинов. Он был освобожденным главным тренером, я же выступал за то, что произошло впоследствии с Олегом Знарком, но тогда об этом никто и слышать не хотел. Призывал к тому, чтобы сделать базовый клуб сборной либо в СКА, либо в «Ак Барсе», и чтобы его тренировал Билялетдинов. Он мог бы создать две или, на худой конец, одну пятерку, которая к Олимпиаде обладала бы достаточной сыгранностью.
Признаюсь честно: я как генеральный менеджер СКА лоббировал назначение в клуб Билялетдинова. И ездил в 2012 году на Кубок Карьялы в Финляндию не за Ялоненом, а за ним. И только после того, как стало окончательно ясно, что совмещать ему не дадут, мы нацелились на финна.
— Почему у Билялетдинова с Сочи не получилось?
— Несмотря на неудачу на Олимпиаде, считаю его тренером высочайшей квалификации. Несмотря на результат, считаю, что он все делал правильно. Почти.
По Сочи моя самая главная боль — история с Сергеем Бобровским. Спустя пару месяцев на ЧМ в Минске он здорово сыграл, внес большущий вклад в чемпионство, а мог бы так же блистать и на домашней Олимпиаде. Все в штабе знают мое мнение — единственный вопрос, в котором я Билялетдинову открыто возражал, — это по вратарю на четвертьфинал. Тогда был серьезный разговор, и у нас в штабе голоса разделились. Билялетдинов и Валерий Белоусов были за Семена Варламова, и их авторитет перевесил. Если бы главный тренер не получил поддержку со стороны самого опытного члена штаба, очень возможно, вышел бы Бобровский.
Варламов выиграл в сборной Билялетдинова ЧМ-2012 в Финляндии и Швеции, и главный тренер знал его лучше. Только этим объясняю то его решение. Я же лучше знал Бобровского — и во время локаута вблизи он потрясающе играл у нас в СКА, а потом на расстоянии в НХЛ видел, как он прогрессирует. С голкиперами, считаю, у нас перед Сочи была целая цепочка неверных решений. Зачем надо было на ЧМ-2013 проверять проблемного ветерана Илью Брызгалова? Бобровский в том году выиграл «Везина Трофи», а его даже в сборную не позвали. Уверен, с Сергеем до финала в Сочи уж точно дошли бы.
А у Семена был объективно тяжелый год. Мы все ему помогали, когда бывшая девушка адресовала ему в Америке ложные обвинения в домашнем насилии, которые вообще не подтвердились, но съели у парня массу нервной энергии. Кстати, благодарен МВД за то, что наши товарищи в этой организации раздобыли исчерпывающую характеристику на эту девушку, которая спровоцировала скандал, пытаясь на нем что-то нажить. Эти данные были переданы американским коллегам и, возможно, в какой-то мере поспособствовали положительному исходу дела.
Бобровский отыграл предыдущий матч насухо — и все-таки в четвертьфинале на лед вышел Варламов. При всем уважении к Семену, на мой взгляд, это стало решающим событием для сборной на Играх-2014. Ответный гол финнов у меня до сих пор перед глазами. Я сидел наверху, как раз над тем углом, где все и произошло. С нулевого угла была забита шайба, вообще не диктовавшаяся логикой игры. После гола Ковальчука в большинстве сборная России, казалось, все контролировала...
Варламова надо было снимать после второго пропущенного гола. А его поменяли уже после третьей шайбы. И Бобровский больше ничего не пропустил, хотя финны создали еще несколько моментов. Считаю, со своей стороны совершил ошибку. Надо было во втором перерыве бежать в раздевалку — и орать, и чуть ли не за грудки тренеров брать. Всю жизнь у нас выигрывали Третьяки! А как тот же Владик закончил — результаты сразу пошли вниз. И не случайно десять лет спустя «Флорида» впервые в своей истории выиграла Кубок Стэнли именно с Бобровским, лучшим вратарем мира, в воротах...
0
10.00
